Тайна тринадцати апостолов

Казалось, он попал в совершенно другой город.

Только что вокруг была многоголосая толпа, сверкали яркие витрины магазинов и кафе, а теперь Старыгин шел по тихой, безлюдной улочке, на которой трудно было бы разминуться двум пешеходам. Мрачные каменные стены были покрыты многовековой плесенью, в них не было не только витрин, но даже окон.

Что ж, подумал Старыгин, такую Венецию тоже нужно увидеть, и в ней есть своеобразное очарование. Правда, его не так просто заметить и еще сложнее оценить.

И тут, в довершение ко всему, впереди него переулок перебежала тощая черная кошка.

Дмитрий Алексеевич вовсе не был суеверен, однако на сердце у него стало как-то неспокойно, что совсем неудивительно, учитывая предыдущие события. Кто был тот человек, который прислал ему записку и назначил свидание в церкви? Как он связан с картиной, которую привез Старыгин? Для чего нужно было, чтобы привезли именно ту, где адмирал изображен с окровавленным жезлом? И откуда взялся этот второй портрет, если раньше о нем вообще никто не слышал?

Все эти вопросы Дмитрий Алексеевич задавал себе на ходу, не получая ответов. Он прибавил шагу, чтобы покинуть это неприятное место, и вскоре переулок действительно закончился.

Старыгин оказался на краю очередного канала, причем здесь не было ни моста, ни набережной, по которой можно было бы пройти, – переулок просто обрывался в темную маслянистую воду. Чуть в стороне на этой воде покачивалась старая моторная лодка.

Старыгин ничуть не расстроился.

Он не сомневался, что в считаные минуты выйдет к каким-то знакомым местам, к людным, облюбованным туристами улицам между площадью Сан-Марко и мостом Риальто, а потому развернулся и пошел назад по тому же переулку.

Он прошел весь переулок от начала до конца, свернул на более широкую улицу. Кажется, именно здесь он разминулся с китайскими туристами…

Нет, все же не здесь – эта улица была такой же безлюдной и неприветливой, как прежний переулок. Не слышно ни шума толпы, ни голосов, ни музыки…

Ничуть не расстроившись, Старыгин прибавил шагу, прошел до следующего перекрестка и задумался.

В обе стороны уходили такие же мрачные и безлюдные улицы.

В это время справа раздались неровные шаги.

По улице навстречу Дмитрию Алексеевичу шла сгорбленная старушка, одетая во все черное, с черной же старомодной шляпкой на голове и черной сумкой в руках. Старушка остановилась перед обшарпанной дверью, покрытой облезлой масляной краской неопределенного цвета.

– Синьора! – обратился к ней Старыгин по-итальянски. – Вы не подскажете мне, в какую сторону нужно идти, чтобы попасть на площадь Сан-Марко?

Старуха ничего не ответила, мрачно взглянула на Старыгина, достала из сумки большой кованый ключ, отперла дверь и удалилась, заперев дверь перед самым носом Дмитрия Алексеевича.

– А еще говорят, что итальянцы на редкость приветливы! – проворчал он.

Снова оставшись в одиночестве, Старыгин задумался.

Мрачная старуха появилась справа. Следовательно, там есть какие-то обитаемые места…

Он повернул направо и снова пошел вперед.

Улица, по которой он шел, была такой же мрачной, безлюдной и неприветливой, как прежняя. Вскоре она кончилась, уткнувшись в берег канала.

Да что же это такое! Откуда пришла та старуха, если здесь очередной тупик?

Старыгин начал беспокоиться. Он и так потерял уже много времени на бесплодные блуждания в каком-то унылом углу Венеции, а конца этим блужданиям не было видно.

Взяв себя в руки, он снова развернулся и пошел назад.

Скоро он снова пришел на перекресток, но он готов был поклясться, что перекресток этот был совсем не тот, от которого он ушел несколько минут назад. Другие стены, другие двери по сторонам – хотя так же наглухо запертые…

Вдруг над головой Дмитрия Алексеевича хлопнуло окно.

Он поднял голову и увидел в этом окне женское лицо.

Лицо это было, пожалуй, некрасиво, но необычно и выразительно, оно чем-то напоминало лики святых на старых византийских иконах. Это сходство усиливалось окружавшим лицо нимбом светло-бронзовых волос, а также прямоугольником окна, которое служило как бы рамой для женского лица.

Женщина в окне посмотрела на Старыгина и, ни слова не говоря, показала ему рукой налево. Дмитрий Алексеевич хотел что-то спросить у незнакомки, но не успел: окно захлопнулось с таким же звуком, с каким только что распахнулось.

