Бедный Бобик

Хотел… Мало ли чего кто хочет! Когда это было!.. В одиночестве опустевшей квартиры чего только не захочешь и не придумаешь! Ну да, брякнул как-то: «Роди мне сына…» Что-то вроде того… Потом момент прошел, настроение изменилось. И что было делать? Отказываться от своих слов? Обидится, затаится со своей обидой, а он – засядет в обнимку с одиночеством. А с кем еще? Если Алена приходить не будет… Да и так иногда хотелось показать зазнавшейся, независимой Оксанке козью морду! Хоть как-то! Хоть чем-то!

Только вот ребенок у Алены почему-то сразу не получился, и Денис постепенно успокоился… Дурак! Легкомысленный идиот! Сразу не получился, а через год – получился! Если, конечно, это его ребенок… Денис попытался зацепиться за эту спасительную мысль, но она легко ускользнула. Сомнений почти не было. Надо было хоть раз видеть эти ее глаза, с нежностью смотрящие на него… Доверчивые, нежные, неумные глаза… Ох…

Денис пустил горячую воду и постоял под ней, чувствуя, как постепенно расслабляется его как будто окаменевшее тело.

Но не пошла она «исправлять ошибку». Да и глупо было на это надеяться: в ее-то не очень уже юном возрасте – первая беременность… Почему-то он продолжал верить, что как-то все само утрясется, рассосется… Может, слабая, тонкая Алена не выдержит своей собственной боли, слез, и не прикрепится у нее там ничего, выйдет наружу… это… которое может испортить всю его жизнь, и о котором она уже говорит, как о живом ребенке…

Однажды она позвонила ему и растерянным, испуганным голосом попросила купить какое-то лекарство, по возможности срочно. У него замерло сердце. Он поехал в аптеку, прочитал по бумажке название, и фармацевт сочувственно взглянула на него:

– Угроза?

Денис не понял:

– Что-что?

– Угроза выкидыша у жены?

Денис судорожно сглотнул и кивнул:

– Д-да, то есть вроде нет… Не знаю, для чего это, наверно, сама придумала, любит всякие таблетки… – забормотал он. – Ничего такого нет…

Он купил лекарство, но Алене звонить не стал. «Как бог даст… – отгонял он весь вечер свои сомнения. – Не помогать и не мешать… Что мы можем? Ничего, только все запутываем своей суетой… Суетись не суетись, а от судьбы не уйдешь… Еще неизвестно – что лучше. Плодят бедных, несчастных, никому не нужных детей… Эти мамы-одиночки с высушенными тоской и бедностью лицами и ненавистью ко всему миру… И вообще… Сколько голодных брошенных детей… В общем – сама позвонит, если нужно, а то придумывает вечно себе какие-то болячки…»

Ночью он кряхтел, ворочался, вставал пить то воду, то выдохшееся пиво, уснул только под утро. А придя на работу, сразу позвонил Алене. Она, не слушая его оправданий, радостно сообщила:

– Ты знаешь, а это у меня, оказывается, никакая не угроза! Просто… ну, тебе это неинтересно. И не надо никакое лекарство покупать. Ты не купил еще?

– Н-нет… То есть я узнал, где оно продается, искал вчера, вот нашел, сейчас поеду…

– Не надо, Денис, спасибо, все у меня хорошо.

– Ага, ну давай, я позвоню… Я побегу, ладно?

– Да, беги. Конечно.

Наверно, она что-то поняла. Или почувствовала, она так всегда всё чувствовала… Больше ничего не сказала и не спросила, но затаилась и совсем перестала ему звонить. И сама не отвечала по телефону. Денис знал, что она, конечно, дома – куда ей пойти-то? У матери в квартире вечный кавардак со студентами и этими ее безумными фигурами и корягами… К подруге тоже вряд ли… Скорей всего просто не берет трубку, видя его номер. Но что она сейчас делает? Ревет целыми днями? А может быть – уже избавилась? Сама… Как там говорил сердечный друг Дениса, верный Эмиль? Надуманная проблема, ведь все проще простого: в горячую ванну и водки с перцем – у нее же стоит в баре та бутылка, которую он, Денис, не допил в прошлый раз… Или попрыгать с аквариумом…

Но у Алены нет аквариума… У нее нет мозгов, нет гордости… И нет денег. А это значит вот что: она перечеркнет всю его жизнь. Денис вдруг понял отчетливо и ясно, что именно будет через три, четыре месяца. А может быть, раньше или чуть позже… Ничего больше не будет. Жизнь, его жизнь кончена. Оксана никогда ему этого не простит. Как она ничего никому не прощает, а уж ему-то, так ей обязанному, – тем более не простит.

