Теща Франкенштейна

Люба отпила кофе и начала обстоятельный рассказ, в котором, откровенно говоря, не было ничего интересного.

Родилась она в маленьком городке, провела там все детство и юность. Жили они с родителями в небольшом деревенском доме, с садом и огородом. В городке были консервный завод, механизированная колонна, где работало большинство мужского населения, две больницы, две школы, автодорожный техникум и медицинское училище. Мама Любы работала в больнице сменной медсестрой, папа водил грузовик.

Когда Любе исполнилось тринадцать лет, отец ее, севши за руль своего грузовика в сильном подпитии, не вписался в поворот на мокрой осенней дороге. Машина перелетела через ограждение и упала в старый песчаный карьер. Пожар удалось потушить быстро – вокруг оставалось еще много песка.

После смерти отца жизнь Любы не очень изменилась, только мама стала еще тише и молчаливее. Вдовство она приняла безропотно, в их городке почти все мужчины не доживали до пятидесяти. Одни, как Любин отец, по пьяному делу разбивались на машинах, другие травились некачественной водкой, третьи прощались с жизнью в результате пьяной драки. Кое-кто умирал от болезней, полученных в результате неумеренного потребления той же водки. Так что Любина мать быстро смирилась со своей судьбой – не одна она такая.

После окончания школы встал вопрос, куда деваться. Выбор у Любы был небогатый: либо – в медицинское училище, либо – ученицей парикмахера. Люба выбрала второе – не могла себе представить, что всю жизнь будет делать уколы и ставить клизмы.

Подружки после школы заторопились замуж – больше в городке было нечего делать. У Любы тоже имелся кандидат – парень из ее класса, его звали Витькой. Мама все вздыхала и говорила, что замуж ей рано. Пока раздумывали, Витьку призвали в армию. Простились по-хорошему, Люба обещала ждать.

Скучно было эти два года. Люба выучилась на парикмахера, работала потихоньку, ходила с подружками в кино и на дискотеку. Но себя соблюдала честно – раз обещала Витьке, что ждать будет, то надо слово держать. Он там жизнью рискует в горячей точке, ему тяжелее, говорила мама, хотя Витьку не слишком привечала.

В этом месте рассказа на кухню явились две наших собаченции. Вид у Бонни был довольный, Энджи тоже загадочно улыбалась. Вот интересно, что она все лыбится? Мне захотелось, как в старом анекдоте, предложить ей съесть лимон.

Бонни положил огромную голову на стол и аккуратно забрал из сухарницы два последних печеньица. Сам есть не стал, а предложил своей даме.

Я вытаращила глаза. Чтобы моя собака отказалась от какой-либо еды? Неужели это любовь?

Люба выпроводила собак за дверь и продолжала рассказ.

Через два года Витька вернулся – чужой и грубый. Рассказывал, сколько у него там было девиц, – врал, конечно, как теперь понимает Люба. Но тогда ей стало очень обидно. Поссорились, Витька начал пить – сначала от радости, что вернулся, потом просто так. В процессе гулянки какая-то сволочь расписала ему Любу такими красками, что Витька пришел в ярость. И главное, все ложь, а он поверил. Тут уж у Любы взыграла гордость, она послала его подальше при свидетелях.

Витька приходил еще некоторое время поскандалить, потом купил мотоцикл и ударился в загул. Девчонок менял каждую неделю, а то и чаще, нарочно приходил в парикмахерскую в Любину смену и начинал кочевряжиться в кресле, так что заведующая даже пригрозила Любе увольнением.

Ночами Люба плакала в подушку по своей неудавшейся жизни. Деться было совершенно некуда. Подружки все повыходили замуж и нарожали детей. Бывшие одноклассники развлекались по-своему. Кто-то женился и поколачивал жену потихоньку, когда она пыталась наложить лапу на его честно заработанные деньги. Кого-то жена уже выгнала, поскольку денег он не зарабатывал совсем. Кто-то по пьянке полез купаться ранней весной и утонул, потому что не выдержало сердце. А один допился до белой горячки и повесился в сарае на дедовых вожжах. Деда давно не было на свете, а вожжи оказались крепкими.

Одним словом, жизнь была беспросветна.