Старыгин пожал плечами.

Странные люди живут в этом квартале…

Впрочем, налево так налево, тем более что направо от этого перекрестка он только что прошел и уткнулся в тупик. Правда, перекресток, кажется, был вовсе не тот… но, в конце концов, он всегда может вернуться на исходную точку…

Впрочем, в последнем Дмитрий Алексеевич вовсе не был уверен: в последние полчаса ему никак не удавалось вернуться туда, откуда он вышел. Видимо, Венеция хотела доказать ему утверждение древнегреческого философа, что в одну реку нельзя войти дважды.

Ну, или в один канал, пользуясь местными терминами.

Старыгин пошел налево.

Эта улица ничем не отличалась от всех предыдущих: такая же узкая, такая же мрачная, такая же безлюдная, окруженная такими же сырыми, заплесневелыми стенами.

Улица сделала небольшой поворот, и впереди показался портал церкви.

Это было что-то новое, и это новое сулило надежду. Венецианские церкви облюбованы туристами, они нанесены на карту города, и возле церкви всегда можно сориентироваться. Ну, или спросить у кого-нибудь дорогу до нужных мест.

Старыгин приободрился и прибавил шагу.

Церковь приближалась и становилась все лучше видна.

Дмитрий Алексеевич невольно залюбовался ее строгим и в то же время удивительно гармоничным фасадом. В нем чувствовалось влияние готического стиля – но не было присущей готике сухости и математически выверенной симметрии. Церковь была слегка асимметрична, и это придавало ей какую-то теплую, живую красоту. Так иногда какая-то врожденная неправильность придает необычную привлекательность человеческому лицу.

Старыгин вспомнил основные принципы японской эстетики:саби-ваби, то есть практичность, и простоту, югэн и сибуй.

Многие в последнее время знают и ценят принципы простоты и практичности, часто вспоминаютсибуй – присущую красивой вещи первозданность, некоторую грубость, проявление природных свойств материала. Гораздо реже говорят о принципе югэн – свойственной красоте легкой неправильности, асимметрии. Так, исходя из этого принципа, ваза на каминной полке никогда не должна стоять точно в центре, она непременно должна быть немного смещена в сторону…

Поймав себя на этих мыслях, Старыгин огорчился: он до того проникся своими профессиональными познаниями, что не может просто наслаждаться красотой картины, пейзажа или, в данном случае, церкви – он непременно должен анализировать эту красоту, подводить под нее какую-то теоретическую базу…

За этими мыслями Дмитрий Алексеевич подошел к церкви.

Возле нее не было ни души. Старыгин подергал дверь, но она была заперта. Правда, на стене рядом с этой дверью висела табличка, на которой было написано, что церковь Святого Деметрия открыта для посещений каждый день с девяти утра до шести вечера, но вход в нее сбоку, со стороны северного нефа.

Старыгин отметил, что эта церковь посвящена его святому, его небесному покровителю, и обошел вокруг церкви.

И правда, сбоку он обнаружил небольшую дверь, вид которой не вселял большой надежды. Дверь была старая, дерево потемнело от времени, ручка, когда-то, надо полагать, бронзовая, теперь была буро-зеленой.

Старыгин оглянулся по сторонам. Вокруг не было ни души. Без надежды на успех он потянул дверь на себя.

Она подалась, и Дмитрий Алексеевич вошел в церковь.

Внутри эта церковь казалась больше и внушительнее, чем снаружи. Она была довольно просто отделана – потолок без росписей и резьбы поддерживали потемневшие от времени дубовые балки, строгие белые стены украшали несколько картин со сценами из жизни святого. В алтаре перед деревянным распятием стоял букет лилий, распространявших сильный сладковатый запах.

В первый момент Старыгину показалось, что в церкви никого нет, но затем он увидел в боковом проходе человека в темном монашеском одеянии, который молился, опустившись на колени.

Старыгин не хотел мешать ему, но монах завершил молитву и поднялся. Дмитрий Алексеевич направился к нему, чтобы спросить дорогу, но монах прижал палец к губам и пошел вглубь церкви, жестом показав Старыгину следовать за собой.

Старыгин, заинтригованный, подчинился.

Следом за монахом он вошел в открытую дверь, по-видимому, соединявшую боковой неф церкви с ризницей.

Они оказались в просторном светлом помещении, на стенах которого были развешаны несколько превосходных картин.

