Сумрачная душа

Впрочем, и без этой подсказки название картины можно было определить: на ней был изображен элегантный молодой кавалер в богатом, расшитом золотом кафтане с кружевным воротником и широкополой шляпе, которому гадала по руке смуглая пожилая женщина в пестрой изорванной одежде.

Впрочем, все это Дмитрий Алексеевич не столько видел, сколько домысливал как опытный реставратор. Картина была в очень плохом состоянии. Какие-то ее части совершенно выцвели, какие-то покрывал толстый слой копоти. Красочный слой растрескался, кое-где и вовсе осыпался. Лицо кавалера просматривалось довольно хорошо сквозь грязь и копоть, некоторые части кафтана вполне можно было разглядеть, другие домыслить, левая рука, которой завладела гадалка, сохранилась довольно хорошо, но вот правая рука, которая опиралась на эфес шпаги, едва проступала на выцветшем холсте.

Зато видно было выражение алчности на лице гадалки. Одним глазом она смотрела на руку кавалера, другим косилась на большой кожаный кошель, что висел у мужчины на поясе. Кошель был туго набит, и гадалке явно хотелось заполучить из него побольше.

Дмитрий Алексеевич потер руки: ему не терпелось приступить к работе.

Он любил свою работу и считал ее очень важной: возвращать человечеству пострадавшие от времени и скверного обращения бесценные холсты старых мастеров – что может быть важнее, что может быть благороднее этого?

Старыгин был реставратором, что называется, от Бога, ему многое удавалось, о его удивительной интуиции в узких специализированных кругах ходили легенды. Он мог угадать работу настоящего мастера по одному фрагменту картины – просто чувствовал, что под руками у него шедевр.

Через руки Дмитрия Алексеевича прошли работы многих выдающихся живописцев. В основном он специализировался на итальянском Возрождении, но на этот раз ему досталась картина неизвестного немецкого живописца.

Хотя автор этого холста и числился в описи как неизвестный художник, но в тщательно продуманной композиции, в выразительных и ярких жестах изображенных на нем людей чувствовалось настоящее мастерство, и Старыгин понимал, что после реставрации картина займет достойное место в музее.

Первым делом следует снять с картины старый лак, очистить ее от многолетних наслоений грязи и копоти. После этого надо тщательно изучить холст в рентгеновских и ультрафиолетовых лучах, восстановить утраченные фрагменты, внимательно посмотреть, не проявится ли постороннее вмешательство. А потом начнется самое трудное – придется самостоятельно дописать несколько особенно сильно пострадавших частей холста.

Особенно трудно будет работать над правой рукой кавалера, потому что она почти не сохранилась. Придется написать ее заново, максимально приблизив к стилю автора и к его замыслу.

Старыгин поднял картину, поднес к свету и внимательно вгляделся в руку кавалера.

Никаких сомнений: на его пальцах надеты три перстня. Какие странные перстни! Прежде Старыгину не встречалось ничего подобного. Кажется, один из них выполнен в виде гибкого маленького зверька, то ли горностая, то ли ящерки, обернувшейся вокруг пальца, второй – в форме крошечной ветки какого-то кустарника, а третий… просматривалась только часть его, странно переливающаяся, как струя воды.

Совершенно необычные перстни для семнадцатого века! Придется немало потрудиться, чтобы восстановить их внешний вид таким, какой задумал автор…

Старыгин бросил еще один взгляд на картину.

В правом нижнем углу, там, где пестрели юбки гадалки, ему померещилось что-то похожее на буквы. Он вооружился лупой, склонился над холстом, вгляделся… да, пожалуй, это не случайный узор, а три буквы латинского алфавита – B, F и M.

Вот это интересно! Очень интересно! Неизвестный художник немецкой школы может обрести имя. Нужно будет порыться в каталогах живописи того времени, в биографиях живописцев и поискать, кто из художников мог подписаться этими тремя буквами. Если ему удастся установить автора – это будет настоящее открытие! О нем напишут все профессиональные издания!

Ну что ж, главное, не спешить, действовать планомерно и продуманно…

Старыгин вооружился скальпелем и начал понемногу очищать особенно загрязненные участки холста. Потом нужно будет подобрать подходящий растворитель и стирать старый, потрескавшийся лак. Это займет очень много времени, работа реставратора вообще очень трудоемкая и долгая, зато результат часто полностью оправдывает затраченные силы и время.

Окунаешь тампон в растворитель и проводишь по маленькому фрагменту картины. Касания должны быть легкими, как крыло бабочки. Потом следующий тампон – и их может быть сколько угодно, хоть сто, хоть двести. За несколько часов можно очистить от лака всего несколько квадратных сантиметров картины. По интенсивности получается примерно то же самое, что пытаться вымести Дворцовую площадь ершиком для мытья бутылок.

