Картина Черного человека
Можно было бы, конечно, дать деру, но Вика, вместо того чтобы подняться и бежать, продолжал лежать в грязи, не двигаясь. Не могла же я его бросить!
Так что в следующий раз, когда Сало попер на меня, я подпустила его к себе и с размаху двинула коленом в пах. Мы были с ним одного роста, так что я сразу попала куда надо. Сало утробно ухнул, упал на кучу палых листьев и завыл, катаясь от боли.
Если вы думаете, что я его пожалела, то сильно ошибаетесь. Однако и злорадствовать было некогда. Я подхватила Вику, не обращая внимания на его пассивное сопротивление, и потащила его прочь, едва не забыв про ранцы.
Хорошо, что буквально через пять минут мы встретили Викину маму, которая, почуяв неладное, заторопилась в школу.
Надо отдать ей должное: получив нас в таком виде, она не стала ахать, охать и всплескивать руками, а подхватила своего сына с другой стороны и приняла у меня его ранец, поинтересовавшись только, как обстоят дела с очками.
Так мы очень быстро достигли Викиного дома, там она пригласила меня к ним, мотивируя это тем, что хочет узнать в подробностях, что же случилось.
Квартира у них была очень большая, четыре просторные комнаты. Тогда я, конечно, была только у Вики и на кухне, но потом рассмотрела все. Обставлена была квартира красивой старинной мебелью, как я сейчас знаю, антикварной. Отец Вики был профессор, а дед – академик, эта квартира принадлежала еще ему.
Прежде всего Елена Андреевна, как она представилась, отвела нас в ванную, отмыла там Вику и переодела его во все чистое.
Потом посмотрела на мой безнадежно вытянувшийся свитер из благотворительной организации и принесла свой, пушистый и голубой, сказала, что ей он уже мал, а мне если и будет велик, то совсем чуть-чуть, я такая высокая.
Потом она накормила нас на кухне. Кухня в этой квартире была большая, но вполне современная.
Потом я узнала, что на кухне они только завтракают и если Вику днем накормить, а обедают всегда в столовой, стол накрывают как для гостей, и суп подают в супнице.
Я потом видела – это такая специальная кастрюля, только в ней варить ничего нельзя, она фаянсовая. В нее суп просто так наливают, уже готовый.
Вся еда была для меня непривычна, как я потом узнала, Викина семья придерживалась здорового образа жизни, то есть ничего жирного, как можно меньше сладкого и соленого. Я-то в детстве думала, что обеспеченные люди едят каждый день твердокопченую колбасу и много шоколадных конфет, но оказалось, что это не так.
После еды Вика вдруг стал необычайно болтлив, он вообще у себя дома был совсем другим – не смотрел вбок, выворачивая шею, не кашлял и даже пару раз улыбнулся. Очевидно, дома он чувствовал себя в полной безопасности.
Теперь же он поведал своей маме все, что случилось сегодня, начиная с утерянного ботинка и заканчивая тем звуком, который издал Сало после того, как я приложила его по яйцам. Именно так и сказал, так что мама слегка поморщилась, но не стала делать ему замечание.
Потом Вика вдруг поскучнел, зевнул пару раз, и мама сказала, чтобы он пошел к себе и вздремнул.
Он послушно вышел из кухни, а Елена Андреевна снова попросила рассказать все, что случилось, очевидно, ей хотелось взглянуть на дело с другой стороны.
А возможно, она хотела кое-что выяснить про меня. Скорей всего, так и было, поскольку потом она ненавязчиво перевела разговор на мою персону.
И, сама от себя не ожидая, я поведала ей почти все, что случилось со мной за эти двенадцать лет жизни.
Возможно, такой моей откровенности способствовала большая коробка шоколадных конфет и две чашки крепкого ароматного чая. Елена Андреевна сказала, что у Вики от шоколада аллергия, а мне можно, я такая худенькая и высокая. Или эта женщина просто очень хорошо умела слушать.
Я сама предложила ей провожать Вику до дома каждый день, все равно мне по дороге. Она поблагодарила скупо, но голос ее невольно дрогнул.
С тех пор и началась наша дружба с Викой. И с его мамой; вот с ней-то мы точно близкие друзья. С его отцом я мало виделась, он много работал, а потом, когда мы с Викой оканчивали школу, он умер.