И у него не останется никого и ничего. Ни веселой Маргоши с полными румяными щечками, родной, ни на кого не похожей, но все равно любимой и единственной. Ни гордой Оксанки, рядом с которой можно лечь и пролежать всю жизнь, читая «Науку и жизнь» и смотря канал «Культура» или «Дождь»… Не будет прекрасной работы, которую ему устроила Оксана, с молодыми хамоватыми сотрудниками, впятером тянущими всю фирму, напролом, лишь бы заработать, лишь бы прорваться, не важно, какими средствами, лишь бы не вернуться к себе в Тмутаракань с дырявым карманом…

Не будет машин, которые у него бьются, как старые чашки: чпок! – и еще одной машины нет, чпок – и у другой капот набок свернут… А под окном уже новая стоит… И записка, в переводе с матерного – как это Оксанка так лихо научилась за последние годы и ругаться, и шутить матом? – «Это – последняя, Деня. Разобьешь, за новую придется тебе самому покорячиться».

Не будет роскошной Оксаниной дачи, двухэтажного особняка, с камином, медвежьими шкурами и сторожевыми ротвейлерами. Она купила ее целиком, со всем содержимым, у проигравшегося вчистую депутата. Конечно, что€ Денису камины и шкуры – суета сует. Но там, наверху, есть комнатка, куда надо подниматься по скрипучей лестнице и где можно запереться на медный навесной крючочек… И если сесть за стол в этой комнате, включить компьютер и смотреть в окно, на громадные ели, на прекрасный закат – в голове иногда рождаются такие мысли… такие прозрения… Только записывай, твори, его неоконченная диссертация еще ведь удивит всех…

Но ничего этого не будет. Ни елей, ни закатов, ни ежемесячной надежной зарплаты, которая растворяется у него в руках за две недели, ни строгой и любящей Оксанки, ни сопящей умненькой Маргоши, ни шкур, ни машин с шоферами, ни даже квартиры – не оставит же его жена в этой квартире… Не будет ничего.

А будет – глупая пузатая Алена, инфантильная, беспомощная, со своей навязчивой любовью и покорными ласками. А потом – орущий ребенок в вонючих пеленках из старых простынь, с диатезом, соплями и зеленым поносом.

Будет однокомнатная Аленина хрущоба с фотографиями ее чванливых родственников без копейки за душой, с нелепыми игрушками ее покойного папаши – бутафорскими пистолетами, деревянными слонами и серебряными ложками, обгрызенными поколениями таких же восторженных дур.

Будет нищета, будет голод.

В шесть утра – на молочную кухню, за бесплатным питанием, чтобы сэкономить двенадцать рублей на кефире. И бегом обратно, дрожа от холода в залатанных ботинках и перешитом пальто, к ней, к этой дуре, у которой отвиснут груди и живот, расплывутся бедра и вздуются от стирки вены…

Это будет конец всему. Зря он столько лет старался и скребся, и столько раз начинал все сначала, терпел и надеялся… Это будет конец, конец…

Денис вышел из душа, включил в своей комнате кондиционер на самый холодный режим, жадно выпил целую бутылку крепкого ледяного пива и лег на кровать.

Начал было проваливаться в сон, но сердце тут же стало убыстрять свой ритм, едкая тошнота подкатила к горлу, в ногах запульсировала тяжелая горячая кровь. И сон ушел. Денис услышал, как вернулись с пляжа Оксана с Маргошей. «Сейчас команды начнутся: вставай, одевайся, пошли… не так оделся… не ковыряй в носу…» Денис сглотнул кислый комок, застрявший в горле… «Да пошла ты тоже к черту, Оксанка, хозяйка… мамочка! Все пошли к черту!.. Что же мне покоя-то нет…»

Он маялся-маялся, пытаясь догнать ускользающий сон, несколько раз вставал, пил из мини-бара холодное горьковатое пиво, запер дверь к себе в комнату. Лег обратно и вдруг понял, что не уснет.

Надо вставать. Надо вставать и разгребать весь этот ужас. Дурдом… Ну как можно было в такое крошечное пространство втолкнуть столько вещей!..

Денис попытался подняться и не смог, на лицо ему свалилась тяжелая пыльная подушка. Он с трудом отбросил ее и увидел, что подушку кинула в него Алена. Чудовищно толстая, в грязном халате, нечесаная, с опухшим лицом, она качала на руках орущего ребенка, и огромная грудь с сухим потрескавшимся соском то и дело вываливалась у нее из распахивающегося халата. Почему не пришить пуговицу, она болтается на длинной нитке туда-сюда, царапая Дениса по лицу… И как же мерзко орут некоторые дети… Истошно, пронзительно… Как бы заставить его замолчать? «Заткнись!» – заорала Алена, тряся ребенка так, что у него из стороны в сторону беспомощно замоталась голова. Но от этого он закричал еще сильнее, срываясь на визг, а она стала яростно мешать в большой кастрюле макароны.

