Погром среди ясного неба

По той нежности, бережности, с которой она прижимала этот сверток к груди, я поняла, что это – ребенок, совсем маленький, может быть, новорожденный. И еще… во всей фигуре женщины, в ее движениях, в повороте головы чувствовался страх. Страх и безнадежность. Она убегала от кого-то и не надеялась убежать. Погоня еще не была видна на рисунке, но в каждой детали чувствовалось ее неотвратимое приближение.

А на следующем рисунке та же женщина тянула руки из проруби, точнее – из полыньи, рот ее был раскрыт в беззвучном крике…

И еще один рисунок.

Заснеженный куст, а под ним, на обледенелой земле, лежит завернутый в одеяльце ребенок.

На пол рядом со мной плюхнулся Бонни. Он уставился на Надины рисунки и вдруг запрокинул свою огромную голову и завыл.

– Бонни, прекрати сейчас же! – строго прикрикнула я на него. – Имей совесть! Соседи подумают, что у нас что-то случилось, и вызовут милицию! Объясняйся потом с ними…

Бонни посмотрел на меня с недоверием – да ладно тебе, что, соседи меня не знают, что ли… Но выть все же прекратил.

А я еще раз перебрала эти рисунки и поняла, что это такое.

Эту серию Надя рисовала не с натуры. Она изобразила здесь события той трагической ночи, о которой мне рассказывал Егор Иванович. Ночи, когда погибла ее родная мать, а он подобрал крошечную девочку, которой суждено было стать его дочерью.

Значит, Надя знала тайну своего рождения… Интересно, от кого?..

– Вот так вот, – закончила я свой рассказ и протянула Егору Ивановичу папку с рисунками.

Надин чемодан я оставила у себя, а рисунки принесла в больницу.

– Ох, чуяло мое сердце, не нужно было ее в город отпускать! – Егор Иванович застонал и дернул себя за бороду. – Ох, доченька моя! Ох, люди какие тут злые! Ох, не увижу тебя больше, Наденька, светик мой ясный!

– Спокойно, Егор! – сказал дядя Вася. – Не пори горячку! Новые обстоятельства в деле вскрылись. Сам говорил – дочка твоя умница и рассудительная. Ни на какие посулы после того подлеца Витальки она бы не повелась. И с ним-то пошла только потому, что родней посчитала, так?

– Так…

– Стало быть, куда она могла пойти? Зачем она в город приехала? В художественное училище поступать?

– В училище она бы без рисунков не сунулась, – ввернула я.

– Правильно! – обрадовался дядя Вася. – Не зря она про Зареченск расспрашивала. Значит, собиралась туда ехать, поглядеть на те места, где родилась, может быть, о матери своей узнать.

– Не могла она ничего про Зареченск знать! – вскинулся Егор Иванович.

– А эти рисунки вы как объясните? – Я подвинула ему папку.

– Это, видать, сестра Анна ей перед смертью все рассказала, – после долгого молчания сказал Егор Иванович.

Он сгорбился и выглядел древним стариком, хотя, как я знала, было ему едва за шестьдесят.

– Точно она, больше некому. Надя за ней ухаживала, много времени с ней проводила. Анна как болеть начала, так со мной разговор этот завела – надо, мол, девочке рассказать про то, как мать ее умерла. Она, мол, теперь взрослая, должна знать. Я тогда накричал на нее – не вздумай, говорю, ни к чему про тот кошмар и вспоминать. Девчонке только душу бередить, все равно мы толком ничего не знаем: кто была та женщина, почему ее те бандиты преследовали… Анна спорить со мной не стала, сил у нее мало было. А потом, видишь, по-своему сделала. Заморочила голову девчонке, вот она и решила сама в этот Зареченск ехать. И что она там узнала, куда потом делась?

– Пока туда не съездим – не узнаем, – решительно сказала я, – в общем, так. Завтра еду в Зареченск. Найду там больницу, родильное отделение. Хоть и двадцать лет прошло, а в архиве должны сведения сохраниться о Надежде Сарафановой, которая родила девочку десятого декабря одна тысяча девятьсот девяносто второго года. И про Надю расспрошу. Если была она там, то скажут. Может, они ее куда направили…

– Пожалуй, поспрашиваю своих коллег бывших насчет разных происшествий… – неуверенно заговорил дядя Вася, – хотя там майские праздники вскоре начались…

Я-то сразу поняла, к чему он клонит. Собирается поинтересоваться, не находили ли перед праздниками подходящих трупов. Но, во-первых, после праздников в городе обычно творится полное безобразие, а во-вторых, могли ведь девушку увезти куда-нибудь за город и бросить там…

Но дядя Вася говорил так неуверенно совсем по другой причине. Его бывшие коллеги не слишком приветствовали его занятие частным сыском, очевидно, думали, что он гребет деньги лопатой, и завидовали. Не все, конечно, но многие. Дело дошло до того, что начальство буквально запретило коллегам общаться с дядей Васей. И два наших знакомых капитана, Творогов и Бахчинян, помогали дяде Васе с большой неохотой – кому же понравится, когда тебя ругает начальство.

