Портреты из библиотеки герцога Федерико Монтефельтро

Первым из христианских философов, кто стал аллегорически истолковывать Песнь Песней, был Ориген. Наследию Оригена не повезло. Несмотря на большое влияние его творчества на христианскую литературу, споры, касающиеся учения Оригена, начались уже при жизни философа. Эти споры разгорелись с новой силой во второй половине IV века, а ещё через сто лет Ориген был объявлен еретиком, после чего большинство его сочинений погибло. Среди прочего Ориген написал десять книг комментариев к Песне Песней, из которых сохранились четыре.

Ориген не отрицал буквального значения Песни Песней, но настаивал, что в словах о взаимной любви земного жениха и земной невесты скрыт иной высший смысл. Точно так же в грешном теле человека скрывается божественная душа. Человеку трудно отделить земной смысл от святого смысла. И в жизни ему трудно отказаться от плотской любви, ведущей своё начало от Сатаны, и посвятить себя любви духовной, данной Богом. Любви избежать нельзя, но только в борьбе с самим собой человек может преобразовать свои плотские стремления в чистую любовь к Богу.

Чтобы немного представить, как Ориген толкует слова Песни Песней, приведём небольшой пример. Возьмём первую строчку библейской книги: «Да лобзает он меня лобзанием уст своих!»

Ориген делает акцент на трактовке слов «уст своих» и комментирует приведённые слова следующим образом. Сначала он цитирует строки из «Послания апостола Павла к Галатам» (3:19), в котором обсуждается свобода христиан от подчинения Закону Моисея. Закон передан через Ангелов рукою посредника, то есть Моисея. Далее Ориген говорит, что Невеста, христианская церковь, больше не хочет слушать друзей Жениха, ангелов и пророков (посредников), а хочет услышать голос своего Суженого, то есть самого Иисуса. «Да лобзает он меня лобзанием уст своих!» означает, что Бог в лице Иисуса разговаривает с христианской церковью без посредников.

Каким бы великим Моисей ни был, он – пророк, в то время как христиан учит сам Бог в лице Иисуса Христа.

Рассуждения о том, зачем понадобилось в Библии писать иносказательно, возникали у древних авторов постоянно. Папа римский Григорий Великий (540–604гг.) считается одним из четырёх основателей католической церкви. В своих «Комментариях к Песне Песней» он объясняет необходимость аллегории следующим образом:

«Когда люди были изгнаны из рая, они отправились в паломничество земной жизни с сердцем, слепым к пониманию духовного. Если божественный голос обращается к слепому сердцу: «Следуй за Богом» или «Люби Бога» – как это провозглашено в Законе, черствая инертность духовной нечувствительности не позволяет понять человеку того, что он слышит. И потому божественная речь разговаривает с холодной пассивной душой с помощью загадок и тайно учит её той любви, которая душе неведома, учит её с помощью слов, понятных для души.

Аллегория приподнимает душу, далёкую от Бога, к Богу. Это происходит потому, что в каждой аллегории есть загадка, тайна. Когда душа распознает что-то ей знакомое в словах загадки, она начинает постигать более глубокий смысл слов, до этого времени незнакомого, загороженного земным значением …»

Григорий Великий «Комментарии к Песне Песней» (1,2).

Объяснение Григория Великого близко к объяснению психолога: текст интересен тогда, когда в нём что-то непонятно, когда нас ожидает встреча с новым. Наше восприятие одних и тех же текстов, например, детских книг, меняется с возрастом. Как только наш жизненный опыт перешагнул некий барьер, и в тексте, пусть даже незнакомом, не будет никаких неожиданностей, он нам неинтересен. Аллегорический метод сам привнес таинственное значение в библейские тексты. Никакого намеренного искажения смысла текста не было.

