Дар царицы Савской. Абиссинское заклинание

– Но, Вирочка, в конце концов, это же моя тетя!

– А какая разница? Тем более что ты ей не родной племянник, а ее мужа, давно, кстати, покойного. В общем, ты будешь только мешать, а я сумею поговорить с ней как женщина с женщиной. И не спорь, ты только мешаешь мне собираться! – Эльвира щедро опрыскала себя пряными духами.

– Делай как знаешь… – тут же поскучнел ее муж, который терпеть не мог этот запах. Но притворялся, что ему все равно.

– Мама, доедай скорее кашу, мы торопимся! – в который раз повторила Василиса, с тоской думая, что все зря.

Зря она подгоняет мать, теперь она нарочно будет есть эту несчастную кашу в час по чайной ложке. Да и не ест, а больше по столу размазывает. Хорошо еще, что на пол не плюется, бывает и такое. Но это когда Василиса полы вымоет. Так что она уж месяц, наверно, полы не мыла, так, подметет наскоро, да и ладно.

Живут они с матерью в деревенском доме, что от бабушки остался, хорошо, что в черте города. Удобств никаких, как в каменном веке, спасибо, что кран с водой во дворе имеется. И лето сейчас, так хоть печь топить не надо.

Василиса тяжело вздохнула и оглядела захламленную, запущенную комнату.

Мать не разрешает ничего выбрасывать, весь угол бабушкин комод занимает, да печка, да кровать с никелированными шишечками. Ночью скрипит ужасно, Василиса из другой комнаты слышит. Еще мать храпит так, что стены трясутся. Душно тут, окошки крошечные. Хоть помыть их… а, надоело все!

Есть у них и квартира двухкомнатная в большом доме, жили они там, пока мать совсем с катушек не сошла. Пришлось съехать оттуда и сдавать ее, чтобы с голоду не умереть, потому что с работы Василиса уволилась. Нельзя мать такую одну оставлять, она может дом спалить или голой на улицу выйти. Бывали уже случаи…

Мать уронила ложку на пол, и Василиса очнулась от безрадостных мыслей.

– Мама, – спросила она, – ты наелась? Тогда давай оденемся и пойдем.

– Куда? – требовательно спросила мать. – В магазин? Сама сходи. Я не хочу.

– Гулять пойдем! – сказала наученная горьким опытом Василиса. – Сядем на лавочку, будем песни петь.

– Ну ладно… – Мать с грохотом швырнула на пол алюминиевую миску из-под каши.

«Господи, и когда это кончится!» – вздохнула дочь.

– Ну что, Машка, – спросила Татьяна, тщательно рисуя перед зеркалом изрядно поредевшие брови, – пойдем к хозяйке бывшей на поклон? Как она вчера сказала – с визитом?

– Может, не надо?.. – протянула ее сестра. – Зачем мы туда пойдем? Что мы ей скажем?

– Ну, вот еще, не ходить! Зря я, что ли, с Райкой Саватеевой сменами поменялась? У нее мужик из командировки вернулся, а ей в ночную идти! Говорит, если ее дома не будет, он обязательно по бабам побежит! А то и домой какую-нибудь приведет. Так что как раз удачно вышло, успеем мы к тете Ане зайти!

– Какая она нам тетя? – фыркнула Мария. – Мы ей не родня, это дядя Коля покойный родственником считался.

– Считался? – Татьяна провела неудачную линию, чертыхнулась и бросила карандаш. – Да какая он нам родня! Как в деревне баба Катя говорила – наш плетень горел, а ихний дед задницу грел! Тоже мне, осчастливил, облагодетельствовал, взял мать в прислуги. Лет пятнадцать мать на него горбатилась, все придирки его жены сносила, а что получила взамен?

– Ну, деньги он ей платил по тем временам хорошие, жила на всем готовом, на еду не тратилась, хозяйка хоть и вредная, а кой-какую одежду нам отдавала.

– Ага, обноски всякие!

– Ну, Танька, ты даешь! Сама за шмотки импортные готова была в ножки ей кланяться! А помнишь, как мы с тобой из-за кофточки подрались?

– Помню, и кофту изорвали, никому она не досталась, – хмуро ответила Татьяна.

– И зря ты на дядьку покойного злишься, все-таки вытащил он нас из деревни. Там бы мы как жили? Папаша вечно пьяный, он и дом-то по пьянке поджег, заснул с папиросой. И Жулька сгорела…

– Вечно ты эту пустолайку вспоминаешь! Тьфу на нее!