Надо сказать, что его мама приняла этот удар мужественно, она сказала мне, что не может себе позволить опустить руки, потому что у нее Вика. И жить ей надо долго, потому что он без нее пропадет.
И правда, если раньше Вика не очень отличался от других детей, то с возрастом все стало гораздо хуже.
Он был очень невнимателен, мог прийти в другой класс и сесть на свое место независимо от того, занято оно или нет. Он мог забыть дома ранец и вообще все, что можно, он мог выйти зимой без пальто и не заметить этого. Он не хотел учиться, то есть ему было неинтересно, он отключался, когда учителя повышали на него голос.
Единственное, что его отличало – это потрясающие способности к точным наукам, к двенадцати годам он вполне прилично освоил компьютер, а к окончанию школы серьезно разбирался в программах.
Так что если контролировать его постоянно, то вполне можно было переползать из класса в класс в нашей ничего, в общем, не требующей школе.
Мы с Еленой Андреевной поделили эти заботы пополам.
Вы спросите, зачем мне это было надо? Не зачем, а почему.
Тогда в пятом классе, после того как я отбила Вику у трех мерзавцев, в школе разгорелся скандал. Из этих троих Сало и один мелкий были из не слишком благополучных семей, у Сала папаша пил, не просыхая, так что ему все было до лампочки. У мелкого же в семье было четверо детей, родителям также было не до него, тем более что ничего, в общем, не случилось – ну, пришел один из спиногрызов с расквашенным носом, большое дело.
У третьего же, самого мерзкого, который в этой троице считался главным, оказался шустрый папаша, кстати, такой же противный, как и сынок, только зубы ровные, вставные.
Так вот этот тип явился в школу, сказал, что он юрист и подает в суд на школу и на моих родителей. Оказалось, что его сыночек, брошенный мной в кусты, неудачно приземлился на незаметный пень. Причем врезался в пень головой, отчего два передних зуба отломились у самого основания.
В общем, началось разбирательство.
Мерзавец заявил, что я напала на него первой исподтишка, а он вообще шел по своим делам просто мимо.
Ну, до этого за ним значилось много всего, так что учителя не поверили. Вызвали Сало и второго подельника, те под нажимом рассказали, как было. Папаша-юрист требовал изолировать меня от общества, но соглашался взять деньгами.
Но тут появилась моя мать. До этого она была в школе, только когда меня туда определяла, ни на собрания не ходила, ни деньги не сдавала, классная уж на что была крепкая тетка, но от матери моей со временем отступилась.
Но тут мать пришла, услышав про деньги. И буквально размазала горе-юриста по стенке. Ох, что она умеет, так это ругаться. Так что от ее крика стены дрожали, даже директор не смог с ней справиться, а юрист сдулся мигом.
Также эта история получила огласку, и теперь даже старшеклассники подходили ко мне и хлопали по плечу с уважением: надо же, одна девчонка отметелила троих мальчишек в одиночку.
Дома мать попыталась надавать мне тумаков, но убедилась, что это трудно сделать, потому что я уже была выше ее ростом.
Викина мама не скандалила, но поговорила с директором один на один, после чего все затихло. Того мелкого мерзавца перевели в другую школу, Сало при виде меня отводил глаза и вжимался в стенку, а другой мелкий вдруг неожиданно вырос в седьмом классе выше меня, записался в баскетбольную секцию и после школы куда-то пропал.
Впрочем, я тоже давно не поддерживаю связи с бывшими одноклассниками.
Кроме Вики, конечно.
Тут мы подошли к самому главному.
Как я уже говорила, семья у Вики была непростая, несколько поколений жили в Петербурге и за это время обросли многочисленными связями. Его мама мне сама рассказывала: с этим ее муж вместе учился, с этим – в школу ходил, а с этой они с детства знакомы, поскольку их бабушки были подругами.
Бывают, конечно, случаи, когда никакие связи не помогут (я имею в виду Вику), но в моем случае все было прекрасно. Потому что через некоторое время Елена Андреевна нашла знакомого пластического хирурга, который путем нескольких операций полностью убрал ужасные шрамы с моего лица.
Она сказала моей матери, что это бесплатно, но сильно подозреваю, что оплатила все операции сама. Мы подгадывали все операции к каникулам, так что в школе не было проблем, а матери было все равно.
