Летучая рыба

Вера стояла со всеми на общем балконе студенческого общежития в жуткой тесноте. Кто-то судорожно и часто дышал, стараясь не разреветься, у кого-то руки слегка дрожали. В основном же все молчали и ждали, что будет дальше. Двенадцатый этаж, выше идти уже некуда.

Саша стоял рядом с ней. Она уже третий год была в него влюблена и никогда еще не стояла так близко к нему. Но сейчас это было неважно.

Вера тихонько ткнула его локотком: «Не видно, не едут ещё?»

Но никто не ехал.

Вдруг кто-то громко сказал: «Чувствуете?» И все разом затихли, ощутив, что глаза начали немного слезиться. В этой тишине стало особенно отчетливо слышно гудение пламени. Там, внизу, горел десятый этаж, комната за комнатой, огонь глотал их вещи, их учебники, их кастрюльки и шумовки, их личные дневники, краски и кисти, ноутбуки и мебель… Кто-то из девушек громко заревел.

Вера закрыла глаза, и, хоть она старалась не думать об этом, вдруг увидела ясно, чётко, как это всё началось или могло бы начаться. Как где-то в расшатанной розетке возникло замыкание, как сначала медленно начали тлеть обои, затем быстрее и быстрее, за ними слегка задымился угол старенького шкафа. Даже страшно, что такие масштабные вещи начинаются так незаметно.

Вера зажмурилась и стала трясти головой, чтобы выкинуть из неё эти картины, ужасные своей медленностью, неотвратимостью и незамеченностью. Но стало только хуже: на этот раз она вообразила свою комнату. Она думала о том, как горят её альбомы с рисунками. Страница за страницей: акварельные олени в чаще леса, совы с большими глазами, рыбы в ультрамариновом море. Нарисованные карандашами рыжеволосые девушки. Небрежно набросанные восковыми мелками автомобили, магазины и целые города.

«Я нарисую еще. Я нарисую другие миры, я нарисую лучше. Больше оленей, больше сов, и много-много того, чего я еще никогда не видела и не воображала. Русалок. Восходы. Рыцарские турниры. Я нарисую самое невообразимое. Я нарисую себя невестой. Я нарисую себе жениха. Я нарисую Сашу. Я нарисую свою семью и детей – двух дочек и сына. А как будет рада мама! Я нарисую… только убереги меня от огня, убереги, если ты есть…»

И открыла глаза. Саша держал её за руку. «Что?» – одними губами ошеломлённо сказала она.

И затем увидела лестницу в воздухе. Немыслимо. Двенадцатый этаж. Слух уловил звуки сирены внизу. Не там, где ликовал огонь, а совсем внизу, на земле. На родной земле. На земле, куда они спустятся с Сашей вместе. И у них будет время: всё время мира, чтобы нарисовать свою историю.

В Париж!

– Я уезжаю.

Прямо посреди разговора. Только что всё было так хорошо: лето, терраса кафе, лимонное мороженое. Её ноги в туфлях, скрещенные под стулом. Его пальцы, держащие кофейную чашку. И…

– Я уезжаю, – повторил он, подумав, что она не расслышала – сегодня, сейчас.

Сердце заколотилось, как сумасшедшее, туфли вдруг показались до страшного неудобными. Она осторожно положила ложечку на блюдце.

– Почему? То есть, нет, я имела в виду: куда?

– В Париж, – он улыбнулся почти игриво, наблюдая за её реакцией.

В Париж. Когда-то она мечтала, что они смогут побывать в этом городе вместе.

Однажды он повесил над её столом в студенческом общежитии картинку с Эйфелевой башней: вырвал цветную страничку из журнала, нёс ей, попал под дождь, сам промок, но башню спас. Студентам не нужно ничего, кроме любви и смеха – так казалось ей тогда. Они хохотали, она сушила его волосы полотенцем, он прилаживал картинку к стене на скотч. Шесть лет прошло, а кажется, что сто. Вместо рваных кед кожаные туфли. Вместо кусочка масла, старательно намазанного на горбушку чёрного хлеба, ужины в ресторане. Вместо любви и смеха…

Она сделала вдох поглубже.

– Я тебе больше не нравлюсь?