Осенью под ноябрьские праздники случилось неизбежное: Витька разбился на мотоцикле насмерть. И его мамаша, Любина несостоявшаяся свекровь, не нашла ничего лучшего, чем обвинить во всем Любу. Она позорила ее на всех перекрестках, приходила в парикмахерскую, называла всеми неприличными словами и призывала на ее голову всевозможные кары. Общественное мнение оказалось на ее стороне – женщина потеряла сына, от горя сама не своя.

Витькин подрастающий братишка регулярно бил Любе с матерью стекла, так что мама закрыла все окна фанерой, чтобы зря не тратиться. И вот, когда Люба всерьез раздумывала, что лучше – утопиться в реке или отравиться ртутью из градусника, в парикмахерскую явился Петр Кондратенко.

Он поставил свой джип так, чтобы было видно из окна, и выбрал Любино кресло. Тут как раз возникла за окном Витькина мамаша и стала орать. В последнее время она ничем другим не занималась. У Любы тряслись руки, постригла она клиента неважно, но он не сказал ни слова, только поглядывал в окно. Та ненормальная в пылу замахнулась палкой и случайно задела машину. Джип негодующе завыл. Витькину мамашу как ветром сдуло, видно, не совсем еще ополоумела, а так просто себя накручивала.

У Петра имелись какие-то дела в их городе, он задержался на неделю и по чистой случайности снял комнату у Любиной матери. Дом у них хоть и выглядел неказисто, но мама содержала его в чистоте, и сад вокруг был хороший. Дело шло к весне, расцветали в саду яблони и груши, как поется в старой песне.

Петр настолько отличался от всех прежде виденных Любой мужчин, что она оторопела. Сильный, уверенный в себе человек, он казался ей полубогом.

Он дал Любиной матери денег на новые стекла. Собственноручно починил ворот у колодца. Он катал Любу на своей замечательной машине, и соседки штабелями падали вдоль дороги от зависти. Он поймал Витькиного братишку, когда тот вознамерился побить новые стекла, и макнул его в дворовый туалет, присовокупив, что если еще увидит паршивца возле Любиного дома, то просто утопит его в этом же самом сортире.

И перед отъездом он позвал Любу с собой. Маме он показал чистый паспорт и пообещал жениться на ее дочери сразу же по приезде в большой город. Мама плакала и собирала Любины вещи. Люба было согласна на все. Уехать в большой город, оставив навсегда родные стены, где ничего не было хорошего, кроме мамы. Забыть все неприятности и никогда больше сюда не возвращаться!

– Ну что ж, повезло тебе, – сказала я, доев сахар, оставшийся на дне чашки.

– Ты слушай, что дальше было, – вздохнула Люба.

В первое время Люба всему удивлялась в большом городе. Все казалось ей новым и чужим, она терялась в непривычной городской обстановке, делала все невпопад и больше всего была озабочена, чтобы не попасть впросак.

Петр не наврал: через две недели по приезде они расписались в загсе. Люба послала маме свадебную фотографию и с головой окунулась в семейную жизнь.

Через некоторое время в характере ее мужа обнаружились не слишком приятные черты.

Во-первых, чистый паспорт, свободный от всех отметок о детях и предыдущих женах, оказался совершеннейшей фикцией. Петр получил его буквально три месяца назад взамен утерянного, как поняла Люба, утерянного не случайно. В предыдущих паспортах наличествовали отметки о браке в количестве трех, именно столько раз Петр Кондратенко успел жениться за свои тридцать восемь лет. Люба очень быстро познакомилась с двумя его последними женами, они звонили и приходили требовать алименты. Первая жена жила в пригороде, но зато часто приезжал ее сын, который также требовал денег. Петр денег давать не любил, ругался с женами страстно и заковыристо, называл дармоедками, а детей их – такими словами, что и повторить неприлично. Он вообще в словах не стеснялся, Любу это не то чтобы коробило – с детства и не к такому привыкла, но все же хотелось ласковых слов и понимания.

То, что с первого взгляда она приняла за решительность и смелость, оказалось самоуверенностью и хамством. Там, в далеком своем родном городишке, на фоне пьяниц и неудачников муж казался Любе едва ли не сказочным принцем. Здесь, в большом городе, выяснилось, что ничего особенного в нем нету.

У мужа имелся бизнес – не так чтобы большой, он владел станцией техобслуживания: мойка, шиномонтаж, развал-схождение. Деньги у него водились, но Любе он давал совсем мало и все поливал бывших жен с их отпрысками – дескать, сосут из него кровь, паразиты.