Думаю, что после этого вы не будете спрашивать, отчего я вожусь с Викой.
И вот начался следующий этап моей жизни, когда я стала нормальной… уже не девочкой, а подростком. Теперь я отличалась от других только высоким ростом и некоторой нелюдимостью, как отмечали учителя.
Ну, говорила уже много раз, что не очень люблю людей.
Тут я услышала негодующие гудки и поняла, что пробка наконец тронулась. И решила, что в офис всегда успею, а пока лучше заехать к Петровне в больницу, чтобы застать лечащего врача, а то они ведь до трех, а потом ищи-свищи…
Заскочила еще в продуктовый магазин возле больницы и – о, радость! – там были Петровнины любимые карамельки. Взяла еще ветчины и сладкую булочку.
Лечащего врача я удачно перехватила на выходе из отделения, он сказал, что бабулю можно выписывать, а можно еще подержать на капельницах, чтобы как следует прочистить голову. Только я должна сама купить кое-какие лекарства у них в аптеке внизу. Я, разумеется, на все согласилась.
В палате я застала такую картину.
На кровати Петровны сидела незнакомая старуха с седыми буклями и накрашенными губами. И они хором выводили «Вот ктой-то с горочки спустился, наверно, милый мой идет…».
И так далее – про гимнастерку, которая отчего-то сводит их с ума. Очевидно, период детских стихов у Петровны закончился и начался период старых советских песен.
– Вот с утра уже поют и поют, – сообщила женщина у окна.
Повязку с ее головы сняли, теперь рана была заклеена пластырем, и сама она не такая бледная. Злобная тетка с соседней койки лежала, накрывшись с головой одеялом.
Петровна обрадовалась ветчине и сказала, что «мечты» она больше не любит, потому что они кислые, а чтобы в следующий раз я принесла шоколаду.
Что ж, дело явно идет на поправку.
И если вы думаете, что в офисе меня встретили с благодарностью, то вы глубоко ошибаетесь. Не успела я войти, как послышался рев начальника из его кабинета:
– Птичкина! Срочно ко мне!
Опять двадцать пять! И когда он уже перестанет путать мою фамилию… Однако я все же навесила на лицо самое преданное выражение и отправилась к начальнику в кабинет.
– Где ты шляешься? – буркнул он. – Может, тебе вообще у нас работать надоело?
Разумеется, надоело, тошнит уже от его фирмы! А уж от самого начальника просто наружу выворачивает! И от его потрясающего хамства, и от его внешнего вида! Глазки маленькие, злобные, как у кабана в лесу, сам лысый, и уши торчат, живот выпирает через ремень, а если снять ремень, то брюки упадут, потому что они сидят где-то ниже возможного. И вечно от него потом несет, а кабинетик маленький, так что в нем вообще не продохнуть.
Ну, разумеется, я ничего этого не сказала, то есть уволиться-то я могу хоть сейчас, но не могу этого себе позволить, потому что у меня Вика. Вику пристроить в другую фирму будет трудновато, и не потому, что он тупой, нет, с его квалификацией его куда угодно возьмут. И даже станут терпеть его закидоны.
Но он сам может упереться рогом. А в этой фирме он вроде бы прижился, даже общается кое с кем из коллег.
Так что вместо того, чтобы плюнуть на все и уйти, я сделала обиженное лицо и заговорила возмущенно:
– Как это – где шляюсь? Сами же послали меня в морг?
– Что-о? Я тебя никуда не посылал! – заявил он, хотя выражение его лица говорило о том, что в морг он послал бы меня с превеликим удовольствием, чтобы я там навсегда осталась.
– Сан Ваныч велел отвезти сестру покойной в морг! – затараторила я. – Документы оформить.
Ни один мускул не дрогнул в лице начальника, подозреваю, что про то, что Анна Павловна умерла, он благополучно забыл. Но тут, на мое счастье, в кабинет всунулся Сан Ваныч, ему требовалось подписать какую-то бумагу.
– Сан Ваныч! – заорала я. – Что это такое? Сами меня посылаете, а сами… Полдня ее возила, в пробках два часа проторчала, а кто мне бензин оплатит? Машина-то вообще не моя, по доверенности езжу!