Древние комментарии интересны и убедительны. Читая их, находишься под каким-то гипнотическим влиянием. Гипноз исчезает, когда обращаешься к самой Песне Песней. Такое «отрезвляющее» действие библейского текста было известно. Поэтому, как евреи, так и христиане полагали, что чтение Песни Песней может быть опасным. В неподготовленном человеке оно может пробудить плотские страсти, и человек может подумать, что причиной этих плотских страстей стало чтение Библии. Книгу следует запретить держать в руках тем, кто ещё не достиг зрелого возраста.

В начале XII века комментарии к Песни Песней в виде проповедей написал монах ордена цистерцианцев Бернард Клервоский (1090–1153). Аббат монастыря Клерво, Бернард Клервоский пользовался огромным влиянием в христианском мире и считается организатором Второго крестового похода. Бернарду трижды предлагали епископство, от которого он отказался, однако от его мнения зависело, кому стать папой римским. На его совести жестокое наказание знаменитого французского богослова Абеляра. Бернард Клервоский настойчиво боролся с еретиками, и ему принадлежат слова: «Лучше их убивать, чем допускать, чтобы меч висел над головою праведных».

Чтобы понять, какое действие оказывали идеи Бернарда Клервоского следующие несколько столетий, нужно представить себе не каким воинственным фанатиком он был, а каким он виделся следующим поколениям благодаря легендам, церковной пропаганде, а также своим произведениям. Нужно забыть о его борьбе с еретиками, о преследовании Абеляра, и даже забыть о крестовом походе. В последующих веках в сознании верующих утвердился образ не сурового аскета, а чудотворца и человека, знающего путь к Богу. По словам Данте, он – тот, «кто, окружённый миром зла, жил, созерцая, в неземном покое». («Рай» XXXI, 110–111).

В «Божественной Комедии» композиционное развитие третьей части «Рая» достигает высшей стадии, когда Данте описывает чудо встречи с божественным. Описание начинается с появления Бернарда Клервоского. Современный читатель проскакивает этот эпизод, не испытывая изумления и радости от встречи со святым, потому что не знает, кто такой Бернард Клервоский. Совершенно иным было восприятие современников Данте. Недаром именно Бернард представлял Данте (героя поэмы) Деве Марии.

Основатель монастыря Клерво, Бернард был родом из Бургундии. Где и когда он учился, неясно, но, судя по его произведениям, его образование было основательным, хотя сам он всегда подчёркивал, что его главным учителем был жизненный опыт. В течение пятнадцати лет он беспрерывно путешествовал, организовывая цистерцианские монастыри. Бернард Клервоский, несомненно, обладал даром проповедника. Один из его биографов пишет, что матери прятали своих сыновей, когда они слышали, что Бернард приходит в их город. После его проповедей все хотели стать монахами.

Большую часть своих произведений Бернард Клервоский написал для монахов-цистерцианцев, людей избранных и посвятивших свою жизнь служению Богу. Бернард считал любовь особым даром. Бог подарил любовь, чтобы человек смог путём самовоспитания найти к нему путь. Самовоспитание означает образ жизни, и с точки зрения Бернарда включает в себя аскетизм и размышления о Боге. Самое лучшее для человека – вступить в монастырское братство.

Одним из наиболее известных трудов Бернарда Клервоского был сборник проповедей, основанных на комментариях к Песне Песней. Свою работу Бернард Клервоский писал в течение 18 лет. Разбирая и комментируя строчку за строчкой, он сочинил 86 проповедей, дойдя до середины третьей главы. Работа осталась незаконченной. Достаточно прочесть небольшой кусочек, чтобы почувствовать стиль Бернарда и увидеть, сколь необычный смысл могли вкладывать в библейский текст. Отрывок относится ко второй главе Песни Песней, стих 17:

«Доколе день дышит прохладою, и убегают тени, возвратись, будь подобен серне, или молодому оленю, на расселинах гор».