– А я знаю, отчего ты из деревни уезжать не хотела, – после некоторого молчания сказала Мария, – все Вовку Шушлякова забыть не могла. Видела я, как ты к нему ночами на сеновал лазала. А потом к бабке Алене бегала, чтобы выкидыш вызвать.

– Ну да, дала бабка травки какой-то, все и вышло… – неохотно призналась Татьяна. – А с Вовкой у нас любовь была с четырнадцати лет, я, может, если бы в деревне осталась, замуж бы за него вышла! Другую бы жизнь прожила!

– Да ладно, его в армию забрали, он с тех пор и глаз в деревню не казал! В городе все же лучше, чем в деревне в навозе ковыряться, коровам хвосты вертеть.

– Да чем лучше? – Татьяна снова схватила карандаш. – Как мы жили? Сначала в общежитии при фабрике шесть девок в комнате. Потом, когда хозяева смотались, маманьку чуть не на улицу выбросили!

– А вот не ври! Дом сгорел, и оказалось, что дядя Коля маме квартиру однокомнатную выбил перед отъездом.

– Ага, халупу эту несчастную, где мы сейчас живем? – Татьяна снова в сердцах бросила карандаш. – Как мать парализовало, так мы сюда переехали. Ты вспомни еще, когда мы втроем тут помещались! Друг у друга на голове! Мать стонет, запах от нее жуткий, окна открыть нельзя – ей сквозняки вредны… А потом, как мать похоронили, ну что это за жизнь в однушке-то. Мужика не приведешь…

– Тебе лишь бы мужика привести! – Мария наконец потеряла терпение. – Как начала в четырнадцать лет – так остановиться не можешь, маманька, может, из-за этого и в могилу раньше времени сошла! Сколько ей крови попортили жены твоих хахалей!

– Да где же я неженатых-то возьму? – искренне удивилась Татьяна. – Как кто поприличнее – так обязательно с хомутом на шее! Ладно, идем к хозяйке бывшей! Может, она раздобрится и кой-какое жилье нам отпишет! У нее, говорят, денег – куры не клюют. А куда ей? Оставить некому, а с собой в могилу не унесешь…

– Ну не знаю… – Мария с сомнением поджала губы. – С чего это ей вдруг нам такие подарки делать? Мы ей никто, и маманьку она всегда не любила…

Эльвира вошла в большую комнату, которая в этом номере исполняла роль гостиной, и быстро, незаметно огляделась. Ей показалось, что номер шикарный: в глаза так и бьет позолота и дорогая обивка на мебели. Да, вот если бы в таком номере они встречались с… Нельзя произносить его имя даже в мыслях, он строго запретил. Шифруется, и приходится встречаться с ним не в приличной гостинице, а в какой-то задрипанной квартирке. Там пыльно, душно и вечно воняет бензином от соседней заправки. Словом, тот еще клоповник, который она же еще и оплачивает.

Эльвира мысленно вздохнула и придала лицу радостно-озабоченное выражение. Точнее, ей так казалось.

В углу все еще стояло несколько нераспакованных чемоданов, при виде которых Эльвира ощутила самую настоящую зависть. Вот зачем этой старухе, которая, считай, уже одной ногой в могиле, такое богатство?

Старуха смотрела на нее выжидательно.

– Тетя Аня, – проговорила Эльвира прочувствованно, – я пришла, чтобы сказать вам – мы с Михаилом так рады вашему возвращению… так рады… на свете нет ничего важнее семейных уз!

– А где же Михаил? – Старуха демонстративно огляделась. – Что-то я его не вижу!

– Ну, Михаил… он всегда занят. Ну и вообще, вы же знаете этих мужчин. Они совсем, совсем не ценят семейные узы. Это мы, женщины, хранительницы домашнего очага… вот я и подумала, что мы с вами, две женщины, лучше найдем общий язык. Мы больше дорожим семейными ценностями…

– Ах, ценностями! Вот ты о чем! – оживилась Анна Ильинична.

– Но я не в том смысле…

– А в каком же?

– Вот, кстати, я испекла для вас пирог с лимоном. К чаю. Это мой фирменный, семейный рецепт. Он хранится в моей семье уже несколько поколений… передается от матери дочери или даже от бабушки внучке… – С этими словами Эльвира положила на стол пакет в шуршащей бумаге, развернула его.

– Несколько поколений? Надо же! Так он, должно быть, уже давно зачерствел!

– Ах, вы неправильно меня поняли. Я имела в виду не сам пирог, а рецепт…

– Ах, рецепт! А не такой ли точно пирог я видела в пекарне на углу? Кажется, он называется «Большие надежды»…

– Ах, что вы! – Эльвира покраснела. – Ничего общего! Я же говорю – это мой фирменный рецепт.