– Тише, тише, Птич… Невеличкина! – он замахал руками. – Тут не место для таких разговоров! Иди, потом разберемся!
– Нет уж! – я придвинулась к двери, давая понять, что сама не уйду и его не выпущу. – Разбирайтесь тут!
Сан Ваныч понял, что я настроена решительно, и скороговоркой подтвердил, что да, он послал меня туда-то и туда-то, потому что он занят, а у меня машина. А у других сотрудников работа… Ага, можно подумать, что у меня работы нет!
Начальник сморщил нос, как кабан, которому вместо ведра свежевыкопанной картошки подсунули пакет замороженной картошки фри, и процедил сквозь зубы, что ему нет дела до моих проблем и что отчет должен быть готов сегодня, так что, пока я его не сделаю, с работы не уйду.
И ведь знает же, что у меня Вика! Хотя, может, и не знает, да ему до этого и дела нет.
– А то свалила всю свою работу на других, а сама где-то ездит! – добавил начальник мне в спину.
Все ясно. Это Светка Линева нажаловалась, что она перерабатывает. Ох, устрою я ей при случае…
Взявшись за ручку двери, я оглянулась и посмотрела на Сан Ваныча очень выразительно. Пусть только попробует послать меня куда-то на машине… Он понял и слегка поскучнел.
Про оплату за бензин не было сказано ни слова, да я ни на что и не рассчитывала.
Прикинув объем работы, я решила, что придется задержаться часа на два, и пошла предупредить Вику. Он был очень увлечен разговором с новой программисткой.
Такая маленькая, волосы темные, подстриженные каре, никакой косметики, и ногти обгрызены. Они сидели, тесно сблизив головы, и чирикали на своем птичьем языке, время от времени поворачиваясь к экрану компьютера. На мои слова Вика даже не обернулся, только махнул рукой. Девица тоже не обратила на меня внимания, она была полностью поглощена разговором.
– Всюду жизнь! – усмехнулась Светка Линева, проходя мимо уже в пальто.
И мне, конечно, захотелось хорошенько приложить ее по голове Викиным компьютером. Или хотя бы обрызгать зеленкой ее новое красивое пальто.
«Бойся своих желаний!» – говорит в таком случае Викина мама.
Так что, когда наконец я добралась до дома, мне хотелось только одного – спать. Викина мама, добрая душа, приглашала меня к ужину, но у меня уже не было сил сидеть за столом и отвечать на вопросы. Тогда она завернула мне с собой пару бутербродов.
В квартире было тихо, мои родственнички спали. Мать после суток приходит утром, купив по дороге бутылку и закуску, выпьет, поклюет маленько и ложится спать. Потом, уже днем, встает и ест, и пьет основательно, походит по квартире и снова ложится.
Раньше она в это время еще ругалась со свекровью, но теперь-то Петровны нет.
Я съела бутерброды у себя в комнате, не заходя на кухню, зная, что найду там только горы грязной посуды и вообще форменный свинарник.
Мать начала пить с тех пор, как умер ее муж. Умер от рака, но болел недолго, врачи сказали, что сделать ничего было нельзя, все было очень запущено. Так что его забрали в больницу, потом выписали, и через два месяца все было кончено.
Тогда мать и начала попивать, опускаясь все ниже по работе. Поганец же сначала просто болтался, нигде не работая, потом мать устроила его куда-то в магазин, там он проворовался, его выгнали с треском, после чего он совсем сошел с катушек, сначала нюхал какую-то дрянь, а теперь вроде бы колется. Но я не уверена.
За день я так устала, что мечтала опустить голову на подушку и не сомневалась, что тут же засну…
Но не тут-то было!
Я уже говорила, что делила комнату с Петровной, и за многие годы привыкла к ее присутствию. Привыкла, в частности, к тому, что ночью из ее угла доносится ровное дыхание, иногда прерываемое негромким всхрапыванием или сонным бессмысленным бормотанием, словно старуха вполголоса говорила на неизвестном языке.
Эти звуки меня раздражали, и я не сомневалась, что без них буду спать куда спокойнее…
Ничуть не бывало!
Мне не хватало этого дыхания, всхрапывания и невнятного бормотания, я привыкла засыпать под них и теперь никак не могла заснуть без этого аккомпанемента.
Я проворочалась без сна час или больше и уже потеряла надежду заснуть, как вдруг оказалась в темном лесу.
