Осколки безумной вечности

Единственное, чего хотелось – сбежать. Пронзить стрелой пространство, исчезнуть. Не видеть синего взора, пробегающего по ней от кончиков ногтей на ногах – нежно розового, почти телесного цвета, – до всклокоченной, не уложенной макушки, останавливаясь на пуговицах у груди и кистях рук, судорожно прикрывающих полупрозрачную ткань рубашки.

– Одежда там, – так и не дождавшись ответа, отозвался Саша, показывая рукой на веранду. Действительно, за окном, на спинке двух стульев растянулся её комбинезон.

Вчера они завалились в этот дом под шумный говор Арттери и довольный смех Марьяны. Алиса едва передвигала ноги, отчётливо понимая одно – она должна уйти. Мысль билась, истерично стуча в виски: уйти, уйти, уйти. А сама Алиса продолжала следовать за собственным глупым, кровоточащим сердцем, вдруг вспомнившим острую обиду, разочарование годичной давности, в мазохистском ударе продолжая смотреть на расслабленную руку Саши на плече Марьяны. Её откинутую шею и его мизинец, отодвигающий вырез платья в сторону, скользящий по коже у ключицы и в ложбинке декольте.

Они расположились в гостиной, как праздные сибариты, сидя на мягких диванах. Саша заказал пиццу, вьетнамскую кухню, а в дополнение – несколько бутылок брюта, который исчезал из высоких фужеров раньше, чем появлялся. Праздновали. Все – победу Александра Хокканена, а Алиса пила за разбитое сердце, которое уже никогда не перестанет ныть, обречённое заходиться в острой, невыносимой боли.

Ноук чам[1 - Ноук чам – вьетнамский соус] брызнул на белую ткань комбинезона, растекаясь безобразным пятном, похожим на разочарование Алисы. Рыже-грязным, не смывающимся, с кривыми краями. Потом, на кухне, она пыталась застирать пятно, не понимая, от чего захлёбывается слезами на самом деле. Жалко белую ткань или свою изгаженную душу?

Рубашку ей дал хозяин дома, он же кинул комбинезон в стиральную машину, предварительно зависнув над незнакомыми кнопками. Он же пообещал пристроить сушиться ткань, и он же отзывался мурлыкающим смехом на объятия Марьяны, крутившейся рядом как кошка, требующая ласки.

Понимаете? Словно не было той ночи, будто она приснилась Алисе, точно она всё вообразила себе, а потом целый год вымывала по крупицам воспоминания о произошедшем. Не слышала шёпота: «Безумная, моя, моя», и не видела тот синий-синий взгляд, обезумевший, открытый. Не чувствовала на своих губах его губы и не запомнила их навсегда, до чёртового скончания веков.

Алиса обречённо плелась за Арттери, отмечая краем сознания, что большие руки в полупрозрачных веснушках мягко лежат на её талии, обхватывая почти целиком, а макушку окутывает мужское дыхание. Всё, что запомнила Алиса – захлопнутую дверь спальни, где скрылся Саша, уводя за собой довольную Марьяну. Щелчок двери, разбивший ей сердце. Снова.

И если бы поцелуи Арттери были напористей, развязней, откровеннее, Алиса бы уступила, с радостью признав поражение. Но ласковые, деликатные движения губ человека-медведя поднимали бурю протеста в её сердце. Разве заслужила она вот эти ласкающие, мягкие руки? И тёплое дыхание у шеи? И срывающийся шёпот, как удары набата в голове?

– Элли, – она слышала мягкий голос, так её ещё не называли, финский вариант сокращённого имени Элис. – Расслабься, не волнуйся, я не сделаю тебе плохо. Не обижу тебя. Элли, ты напряжена, я массажист, доверься мне.

Алиса уснула раньше, чем закончился массаж, а проснулась в той же рубашке, что дал ей Саша. Вряд ли она забыла секс с Арттери, человеком-медведем, он действительно не обидел, не сделал ей плохо. Переночевал в той же комнате, раскинувшись рядом на кровати, а утром исчез до того, как она проснулась.