Денис увидел, как лицо ее стало краснеть и набухать от подступающих слез. Алена зарыдала, подскочила к нему с половником в руке и стала бить его по голове. Склизкие, липкие макароны… пахнущие плесенью и сырой землей… «Ешь! Ешь, сволочь!» – орала Алена, и Денис ел, давился и ел, выплевывая изо рта червяков, тараканов… Алена склонилась над ним, рыдая, и Денис увидел, какой у нее огромный рот, в котором почти нет зубов. Черный, страшный… Она ловко поддела качающийся передний гнилой зуб, выдернула его и бросила в тарелку Дениса.

– Пумс! – истерически захохотала Алена.

Денис выпрыгнул в окно на траву, сел на землю и попытался снять с лица опутавшие его тонкие длинные спагетти. Внезапно он услышал звонкий смех и увидел невдалеке на крыльце прекрасного дома похудевшую красивую Оксану. Она весело помахала ему рукой и закричала ласково, как собачке:

– Ко мне! Иди сюда быстро, безобразник какой, а ну иди ко мне!

Денис со всех ног побежал к ней, спотыкаясь и падая во влажную траву. Оксана протянула пальцы, унизанные сверкающими колечками:

– Сейчас я тебе лапки помою! Ты какой гря-я-язный!.. – Она брезгливо отдернула руку. – Фу! Отойди от меня! Отойди, грязнуля!.. В чем у тебя вся морда? Гадость какая…

Она ударила его по носу, оттолкнула ножкой, обутой в чистый белый ботиночек на небольшом изящном каб-лучке.

– Гадость, гадость…

Денис с трудом разлепил глаза. Его тут же замутило. Тяжелым давящим мешочком внутри лежал собственный желудок. Все тело его ломило и чесалось, во рту было кисло и сухо, он ощущал какой-то тошнотворный приторный запах моллюсков, тины, в голове еле слышно, но настойчиво гудело. Сердце стучало тяжело и неровно, то останавливаясь, то резко начиная колотиться в грудной клетке.

«Да что такое?» – подумал Денис, привстал на кровати, огляделся и все вспомнил.

Он увидел записку, подсунутую под запертую дверь: «Ты ведешь себя неправильно. Ты не для этого приехал с нами на отдых. Увидимся вечером». Аккуратно сложив записку вдвое, потом вчетверо, он разорвал ее и разложил клочки в ровный кружочек на шероховатом светлом покрывале, на котором почему-то лежал поперек. Сел, спустил ноги на пол. Выпил едкой минеральной воды из бутылки, поморщился. Тяжело. Болит голова. Плохо. Все очень плохо.

И странная мысль пришла ему в голову.

Он не трус, нет. И не подонок. Почему эта девушка решила, что может ломать ему жизнь? Алена сама избрала свою судьбу. Никто ей ничего не обещал. Не надо было шляться к нему в квартиру. Хотя она однажды и сказала: «Денис, мы так с тобой неосторожны, а ты ко мне стал плохо относиться…» Ну и что? Он никогда по-другому и не относился. Она что, не понимала этого, нося с собой туда-сюда туфли и помаду в пакете? Кто, кстати, к тебе, шлюшке, жалкой и безропотной, по-другому относиться будет? Никто. Если женщина спит с тобой без обязательств, она – кто? Шлюха. Она хоть раз его спросила – он собирается с ней жить, вообще затевать что-то серьезное? Нет. Не спросила. Почему? Какая разница почему. Не спросила. Если бы спросила, он бы ей ответил… Да, ответил бы… Разъяснил бы, что к чему…

Она его просто подловила… Дрянь, провокаторша! Она должна за все заплатить. Она должна заплатить за то, что так его напугала. За то, что он сейчас сидит, как описавшийся при всех мальчишка, прея в собственных штанах… Зря она полезла в его жизнь. И не время разбираться, кто в чью жизнь полез.

Почему он должен платить за ее удовольствия? Она же к нему за удовольствиями ходила. А за чем еще женщины ноги свои раздвигают? Еще ведь хотят получить что-то за это. Ничего она не получит. Пусть страдает за свою распущенность. Его мама не бегала к мужчинам, не зная, увидит ли она «любимого» когда-нибудь еще или нет. У всего есть своя цена. У таких Ален – тоже. И пусть платит. Ведь не он же должен платить, в конце-то концов, за дурь этой московской неприспособленной козы, которая хочет уволочь его на свое дурацкое дно с романтическими бреднями и зарплатой, которой хватит на батон хлеба в день и свежую газету. И он не подонок, нет. Просто… Почему, ну почему так получается? Что он лично плохого делал? Что? Он перед всеми виноват – и перед Оксаной, и перед Маргошей, и перед этой дурой. Но он – не виноват. А тогда кто? Слабая беспомощная Алена? Своими тонкими ручками свернувшая шею ему, доверчивому дураку? Почему-то эта мысль не успокаивает…

Денис опять почувствовал тошноту. Он встал и пошел в ванную умыться, прислушиваясь, ушла ли Оксана. Да, кажется, в смежном номере никого нет. Как удобно все-таки: вместе и отдельно…