Иное дело – я. У меня с капитанами просто дружба, причем с Бахчиняном – простая, а с Лешей Твороговым – нежная и романтическая.

Это я так думаю. Что думает Леша – неизвестно. Какое-то время он пытался за мной ухаживать и раза четыре признавался в любви. То есть опять-таки только пытался это сделать, я вовремя сумела перевести разговор в другое, более безопасное русло. Леша – парень хороший, но жизнью затюканный, в работе – смелый и решительный, а в личной жизни – робкий и косноязычный. Во всяком случае, я не хочу выходить замуж за человека, который начинает признание в любви со слов «ну это… блин…». И Бонни никогда его не примет, потому что ревнует меня и потому что у Леши дома живет кот.

Сейчас дядя Вася поглядел на меня вопросительно, я же сделала каменное выражение лица. В самом деле, ну что мне, разорваться, что ли? В конце концов он взял заказ, так пускай хоть что-то сделает.

Условились, что завтра с утра я еду в Зареченск, вернуться постараюсь не поздно и забегу к ним. Егор Иванович дал мне денег на расходы и фотографию Нади:

– Это их в школе снимали.

Ну, что сказать? Даже на этой не слишком профессионально сделанной фотке было видно, что Надя очень красивая девушка. Тонкие черты, глаза большие, лучистые, лицо одухотворенное…

– Не потеряй! – строго сказал Егор Иванович. – У меня здесь больше нету.

Напоследок я выдала ему купленный халат. Некогда было искать, и я схватила что есть. Халат был бордовый, тканый, с золотой ниткой по воротнику и обшлагам. К халату прилагался пояс с кистями.

– Колоритно! – восхитился дядя Вася. – Сюда бы еще туфли с загнутыми носами, и будешь ты, Егор Иваныч, как турецкий султан!

Петюня, увидев халат, восторженно взвизгнул.

Электричка в Зареченск шла полтора часа. За это время я успела прочитать журнал, съесть мороженое, выпить бутылку воды и поговорить с мрачным ребенком трех лет на предмет его имени, места жительства и рода занятий. Мама ребенка бездумно глядела в окно и участия в нашей беседе не принимала. Все же мне удалось выжать из нее сведения о местоположении Зареченской больницы. Идти недалеко, сказала она, минут пятнадцать.

Здание больницы было хоть и не новым, но явно построено меньше чем двадцать лет назад. Я приуныла – может, и архива никакого нету. Оставалась слабая надежда на то, что найдутся старые сотрудники.

Больницу окружал забор, у настежь распахнутых ворот была будка охранника, наподобие собачьей, но там никого не было. Немногочисленные люди сновали в ворота беспрепятственно.

Может, вы думаете, что я открыто вошла в здание, стала бродить по коридорам и требовать, чтобы меня провели к главврачу? А у него в кабинете честно задала вопрос о Надежде Сарафановой?

Угу, это только в американских фильмах герой может прийти куда угодно, хоть в Белый дом, хоть в Пентагон, и спросить что хочет. Ему тотчас ответят и все материалы предоставят. А у нас и до нужного кабинета не дойдешь, с порога тебя выставят вон. То есть компетентным органам они, конечно, ответят. А простому человеку ни слова не скажут – не положено, и все! Больше вам скажу, если бы на моем месте был сейчас Леша Творогов и предъявил им тут свое удостоверение, и то бы ничего не получил. Только по специальному запросу.

А какие у них тут могут быть секреты? Но вот не положено – и все тут!

Так что я действую обычно по-другому.

Я обошла здание и нашла сбоку дверь с надписью: «Родильное отделение». Дверь была открыта, я увидела длинный коридор, старуха в синем сатиновом халате возила шваброй по серому линолеуму.

– Чего тебе? – Она поглядела сердито. Ходят, мол, топчут, только вымыла, а они опять прутся.

– Бабушка, а вы давно тут работаете? – Я осторожно приблизилась.

– Давно, – буркнула старуха.

– Ой, как хорошо! – обрадовалась я. – Так вы мне поможете?

– Это с каких таких пряников? – удивилась старуха. – Я тебя первый раз вижу, с чего мне тебе помогать?