И сейчас Алиса не хотела видеть Арттери, а тем более колючий, прошивающий до печени льдистый взгляд Саши. Но если человека-медведя не было поблизости, то Саша сидел на высоком барном стуле и, белозубо скалясь, не стесняясь раздражения на шее, предлагал ей минералку.

Глава 10

– Спасибо, – буркнула Алиса, обходя его стороной, стремясь выскочить на веранду за злосчастным комбинезоном.

– Утюг на втором этаже, – услышала она, прижимая белую ткань. Пятно всё-таки осталось, вещь была безвозвратно испорчена, как душа Алисы Щербаковой в неполные девятнадцать лет, почти год назад…

– Спасибо. А Марьяна где? – спросила она, чтобы спросить хоть что-то, не рвануть на улицу, стирая горячие дорожки слёз с алеющих щёк.

– Спит. Не только у тебя была бессонная ночь, – уголок губ Саши поехал наверх, а взгляд опустился в вырез рубашки. Алиса тут же подняла руки выше, закрываясь до самой шеи, и отвернулась в смятении.

Она слышала глухой удар – как будто что-то свалилось на кафельный пол, скорее всего, та самая бутылка минералки, – ругательство, непривычное уху, но не обернулась, рванула наверх, чтобы переодеться и тут же уехать. Не оставаться в этом доме ни единой минуты, ни секунды своего времени. Вычеркнуть из своей жизни глухой удар ладони по дереву и звон разбившегося о кафель стекла.

Больше Алиса тем утром Сашу не видела, зато встретила Арттери, не зная, куда прятать глаза от стыда за произошедшее, вернее за не произошедшее. Он бежал вдоль аккуратной велодорожки, когда Алиса спешила к ждущему её такси.

– Элли?! – крикнул Арттери, приветливо взмахнув рукой. – Уже уезжаешь? – он улыбнулся, встряхнув короткими, рыжеватыми волосами. С утра лицо было покрыто не только веснушками, но и щетиной, которая шла ему. Отрасти он бороду, и можно сниматься в сериале про викингов.

– Да, – Алиса прятала взгляд.

– Мы можем встретиться сегодня или завтра?

– Ну…

– Сколько тебе лет на самом деле, Элли?

– Девятнадцать с половиной, – опешила она. – Зимой будет двадцать.

– Это правда?

– Правда, – Алиса кивнула.

– Встретимся, когда ты подрастёшь, – тёплая рука Арттери убрала прядь волос у лица Алисы, заправила за ухо, а мягкие губы коснулись щеки. – Обязательно встретимся.

Таксист покосился на парочку на дорожке, но терпеливо ждал. Водители бизнес-класса не выражают недовольства, им не за это платят. Алиса быстро уселась на заднее сидение, в смущении не позволя Арттери проявить галантность, попросила тронуться быстрее.

Спустя час езды и несколько снисходительных взглядов в свой адрес со стороны водителя, Алиса оказалась в родном районе. Вид у неё, несмотря на утренний прохладный душ, действительно был помятый. Комбинезон она гладить не стала, волосы топорщились, губы припухли от совершенно не нужных ей поцелуев. Голова раскалывалась, а сердце умирало на беззвучном режиме.

На счастье Алисы, бабушка уехала с родителями и не узнала, в каком виде единственная внучка вернулась утром. Бабушка не вмешивалась в личную жизнь внучки, лишь иногда живо интересовалась молодыми людьми, о которых слышала из разговоров или видела на фотографиях из далёкой, протекающей в Лондоне жизни Алисы.

Бабушка Анна не уставала повторять, что главным для Элис Эмон должна оставаться музыка и только музыка, но, намекала она, на личную жизнь непременно нужно находить время. Естественно, под «личной жизнью» Анна Эмон вряд ли имела в виду секс с первым встречным после совместного распития на открытии ночного клуба. Она пришла бы в ужас, узнай, что Алиса, её Элис, напилась до пьяной истерики и уснула без белья в чужой спальне рядом с мужчиной старше её лет на десять.