По этой причине он и запретил Любе думать о ребенке – еще одного спиногрыза он не потянет, да и не нужен он, у него и так их трое, по одному от каждой жены.

Люба пока молчала, ей и самой хотелось немного подождать. Жили они скучно, муж никуда Любу не водил, развлекался самостоятельно, в компании таких же, как он, мелких бизнесменов. По выходным они обычно ездили на рыбалку, на буднях ходили в сауну и в боулинг. Примерно раз в две недели муж сильно напивался. К такому Люба тоже привыкла с детства, иного себе и не представляла, но уж больно бывал Петр противен, когда выпьет. Злобный, потный, со сверкающими ненавистью красными глазами в мелких прожилках.

Люба его боялась. Знала уже по опыту, что с пьяным мужчиной не то что ругаться – разговаривать и то нельзя, а то получишь по полной, мало не покажется, во всем ему угождала, так и то пару раз то стукнет, то за волосы дернет.

– Да уж, – вздохнула я, – невеселая картина… Мужики все, конечно, хороши, мой тоже не сахар был, но все же руку на меня никогда не поднимал. До самого последнего времени.

Я вспомнила, что развлекал меня мой бывший редко, но все же на корпоративные вечеринки водил. И потом, у меня был мой сад… Клумбы, цветники, газон и розы… Множество розовых кустов. Как-то они сейчас? Как с ними обращаются новые хозяева?

Наш бывший дом мы продали пожилой интеллигентной семейной паре, жене очень понравились мои цветы, и она обещала мне заниматься садом. Что ж, будем надеяться, что моим розам с ней будет хорошо…

Люба снова заговорила, и я усилием воли выбросила из головы розовые кусты.

Семейная жизнь не радовала Любу, но деваться было совершенно некуда – одна в большом городе, без друзей и знакомых, без жилья и без работы. Какой бы ни был муж – все лучше, чем слушать каждый день крики несостоявшейся свекрови под окном и потихоньку готовить себя к самоубийству.

Делами мужа Люба не интересовалась – он сам отвадил ее в первые же дни, сказал, чтобы не совала нос, куда не просят. Немножко отвлекла ее покупка квартиры. Петр разобрался наконец со своими женами и приобрел трехкомнатную квартиру в новом доме. Люба с увлечением занялась обустройством.

Побежали дни, заполненные работой, и в процессе отделки квартиры Люба совсем отдалилась от мужа. А он стал все чаще задерживаться допоздна, часто уезжал в выходные, а в будни не приходил ночевать без предупреждения. Люба пыталась поговорить по-хорошему, нарвалась на грубость.

– Ну, ты понимаешь, – криво усмехнулась она, – «деревня замшелая, вывез тебя из дыры, выкопал из дерьма, из хлева, из свинофермы, теперь сиди и не чирикай, будь довольна, что живешь в сносных условиях», и так далее.

– Угу, – кивнула я, – в принципе ничего нового. Все они выражаются примерно одинаково, с разной степенью грубости только, а суть одна и та же…

Наслушавшись такого, Люба совсем приуныла. Выхода не было. С одной стороны, маячил призрак возвращения домой, а чем это, лучше уж смерть. С другой стороны, терпеть такое скотское отношение больше не хватало сил.

Да еще и денег муж перестал давать, мотивируя это тем, что она неумеренно тратит. А тратила Люба исключительно на квартиру – без денег ремонт не сделаешь и мебель не купишь… Но Петр ничего не хотел слушать.

Он стал раздражительный, иногда начинал орать вовсе без повода, по утрам вставал мрачный с похмелья, а после гулянок пахло от него чужими духами и все рубашки приходилось класть в специальный отбеливатель, иначе губная помада не отстирывалась.

– Ну ты даешь! – возмутилась я. – Как же ты до такого-то допустила? Всему должен быть предел!

– А что я сделаю? – уныло молвила она. – Веришь ли, ко мне месяцами не прикасался. Да я и рада была, поскольку ничего уже в душе к нему не осталось, никаких чувств.

Я открыла рот для резкой отповеди, но тут же прикусила язычок. Сама-то я хороша! Муж меня обманывал, целый год роман крутил у меня под носом, а я цветочками занималась! По чистой случайности прозрела…

– Ох и дуры мы… – по-бабьи вздохнула я.

– Вот уж это точно, – поддакнула Люба.