В семьдесят четвёртой проповеди Бернард комментирует одно единственное слово из этого стиха: «возвратись». (Бернард чрезвычайно медленно продвигается по тексту библейской книги в своих проповедях!) Бернард рассказывает о своём ожидании и страстном желании встречи с Богом, встречи со Словом. Для Бернарда описание поиска вербального выражения своих чувств совпадает с мистическим переживанием близости божественного и с аллегорическим описанием процесса ожидания любимого:

…я никогда не обладал знанием его прихода. Я ощущал его присутствие, я вспоминал после, что оно было во мне, несколько раз я предчувствовал его приход, но я никогда не был осведомлен о его приходе или уходе, и откуда оно приходит, когда посещает душу мою, и куда оно идет, и с какой целью входит и уходит. Я предполагаю, что не знаю даже часа, как говорит Иоанн: «Вы не знаете, откуда оно приходит и куда идет» (Иоанн 3:8). В этом нет ничего странного, поскольку им же сказано: «Не познают твой приход». Приход Слова не воспринимался моими очами, поскольку оно не имеет цвета; тем более ушами, поскольку оно не производит звука; и ноздрями, поскольку не соединяется с сознанием внешним; оно не воздействовало на внешнее, но сотворило его. Его приход не ощущается ртом, поскольку его невозможно съесть или выпить, оно не может быть потрогано, поскольку не ощущается пальцами. Тогда как оно вошло? Может быть, оно не вошло, поскольку не приходит из вне? Оно не является одним из предметов, который существует вне нас, также оно не происходит изнутри меня, поскольку оно есть благо, а я знаю, что нет никакого блага во мне. Я поднялся к самой высокой точке во мне, и, вот, Слово еще выше. В своей любознательности я решил исследовать свои самые глубокие чувствования, и все-таки я обнаружил его еще более глубоко. Глядя во вне себя, я обнаружил его дальше той точки, которую я мог видеть, и если я вглядываюсь во внутрь, оно находится еще глубже. Тогда я понял истину того, что читал: «В нем мы живем, двигаемся и пребываем» (Иоанн1,3–4).

Есть некоторая странность в тексте комментария Бернарда Клервоского. Он пишет от имени своей души. Душа – anima – женского рода. Например, Бернард называет ожидаемое божественное «мой супруг». Песнь песней, по словам Бернарда, есть восторженная брачная песнь человеческой души в момент дарения себя Иисусу Христу. Именно с Бернарда началась традиция сочинять духовные произведения, как бы написанные от женского лица. И таких произведений после Бернарда Клервоского было написано много. (В том числе и стихи Хуана де ла Круса) Одно время даже высказывались предположения, что их писали для пользования в качестве молитв благородными дамами. Бернард изобрёл новый, немного странный язык для беседы о мистическом опыте. Так что приведённый выше абзац при более точном переводе на русский язык необходимо переписать в женском роде. И это не делают только потому, чтобы окончательно не запутать читателя.

Бернард Клервоский умер в 1153 году. Его произведения были популярны вплоть до XVI столетия.

Можно привести ещё один пример интерпретации слов Песни Песен, на сей раз живописной аллегории. Обратимся ещё раз к портрету кисти Ван Эйка, представляющему кардинала Альбергати в образе Святого Иеронима. Кардинал Альбергати [Рис. 30], как и Святой Иероним, был горячим сторонником культа Девы Марии. Об их преданности Деве Марии рассказывает изображение стеклянного графина с водой. Оно олицетворяет строчку из Песни Песней (4: 12) «Запертый сад – сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник». Эту фразу всегда олицетворяли с Девой Марией. На картине графин закрыт, запечатан листочком бумаги. Позднее художники придумали для этой фразы ещё более красивую аллегорию – прозрачная ваза с цветами. Между прочим, технически сложные изображения прозрачных сосудов с прозрачной водой первыми освоили северные фламандские художники, что стало предметом зависти итальянских художников. Первому из итальянцев, кому удалось создать изображение прозрачной вазы с водой и цветами, был Леонардо да Винчи. Он это сделал на картине «Мадонна с гвоздикой».

Аллегориями из Песни Песней Соломона наполнено средневековое и ренессансное искусство. Мы не замечаем аллегорические символы потому, что забыли язык толкований библейских текстов, а часто и сами библейские тексты.