Я шла по этому лесу, раздвигая еловые ветки, которые неохотно пропускали меня, норовя ухватить за руки или за одежду.
За шиворот то и дело падали капли, под ногами трещали сухие ветки…
Я шла и шла, и наконец деревья расступились передо мной.
Я оказалась на поляне, посреди которой находилось маленькое озерцо с темной торфяной водой.
Не сразу я увидела, что на другой стороне этого озерца стоит старая покосившаяся избушка. Эта избушка возникла посреди леса, словно проступила из темного густого воздуха, как проступают детали на детских переводных картинках.
Она становилась все четче и четче, и вот я уже смогла разглядеть полусгнившее крыльцо, подслеповатое закопченное окошко и полуоткрытую дверь…
Как это бывает только во сне, я чувствовала, что за этой дверью кто-то есть, кто-то притаился за ней и вот-вот выглянет…
Мне было одновременно и страшно, и любопытно. Мне хотелось увидеть того, кто притаился за дверью…
Я устремилась к избушке – не в обход озерца, а прямо через него.
И опять-таки, как это бывает только во сне, я даже не замочила ног, я перебежала озеро по воде, как по паркету бального зала, подбежала к избушке, распахнула дверцу…
За дверью стоял мужчина лет сорока с рыжеватой, немного растрепанной бородкой и блекло-голубыми глазами на удлиненном лице. На левой щеке я заметила небольшое пятно темно-синей краски. Он удивленно взглянул на меня, словно не ожидал моего появления, но тут же лицо его стало приветливым, и он проговорил взволнованным, немного задыхающимся голосом:
– Клио, Эвтерпа, Полигимния, Урания, Талия, Каллиопа, Эрато, Мельпомена…
– Что? – переспросила я недоуменно.
– Терпсихора, – закончил он, протянул мне руку и повел меня за собой.
Мы были вовсе не в тесной полутемной избушке, а в городском дворе – типичном питерском проходном дворе, наполовину заасфальтированном, наполовину заросшем чахлой городской травой. В дальнем углу этого двора находилось одноэтажное строение, что-то вроде кочегарки. В этом строении было маленькое оконце, замазанное изнутри белой масляной краской, и дверь, обитая ржавой жестью.
И, как у той лесной избушки, дверь этого строения была приоткрыта, и казалось, что за ней кто-то прячется…
– Это там! – проговорил мне мой спутник, показав на дверь…
И тут же я проснулась.
Уже рассвело, из-за окна доносились звуки утреннего города.
Выходит, я все же заснула и проспала несколько часов…
Мать с Поганцем еще не поднялись, так что ванная комната была в моем полном распоряжении. Потом мать встанет и, возможно, займется какими-то хозяйственными делами. Вряд ли уберет в квартире, но хоть суп какой-нибудь сварит. Или в магазин сходит.
Раньше готовила всегда Петровна, но с тех пор как она пару раз забыла зажечь газ, а крантик повернула, мать ей это запретила, мотивируя тем, что старая карга взорвет весь дом.
Я была вынуждена с ней согласиться, но, возможно, капельницы помогут, и Петровна снова встанет у плиты. Она варит очень вкусный борщ, и грибной суп, а еще тушит картошку с мясом и курицу запекает… Ой, есть как хочется.
Я приняла душ, не опасаясь, что Поганец подкрадется тихонько и выключит свет в ванной, и отправилась за Викой, решив, что выпью кофе по дороге у Стасика в крошечной кофейне.
Вика по утрам капризничает, отказывается завтракать. Так что его мама дает ему завтрак в контейнере – в основном бутерброды и пирожки, другого он не любит. Кладет она всегда двойную порцию, на меня, так уж повелось.
Сегодня Вика встал вовремя, так что мы не опоздали.
Офис все еще не пришел в нормальное рабочее состояние, завтра будут похороны Анны Павловны.
В коридоре я столкнулась с Сан Ванычем. Он направлялся в бухгалтерию и, как всегда, был в состоянии организационного возбуждения. Тем не менее я ухватила его за лацкан и спросила, где он купил ту самую картину.
Мысль о картине преследовала меня днем и ночью, и я решила, что следует выяснить про нее все, что можно.
– Какую еще картину? – переспросил он, пытаясь вырваться.