За работой время шло совершенно незаметно, и Дмитрий Алексеевич удивился, когда взглянул на часы: была уже половина третьего, а в три часа он обещал зайти к коллеге в отдел прикладного искусства Древнего Востока.

Старыгин убрал картину в специальный шкаф, тщательно отмыл руки, переоделся и отправился в путь по залам музея.

Через двадцать минут он тихонько постучал в кабинет Валентина Сорокина.

– Заходи! – послышался из-за двери какой-то приглушенный голос.

Старыгин толкнул дверь и вошел.

Кабинет Сорокина ничуть не напоминал его собственный – все свободные места занимали старинные кувшины и вазы, яркие керамические чаши, персидские миниатюры, кривые сабли и богато инкрустированные кинжалы. Сам хозяин кабинета стоял на стремянке и что-то доставал со шкафа.

– Ну, что ты мне хотел показать? – спросил Старыгин, едва переступив порог комнаты.

– Сейчас… секундочку… вот он где… – Сорокин взял со шкафа медный кувшин, позеленевший от времени, и спустился.

Поставив кувшин на стол и смахнув с него пыль, он повернулся к Старыгину:

– Привет, Дима, спасибо, что зашел. Тут мне попался интересный шлем, но я не могу разобраться в его происхождении. Надпись на каком-то незнакомом языке…

– Ну, уж восточные языки ты знаешь явно лучше меня. Это же твоя специальность…

– В том-то и дело, что язык не восточный, хотя шлем найден в захоронении неподалеку от Самарканда. Может, ты разберешься, что за язык…

Сорокин нырнул под стол и извлек оттуда красивый старинный шлем с заостренным навершием и свисающей позади кольчужной сеткой. Шлем был украшен сложным чеканным узором, в котором просматривались стилизованные буквы.

– Вот, видишь эту надпись? Это точно не арабские буквы и не персидские. Точно не согдийское письмо. Кажется, похоже на латиницу, но очень необычное написание, кроме того, совершенно непохоже на основные европейские языки…

– Ну-ка, покажи! – Старыгин осторожно взял в руки шлем и невольно залюбовался его совершенной формой.

– Красивая вещь! А надпись… да, это латиница. А на каком языке… ну да, все ясно: это каталонский!

– Какой? – переспросил Сорокин.

– Каталонский язык, на котором в Средние века говорило население современной Каталонии, части Южной Франции и Балеарских островов – Мальорки, Минорки, Ибицы…

– Надо же! И что здесь написано?

– Обычная надпись для доспехов – «Боже, храни моего владельца от вражеской стрелы и меча». Такие надписи считались очень действенными. Надо сказать, они действительно защищали владельца от опасности в бою, особенно если их делали на доспехах из отличной стали. А оружейники средневековой Каталонии славились качеством доспехов, их изделия покупали во всем мире…

– Надо же, как интересно! – оживился Валентин. – Каталонский шлем под Самаркандом! Нужно будет проследить торговые пути, по которым он попал в эти места!

– Вполне реально, – кивнул Старыгин. – Каталонцы и испанцы воевали с арабами, а те же арабы вполне могли добираться до Средней Азии… А это у тебя что такое?

На столе, среди старинных ваз и фарфоровых курильниц, инкрустированных шкатулок и кинжалов в драгоценных ножнах, стояла большая медная чаша, наполненная серебряными кольцами и бронзовыми накладками, коваными застежками и оберегами, талисманами и украшениями – в общем, мелкими металлическими безделушками восточного происхождения.

– А, это – моя головная боль! – вздохнул Сорокин. – Начальство требует, чтобы я разобрал все скопившиеся в отделе мелочи, каждую единицу хранения описал, взвесил, сфотографировал и составил соответствующую опись. Ты представляешь, сколько времени на это понадобится? У меня только вот этих металлических предметов не меньше тысячи единиц!

– Да, это на полгода работы! – искренне посочувствовал коллеге Старыгин.

– Это в лучшем случае!

– Ну, я пойду, пожалуй, мне еще в отдел экспертиз заглянуть нужно, – протянул Старыгин, – там какая-то путаница в отчете…

– Угу. – Сорокин поставил шлем на стол, повернул лампу, чтобы давала больше света, и углубился в изучение надписи на шлеме, не обращая больше внимания на своего приятеля.

– Каталонский… – бормотал он озадаченно, – ну надо же… кто бы мог подумать…

Старыгин по себе знал, как досадно, когда отрывают от любимого дела и мешают работать, поэтому он не обиделся и направился к двери. В это время дверь кабинета Сорокина распахнулась, как будто ее толкнули ногой, Старыгин едва успел отскочить.

За дверью стояла пальма. Или не пальма, но какое-то большое растение самого экзотического вида. Там был длинный ствол, который заканчивался наверху пучком острых жестких листьев, а рядом еще один ствол, поменьше, и тоже пучок наверху, а снизу совсем маленький пучочек торчал прямо из земли.