Она только вздохнула. Нинка – баба невредная, только никак не может устроить свою личную жизнь. Два раза была замужем, и все, по ее собственным словам, попадались какие-то козлы. И тут я ей верю, потому что видела пару раз мужиков, что жили у нее, один две недели, другой – вообще три дня. Точно – форменные козлы, причем очень похожи один на другого – морды ящиком, руки длинные, ладони как лопаты, ноги сорок пятого размера.
Поэтому, когда я собралась окончательно переезжать к Лешке, Нинка жутко завидовала, цеплялась ко мне по пустякам и утром нарочно надолго занимала ванную. И вот теперь, сообразив, что я вернулась, Нинка не стала злорадствовать.
– Какие твои годы, – вздохнула она, – еще найдешь кого-нибудь…
Я только отмахнулась, потом велела Нинке Лешку в дом не пускать, если он заявится, и по телефону с ним не разговаривать. Нинка обещала все выполнить, и я пошла к себе, чтобы разобрать вещи.
В комнате было довольно чисто, потому что я договорилась с Валеркой, третьим жильцом нашей квартиры. Валерка живет у жены, а комнату постоянно сдает и мою обещал сдать хотя бы на время. Вот я и прибралась. Теперь еще с Валерой придется разбираться. Пока же я порадовалась, что не оставила в комнате свинарник.
Комната эта в свое время досталась мне от бабушки. И так получилось, что мать об этом узнала, то есть я вообще-то и не скрывала, до того удивилась.
С бабушкой мы не общались, но об этом после. А пять лет назад позвонила одна женщина и сказала, что Мария Михайловна Беркутова оставила мне комнату в квартире по адресу… вот по этому самому адресу, где я жила с самого детства, ходила в садик во дворе и в школу вон там, из окна видно. Но про это я уже говорила.
А тогда я так удивилась, что женщина спросила, говорит ли мне что-то это имя. Собственно, Беркутова мне много чего говорила, поскольку это моя собственная фамилия. Алиса Беркутова – это я. Алиса Дмитриевна Беркутова. Так что по всему получалось, что эта самая Мария Михайловна – моя бабушка, мать отца.
И я вспомнила. Злое, недовольное, красное лицо, распахнутый в крике рот, вокруг валяются битые тарелки, и из этого рта вылетают такие слова…
Я уже давно выросла и наслушалась за свою жизнь всякого, но, вспомнив про последнюю встречу с бабушкой, я вздрогнула. И на меня накатило.
Я ребенок, я иду куда-то, спотыкаясь, потому что на голове у меня наброшено колючее одеяло. Я иду босиком, в пижаме, меня подталкивает чья-то чужая рука, я чувствую запах. Какой-то сладковатый, но это вовсе не конфеты. От этого запаха мне становится плохо, подкатывает тошнота, колени подгибаются, кто-то рядом со мной чертыхается, меня подхватывают сильные руки, но это не отец, потому что от мужчины пахнет табаком, а папа никогда не курил.
Я очнулась с пикающей трубкой в руках, и тут-то подскочила мать и вызнала у меня все по горячим следам. Отчего-то она не захотела поехать со мной, и только потом я поняла почему.
Сейчас я с трудом очнулась от воспоминаний и решила разобрать вещи. Потом надо будет в магазин сходить и позвонить мастеру насчет машины.
И вот когда я разложила вещи по полкам старого, еще бабушкиного шкафа, то хватилась очков.
Ну да, говорила уже, что у меня близорукость. Очки у меня для дали, ну и машину водить тоже полагается только в них. Линзы как-то мне не подходят, от них глаза воспаляются, и я становлюсь похожей на заплаканного кролика.
Очков не было нигде – ни в сумках, ни в чемодане. Неужели я забыла их у Лешки? Это большая неприятность, теперь нельзя просто послать его подальше, очков мне жаль, потому что оправа дорогая и они нужны мне срочно, пока рецепт у врача получишь, пока закажешь в оптике… Черт, ну как же неудачно все получилось.
Я заставила себя успокоиться и стала вспоминать.
У Лешки я очки не доставала из сумки, так что и забыть их у него не могла. Но вот сегодня утром в том пустом доме… я надевала их вечером, потом заснула, а утром… я же точно помню, что положила их в сумку, хоть и торопилась уйти из пустого дома!
Я вытряхнула все из сумки на диван.
Вот косметичка, вот ключи от этой квартиры и комнаты, вот кошелек, вот пачка салфеток, вот водительские права, вот расческа, вот какие-то квитанции и рекламные буклеты… а это что?