В своей книге, посвящённой творчеству Данте, английский литературовед и писательница Дороти Сейер приводит цитату из книги К. С. Льюиса «Аллегория любви». Мысль, выраженная в цитате, очень важная.

«Аллегория не была для средневековых людей косвенным способом сказать о чём-то таком, что, казалось бы, можно выразить намного проще; аллегория являлась самым быстрым, самым коротким и наиболее ярким способом донесения мысли во времена, когда словарь терминологии психологии и физики не был разработан и популяризирован».

Аллегория похожа на математическую формулу, которая тоже является наикратчайшим и для учёных наиболее ярким способом изложения сути какого-либо явления.

Любой человек сталкивается с трудностями определения любви. И далеко не каждый осознает, что он ищет определение в неком кругу понятий, зависящих от эпохи и культуры, господствующей в данное время и в данном месте. Этот круг понятий различен для древних Афин, для Италии времен Ренессанса и для нашего времени. Например, представление, часто встречающееся в наше время, что надо скорее верить сердцу, чем разуму, было абсолютно чуждо как древним грекам, так и людям Ренессанса.

В наше время понятия «любовь» и «сексуальное притяжение» почти сливаются. В Средние века, наоборот, эти понятия максимально разошлись. Однако само стремление любить и выражать свою любовь, всегда было присуще людям. Оно сильнее установившихся суждений и предрассудков, сильнее обязательств перед обществом, перед семьёй. Любовь – б?льшая тайна, чем инстинкт продолжения рода. Нежность, доброта и красота запечатлены в бесконечном числе произведений искусства. Можно негодовать на сексуальные нравы древней Греции, испытывать недоумение от сонетов Шекспира, изумляться любовному экстазу Святой Терезы, но невозможно не восхищаться красотой изображения глубоко индивидуальных чувств совершенно разными художниками.

Бернард Клервосский. Проповеди на Песнь Песней. (Антология средневековой мысли Т.I, СПб, РХГИ, 2001)

Гурьев П. Феодор, епископ Мопсуестский. М., 1890.

Ориген. О началах. СПб. Амфора, 2007.

Astell A. W. The songs of songs in the middle ages. Cornell University Press, 1990.

Gregory the Great. Commentary on the Song of Songs. Corpus Christianorum Series Latina.Vol. CXLIV, 1963.

Sayers D. L. Introductory Papers on Dante. London, Methuen, 1954.

Гомер и «Мадонна в гроте» Леонардо да Винчи

«С благодарностью посвящается Гомеру из Смирны, чьей поэзией, наполненной божественным разнообразием учений, восхищались во все века и которую никто не смог превзойти».

Надпись под портретом Гомера

в библиотеке Монтефельтро.

Во времена Федерико Монтефельтро в Европе открывали поэзию Гомера. Знаменитый итальянский гуманист Лоренцо Валла сделал прозаический перевод на латинский язык первых шестнадцати книг «Илиады» Гомера. Перевод был опубликован в 1474 году. Приблизительно в это же время (1469 год) флорентийский поэт Анджело Полициано перевёл часть «Илиады» в стихах.

Портрет Гомера [Рис. 13] находился в Студиоле, и надпись под ним свидетельствует о высокой оценке творчества поэта. В школе Витторино да Фельтре, где учился Федерико Монтефельтро, греческий язык изучали факультативно, планы занятий были индивидуальные и вряд ли Федерико Монтефельтро был знаком с поэзией Гомера в подлиннике. По крайней мере, никто не упоминает о знании Федерико Монтефельтро греческого языка. К тому же Гомера изучали только как исторического предшественника любимого всеми Вергилия. На интерес Федерико к греческому наследию мог повлиять его друг кардинал Виссарион. В качестве некоторого свидетельства можно указать на хранящийся в Ватиканской библиотеке манускрипт «Илиады» Гомера с дарственной надписью кардинала Виссариона сыну Федерико Антонию. Виссарион, грек по национальности, остался на западе после Флорентийского Собора. Он принял католическую веру и немало поспособствовал распространению греческой культуры в Европе. Хотя Виссарион не был первым, кто познакомил европейцев с греческим языком, во многом благодаря его усилиям греческий стал вторым классическим языком, и с тех далёких времён изучался в школах наряду с латынью.

