Белая лошадь – горе не мое (сборник)

Они молчали, не понимая, в чем дело.

«Серые, жалкие люди! – продолжал оскорблять Аристотель и при этом потрясал перед носом недоумевающего одиннадцатого «А» какой-то оранжевой общей тетрадью… – Для вас, для вас он писал! Верил, что услышите. Для тебя, Шамин!..»

«Очень надо, – хмуро отозвался Шамин, который сразу понял, из-за чего весь этот сыр-бор пылает. – Про меня этот Пушкин знать не знал, и я его зубрить не желаю. „Я помню чудное мгновенье…“ Подумаешь! А я не помню. Нудно же это, сознавайтесь! Кто сейчас так чувствует? Все изменилось, жизнь совсем другая – какой еще „гений чистой красоты“, кому это нужно? Сейчас люди совсем другие, им смешно это! А мы наизусть должны учить да еще делать вид, что балдеем! Да в гробу я видел это чудное мгновенье в белых тапочках!»

Тут одноклассники на Шамина зашикали. Отчасти из-за того, что не все придерживались столь крайних взглядов, отчасти из-за Аристотеля, который слушал все это молча, но как-то настораживающе молча…

«То, что ты во дворе поешь под гитару, полагаю, более выражает чувства современников?» – багрово краснея, поинтересовался Аристотель.

Одиннадцатый «А» знал, что когда классный руководитель краснеет вот этак, признак это очень дурной и сейчас он скажет что-нибудь ужасное. Знал это и Шамин, но упрямо ответил:

«А что – нет? Не так красиво, зато правда, как в жизни».

Аристотель долго и пристально смотрел на Шамина, будто видел его в последний раз и хотел – запомнить, а Шамин в ответ независимо ухмылялся.

«Смейся-смейся, – пробормотал Аристотель с сердцем. – Придет твое время – поплачешь, помяни мое слово, современник…»

«Вы мне что, угрожаете?» – осведомился Шамин.

«Нужен ты мне… – махнул рукой Аристотель. – Идите. Не желаю с вами разговаривать, классный час окончен…» – И добавил непонятное: «Паситесь, мирные народы…»

Одиннадцатый «А» был удивлен, что на сей раз отделался так легко и, выбравшись из-за парт, пошел «пастись», унося в душе смутное мучительное подозрение, что что-то ужасное все-таки было сказано, а они не заметили…

Теперь-то все стало ясно: он, значит, вот как о них думает! Он, значит, думает, что наследство одиннадцатого «А» «из рода в роды – ярмо с гремушками да бич…» Значит, шесть лет они жили вместе, любили его, верили в него, а он… Он, оказывается, считает, что потерял он «только время, благие мысли и труды…»

– Юля, но ведь Шамин… – хотел заступиться за Аристотеля Саня, но Юля сразу рассердилась:

– Да при чем тут Юрка? Не в нем дело совсем! Я знаю, он вам не нравится, а он хороший! А ваш Аристотель, между прочим, самый настоящий предатель!..

Шамин в это время в окружении ровесников стоял на углу. Пел:

Натопи ты мне баньку по-белому,
Я от белого света отвык…

Ровесники подпевали трагическими голосами. Сане хорошо было слышно.

Саня уже спал, когда позвонила мать Исакова Бори. Трубку поднял Арсений Александрович, который еще не спал, но уже собирался.

– Алло, – сказал он, а потом сразу закричал: – Что? Когда?! Александр, проснись! Исаков пропал!..

Саня проснулся и, еще не понимая, кто пропал, куда пропал и зачем, шлепая босыми ногами, побрел к телефону. Выяснилось следующее: Исаков-младший, по всей видимости, пропал еще вчера вечером, но вчера вечером этого никто не заметил. Заметили нынче утром, когда пришли его будить. А его – нет…

– Я подумала – у вас сбор какой-нибудь утренний, вот он и ушел потихоньку. Днем из театра отец звонил в школу, выяснял, там ли он…

– Он был на занятиях, – подтвердил Саня.

– А дома не был… – сказала мама и заплакала. – Первый час уже, а его все нет и нет… Где он?..

– Успокойтесь, – попросил Саня, хотя ему и самому стало неспокойно. – Вспомните, может быть, был у вас какой-нибудь конфликт?

– Не было никаких конфликтов… Встретились так хорошо… Мы ведь только вчера с гастролей вернулись… Время школьное, а Боря дома. Отец спрашивает: «Ты отчего не в школе?» А Боря сказал, что ему без родителей в школу велели не приходить, он, мол, и не ходит, нас ждет. Вечером сходили они с отцом в школу…

– Вы его наказали? – сердито спросил Саня.

– Мы его вообще никогда не наказываем! – всхлипнув, отозвалась Борина мама. – Он сам все понимает… Где его искать теперь? Я уже все больницы обзвонила…

– Одноклассникам звонили?

– Да нет его нигде…

– Я сейчас позвоню ребятам из географического кружка, – сказал Саня, – может, они что-нибудь знают. А потом сразу – вам…

– Ну?! – хмуро глянул Александр Арсеньевич на Арсения Александровича. – Вот твоя педагогика! Вот твоя Лола! Ведь все решено было, а она родителям наговорила бог знает чего! Зачем это было делать, можешь ты мне объяснить?

– Перестань сверкать на меня глазами! – возмутился Арсений Александрович. – Я впервые об этом слышу!

– Хорош директор, – сказал сын. – Не знает, что у него в школе делается!

– Вот станешь сам директором, я на тебя посмотрю! – ответил отец. – Ты за неделю всю работу развалишь!

– Да?

– Да!

Было уже половина первого, и Саня сказал:

– С родителями будешь ты разговаривать.

Он набирал телефоны, а директор школы извинялся за поздний звонок, представлялся во всем грозном величии своей должности и просил разбудить ученика… Но никто из разбуженных о Боре ничего не знал.

– Этого только не хватало, – нервничал Арсений Александрович.

Саня позвонил Исаковым и, не сообщая печальных результатов поиска, велел:

– Посмотрите, рюкзак его на месте?

Рюкзака на месте не было.

– Так! – забегал по комнате Арсений Александрович. – Удрал, негодяй! Дожили! Александр, скажи, чтоб немедленно звонили в милицию.

– Не надо никуда звонить… – вздохнул Саня и пошел одеваться.

– Сашенька, ты куда? – тревожно спросила Елена Николаевна.

– За Исаковым, – отозвался Саня. – Только, мам, не волнуйся, мы утром вернемся…

– Да куда же так поздно?.. – начала было Елена Николаевна, но замолчала: с тех пор как ее послушный сын стал учителем, спорить с ним было бесполезно, он все равно все делал по-своему.

– Шарфик хоть надень… – только попросила Елена Николаевна.