В руке у меня был футляр для очков. Но не мой, потому что этот был старый, тисненая кожа сильно протерлась на сгибах и застежка еле держалась. А мой был новый, твердый снаружи и мягкий внутри, чтобы не поцарапать стекла очков.
Очень осторожно я открыла футляр и достала из него какую-то странную конструкцию.
Несомненно, это были очки, то есть два круглых выпуклых стеклышка были соединены дужкой, которая, надо полагать, надевалась на нос. И сбоку еще такая длинная палочка, или ручка, чтобы придерживать всю конструкцию, иначе она упадет. Что это такое? «Пенсне?» – вспомнила я забытое слово.
Да нет, пенсне вроде бы само на носу держалось. В старых фильмах показывают, что не было у пенсне никакой палочки. «Берегите пенсне, Киса!» И вроде там у артиста Филиппова пенсне просто так на носу держалось.
Ну-ну, а я-то тут при чем? Тем более что это не пенсне, а… ой, вспомнила, кажется, это называется лорнет! Надо же, чего только в голове не удержится!
Я уставилась на лорнет (если, конечно, это был именно он) в полном изумлении. Как он попал ко мне в сумку? И где, черт возьми, мои собственные очки?
Так, выходит, что сегодня утром я вместо своих очков схватила вот это самое, что лежало на столе. А мой футляр остался там. Вместе с очками.
И вот что теперь делать? Начинать мороку с новыми очками? Так это когда еще будет, а мне они нужны буквально завтра. Ну, или послезавтра, когда мастер обещал закончить ремонт машины.
Да. Как ни отгоняла я от себя эту мысль, но все же придется снова ехать в тот дом. И забрать там очки. Авось собачки меня не тронут, они каменные.
– Куда тебя несет? – Нинка выглянула из ванной.
– В магазин, я быстро! – крикнула я уже из-за двери.
На улице возле подъезда топталась Алевтина Ивановна, так что пришлось рвануть в сторону и обойти дом.
Николай вошел в бабушкину комнату, и у него, как всегда, перехватило дыхание от царивших там запахов. Пахло здесь давно увядшими цветами, и духами, которые были в моде бог знает когда, и какими-то лекарствами, и, как ни странно, коньяком, и еще чем-то трудноуловимым – может быть, так пахнет сама старость.
Николай не любил эту комнату – все эти статуэтки, табакерки, вазочки, флакончики, салфеточки, гравюры в серебряных рамках… все это напоминало ему о неизбежной, неотвратимой старости, а эта мысль была ему отвратительна.
Бабушка, как обычно, сидела за своим любимым столиком – она называла его ломберным – и раскладывала свой бесконечный пасьянс с длинным французским названием.
Как всегда, бабка была при параде – кружевная блузка, застегнутая под горлом брошью из слоновой кости, аккуратно уложенные голубоватые волосы, на шее – бирюзовое ожерелье, скрюченные артритом пальцы унизаны перстнями.
Наверняка все это барахло стоит немалых денег…
– Здравствуй, Николя! – проворковала бабушка, оторвавшись от пасьянса, и протянула ему руку.
Николай коснулся губами пергаментной, в пигментных пятнах кожи, вблизи разглядел перстни – да, брюлики что надо.
– Как твои дела, Николя? Ты по-прежнему играешь?
– Ну, ты же знаешь, ба, это сильнее меня… ты-то меня должна понимать… ты ведь сама, говорят, была та еще картежница… вот, кстати, ба, ты не подкинешь мне немного деньжат? Понимаешь, мне выпал просто ужасный расклад…
– Но, Николя, я не печатаю деньги!
– Но, ба, неужели ты не выручишь своего любимого внука? Ведь ты тоже играла и понимаешь, каково это…
– Извини, Николя, но я выигрывала, и всем, что имею, я обязана игре. А ты, мой дорогой, постоянно проигрываешь! У меня складывается впечатление, что мой любимый внук – неудачник. А это скверно… мне нравились разные мужчины – красивые и уродливые, сильные и слабые, умные и глупые, но неудачники мне никогда не нравились!
– Но, ба, в следующий раз мне непременно повезет! Дай мне еще один шанс… мне нужно еще немного денег…
– Ты говорил мне это уже много раз. И каждый раз снова проигрывал. Я не могу и не хочу окончить свою жизнь в нищете…
– Так что – ты мне не поможешь? Тогда у меня останется единственный выход – самоубийство…
– Ох, Николя, не надо этих пошлых сцен! Я их ужасно не люблю – почти так же, как неудачников. И ты никогда не самоубьешься – для этого ты слишком труслив…
– Вот увидишь…
– Постой, Николя, я еще не закончила…