За долгую историю искусства отношение к творчеству Гомера менялось радикальным образом. Поэмами Гомера восторгались в Древней Греции и в Древнем Риме. В I веке н. э. знаменитый учитель ораторского искусства Квинтилиан писал, что творчество Гомера – это океан, из которого вытекают все реки – река поэзии, река красноречия, река всех знаний. Древнеримские критики, например Макробий (IV век), утверждали, что вершина латинской поэзии Энеида Вергилия была только зеркалом поэм Гомера.

В средневековой католической Европе отношение к философским и поэтическим произведениям древних греков было скептическим, а временами резко отрицательным. В глазах христиан то, что Гомер и другие знаменитые греки жили после Моисея, означало, что греки, а вслед за ними и римляне, являются грешниками, забывшими истинного Бога, и учиться у них нечему. В лучшем случае они позаимствовали знания из Библии. Христиане были убеждены, что Пифагор учился у царя Соломона, а Платон у Моисея. Считалось, что вся мудрость греков произошла от иудейских книг, утраченных во времена Вавилонского плена, но сохраненных в греческих переводах.

В поэмах Гомера миром правят рок, судьба, хаос; греческие боги и герои мало отличались от разбойников; героями овладевали явно греховные страсти. Всё это мало привлекало христианина. Такого рода поэзия считалась «богохульством». К тому же грамоту в те времена знали только священники, языком культуры стала латынь, а греческий язык забыли. В Средние века поэмы Гомера исчезли. Осталось воспоминание, что была Троянская война. В монастырях читали «Дневник Троянской войны» Диксиса Критского, латинскую версию утраченного когда-то греческого романа. «Дневник» считался переводом реальных записок участника троянской войны и потому более древнего происхождения, чем «Илиада» Гомера. Существовали ещё «История падения Трои» (DeExcidioTroiae) и «Латинская Илиада» (IliasLatina) Дарета Фригийца. «Латинская Илиада» представляет собой краткий пересказ Илиады Гомера в стихотворной форме на латинском языке. Образованные европейцы могли черпать некоторые сведения о Троянской войне и путешествии Одиссея из поэм Вергилия и Овидия. Все перечисленные книги имели очень далёкое отношение к реальным поэмам Гомера.

История возвращения книг Гомера в европейскую культуру похожа на пунктирную линию. Причём немногие достоверные факты разъединяются гораздо более длинными пробелами неизвестности. Поэмы исчезли, но свидетельства славы Гомера остались разбросанными по многочисленным древним произведениям на латинском языке. Когда во времена Ренессанса в Италии стал возрождаться интерес к своему античному прошлому, то вместе с вновь открываемой латинской классикой возродилось уважение и восхищение Гомером. Однако сами поэмы оставались за семью печатями, так как никто не знал древнегреческого языка.

В «Божественной Комедии» Данте есть строчка, где говорится, что Гомер – лучший из поэтов за всю историю человечества. Больше ничего Данте о Гомере написать не мог. Его пересказ приключений Улисса основан на более поздних легендах и не соответствует гомеровскому тексту.

Итальянский поэт Франческо Петрарка был первым собирателем античных рукописей, и он бережно хранил текст Илиады Гомера, который прислал по его просьбе византийский посол в Авиньоне Николай Сигер. В благодарственном письме Николаю Сигеру Петрарка писал:

«Ваш Гомер остаётся немым в моём присутствии, или скорее я глух к его речам. Тем не менее, я счастлив при одном только его виде. Я нередко обнимаю его и говорю со вздохом: как я хочу услышать тебя!»

Fam. XVIII. 2.

Петрарка даже пытался выучить греческий язык.