– Ну, ту, которую подарили Анне Павловне.
– Ах, эту! Да мы же с тобой ее вместе получали.
– Ну да, но это был только пункт доставки. А где вы ее нашли?
– В интернете, конечно.
– А конкретно – на каком сайте?
– Ну зачем это тебе, Невеличкина? Отпусти меня, видишь же, я тороплюсь!
– Отпущу, как только скажете! И, так и быть, даже прощу вам долг за бензин!
– Да вот у меня этот адрес записан… – И он протянул мне картонный квадратик с именем сайта.
Я схватила квадратик и милостиво отпустила Сан Ваныча.
И тут же зашла к Вике, и можете себе представить, что у него сидела та самая вчерашняя девица и ела бутерброды из контейнера! Причем явно мою порцию, поскольку Вика жевал тоже. Нет, ну как вам это понравится, а?
– Ты чего пришла? – спросил Вика недовольно, ну, ясно, ему помешали точить лясы с этой… с этой, просто слов не подобрать!
– По делу, – тем не менее спокойно ответила я и положила перед ним картонный квадратик.
– Можешь что-нибудь узнать про этот сайт?
– Да ничего проще.
Он постучал пальцами по клавиатуре, и тут же на экране возникла главная страница сайта. Кстати, очень красиво оформленная. Сразу видно, что над ней работал профессионал.
По краям этой страницы были фотографии античных статуй, под каждой из которых были имена – Клио, Эвтерпа, Полигимния, Эрато, Мельпомена…
Я вздрогнула: именно эти имена перечислял бородатый мужчина из моего сегодняшнего сна…
А Вика тем временем открыл следующую страницу.
Теперь перед нами замелькали картины – натюрморты, пейзажи, портреты.
Большая часть из них были, честно говоря, так себе, но попадались и неплохие, особенно мне понравился городской пейзаж – старые дома, чахлый скверик, дерево в осенней листве…
– Вот оно, это сайт какого-то «Убежища муз». Что-то вроде клуба любителей живописи. У них там есть детский кружок рисования, курсы для взрослых, иногда они проводят распродажи своих работ… – это уже вступила в разговор девица.
– А где это убежище находится?
Вика назвал мне адрес – на Загородном проспекте, недалеко от его и моего дома.
Я решила, не откладывая, заглянуть в это убежище, потому что начальник с утра уехал куда-то на совещание.
Порядка на работе все еще не было, и я незаметно улизнула. В крайнем случае скажу, что помогала дамам из бухгалтерии организовать поминки.
Но первым делом я отправилась не в «Убежище муз», а домой.
Ведь я хотела выяснить в этом клубе все, что можно, о той злополучной картине – а для этого нужно ее сфотографировать, чтобы не тащить с собой саму картину.
В квартире никого не было, чему я чрезвычайно порадовалась.
Я зашла в кладовку и достала с верхней полки спрятанную там картину. Прислонила ее к стене, так что на картину падал свет, и сфотографировала на камеру телефона.
На всякий случай проверила, что получилось…
А ничего не получилось.
На экране было просто темное пятно.
Я подумала, что это случайность, и сделала еще несколько снимков.
Просмотрела их…
И ни на одном ничего не было видно, все были засвечены! Как будто я снимала «Черный квадрат»!
Да что же это такое? Камера сломалась так не вовремя?
Для проверки я сфотографировала кусок стены, оклеенный обоями в жутких розовых цветочках, проверила…
На этот раз все было отлично, на снимке можно было разглядеть каждую аляповатую розочку.
Снова сфотографировала картину – и опять ничего не вышло!
И так еще два или три раза…
Приходилось признать поражение.
Значит, если я хочу поговорить об этой картине, придется тащить ее в клуб… хорошо хоть, что картина не очень большая!
Я завернула ее в старое Петровнино покрывало и отправилась на Загородный проспект.
Поставила машину неподалеку от Пяти углов, прошла пару кварталов по Загородному проспекту и нашла нужный номер дома.
С улицы не было ничего похожего на клуб любителей живописи, но тут я, к счастью, заметила тщедушного мальчугана лет десяти с этюдником на плече.
Он шел куда-то с целеустремленным видом, и я за ним увязалась, рассудив, что мальчишка идет в тот самый клуб, а следовательно, мне с ним по пути.