Глава 11

Лишь к вечеру Алиса пришла в себя. Отмокла в ванне с пеной с персиковым ароматом, отоспалась в родной кровати, помнящей её детские мечты о большой сцене, а потом занималась четыре часа, растворяясь в музыке, проигрывая особенно трудные места, игнорируя усталость. Музыка – вот что на самом деле необходимо Алисе. Музыка, а не льдистый взгляд, заставляющий сжиматься в нервный комок и кусать губы от обиды.

От приготовления лёгкого ужина отвлекло сообщение от Марьяны. Сначала восторженные смайлики с восклицательными знаками, а потом череда коротких, бомбардирующих предложений с перечислением всевозможных достоинств, тех, что ниже пояса, неоднократного чемпиона мира по плаванию. А через пятнадцать минут на пороге стояла и сама подруга, едва не подпрыгивая от довольства и счастья, вдруг свалившегося на неё.

– И он пробудет здесь две недели, – заходилась в восторге Марьяна, жуя нарезанный Алисой огурец. – Представляешь?! Две недели с самим Александром Хокканеном!

– И ты уверена, что он все две недели проведёт с тобой? – Алиса изо всех сил изображала лёгкость, придерживаясь лада «до мажор».

– Я постараюсь, – засмеялась Марьяна.

– А потом что?

– Ничего, – подруга пожала плечами. – Нет, если всё сло-о-о-ожится, – она задумчиво растянула гласные, будто недовольно морща нос. – Александр живёт в шести часах езды от Колумбийского университета, – Марьяна принюхалась к ароматам из сковороды на плите, над которой колдовала Алиса. – Перспектива так себе, конечно.

– Почему? – Учителя могли гордиться Алисой, она не взяла ни одной фальшивой ноты.

– У него тренировки по шесть часов, плюс на суше, один выходной на неделе. Мужчина должен быть при деле, но не трупом в конце дня, – Марьяна выразительно повела бровями. – В общем, я не загадываю, – она небрежно взмахнула рукой, чтобы тут же переключиться на Алисино приключение: – А что у тебя с Арттери?

– Ничего, – Алиса откусила огурец по образу и подобию Марьяны. – Он из команды Александра, – было сложно не сорваться на имя «Саша». – Америка далеко от Великобритании.

– А вообще? Понравился? – глаза подруги сверкнули интересом, Алиса на секунду потупилась, словно сбилась с основного ритма. Сфальшивила, сплоховала, но быстро нашлась, обхватывая гриф скрипки надёжнее, и продолжила игру:

– Он массажист. Сплошных достоинств мужчина, – если бы в этот момент её увидела Чинция, даже она не заметила бы в широкой улыбке фальшь.

– Отлично!

Ночью Алисе не спалось, она листала новостную ленту, написала несколько сообщений приятелям по учёбе, в том числе Чинции. Поговорила с мамой по телефону, уверив, что приезжать не нужно, она сама в ближайшие дни приедет к ним на дачу, а там… Можно рвануть в Европу всей семьёй, в Италию или Хорватию.

Снова читала стихи volitare и уговаривала сердце жить. Ведь это так просто, легче лёгкого. Оправиться от разочарования и начать работать ритмично, перекачивая молодую кровь по телу. Алисе Щербаковой шёл двадцатый год, она не хотела быть несчастной, организм требовал счастья в полную силу, вопреки всему и вся. Строчки volitare говорили ей, что она переживёт и это разочарование тоже. Ведь это просто. Так просто. Легче лёгкого.

Ночи в это время года стояли белые. В призрачной, молочной дымке казалось – всё окутано мистикой. Раскидистые кроны клёнов в парке, видимые с балкона Алисиной комнаты. Набережная серой, тягучей Невы и золотые купола Смольного собора, отражающегося в глади воды. Хотелось взять скрипку и… Жить. Просто. Легче лёгкого.

Пальцы привычно коснулись грифа, задели струны, она наклонила голову, вдыхая еле уловимый запах лака и концертных залов, взмахнула смычком и начала играть. Стоя на балконе, прямо в белую ночь, закрыв глаза, отдаваясь пронзительным звукам. Наверное, завтра ей будет стыдно, но сегодня не получалось отказаться от самой жизни, заключённой в пронзительной Мелодии Мирослава Скорика.