Старыгин невольно залюбовался ими, подумав, что в Венеции даже в небольших и малоизвестных церквях можно найти подлинные шедевры. Особенно хороша была одна картина – несомненно, «Тайная вечеря». По точному, выразительному рисунку и резкому, мрачному колориту Дмитрий Алексеевич узнал кисть Тинторетто. При этом, хотя Тинторетто часто обращался к этому сюжету, Старыгину никогда не приходилось видеть репродукции именно этой картины. Она отличалась от всех прочих работ на тот же сюжет удивительно тонким, выразительным изображением каждого лица. Не только Христос, но и все апостолы были изображены с поразительной живостью, в них чувствовалось портретное сходство с конкретными, живыми людьми.

Особенно один персонаж, судя по положению на картине и выражению лица, Иуда Искариот, показался не только живым и выразительным, но знакомым Старыгину. Дмитрий Алексеевич где-то видел это лицо, но где и когда – он отчего-то не мог вспомнить, как ни старался…

Удивленный и восхищенный, Старыгин забыл, что пришел в эту церковь только для того, чтобы спросить дорогу. Он достал свой мобильный телефон и несколько раз сфотографировал картину, не спросив у монаха, разрешена ли здесь фотосьемка.

Впрочем, пока Дмитрий Алексеевич любовался картиной, монах куда-то исчез.

Старыгин удивленно огляделся.

Теперь в ризнице он был совершенно один.

Дмитрий Алексеевич направился к двери, через которую он вошел в ризницу, и с удивлением убедился, что эта дверь заперта. Какой-то неприятный холодок пробежал по его спине.

Впрочем, тут же подумал он, ничего страшного не произошло, должно быть, монах закрыл дверь по ошибке и сейчас вернется, чтобы выпустить его. Он немного подождал и затем постучал в дверь – сперва деликатно, негромко, потом гораздо сильнее.

Дверь не открылась, и никто не отозвался на его стук.

Ничего, убеждал он себя, главное, не впадать в панику. Рано или поздно кто-нибудь откроет ризницу…

Рано или поздно. Хотелось бы, чтобы это случилось скорее.

Дверь по-прежнему не открывалась, и Дмитрий Алексеевич на всякий случай обошел ризницу, чтобы проверить, нет ли из нее другого выхода.

И его надежда оправдалась: в дальнем углу помещения он увидел маленькую дверцу, обитую железными полосами. Он потянул за ручку – и дверца открылась. Из-за нее потянуло сыростью и холодом, но это был все же выход, и Старыгин решился.

Чтобы войти в эту дверь, ему пришлось пригнуться.

Он сделал шаг вперед, еще один шаг…

За дверью было темно, и он шел очень осторожно – кто знает, что поджидает его в этой темноте. Во всяком случае, не хотелось бы переломать ноги.

Вскоре эта предосторожность оправдалась: сделав несколько шагов в темноте, Старыгин едва не упал, поскольку впереди оказалась ведущая вниз каменная лестница. Чудом сохранив равновесие, он начал еще более осторожно спускаться по этой лестнице.

К счастью, спуск оказался недолгим. Пол под ногами Старыгина снова стал ровным, а в следующий момент над головой у него вспыхнул свет. Видимо, сработал датчик, который включал освещение при появлении человека.

По контрасту с прежней темнотой свет показался Старыгину до того ярким, что он невольно зажмурился.

Впрочем, скоро он смог открыть глаза и оглядеться.

Дмитрий Алексеевич находился в большом помещении без окон, с каменным полом и низким сводчатым потолком. Освещение, поначалу показавшееся ему ярким, в действительности было тусклым, едва достаточным для того, чтобы разглядеть обстановку этого странного подвала.

Впереди, в дальнем конце подвала, Старыгин увидел картину.

Судя по композиции, это была еще одна «Тайная вечеря», удивительно похожая на ту, которую он недавно видел в ризнице. Рассмотреть картину подробнее не позволяло тусклое освещение подвала и большое расстояние до картины.

Дмитрий Алексеевич подошел ближе.

Картина и правда была удивительно похожа на ту, что в ризнице. Из таинственной полутьмы холста, словно из глубины веков, на Старыгина глядели такие же живые, выразительные лица, хотя что-то в них заметно отличалось от первой картины.

Подойдя еще ближе, Старыгин увидел на полу перед картиной светильник, какие очень часто ставят в старинных храмах, чтобы туристы могли лучше рассмотреть живописные и скульптурные шедевры. Для этого достаточно опустить в щель на цоколе светильника монету в одно евро.

Старыгин пошарил в кармане, нашел монету и опустил ее в монетоприемник.

Яркий свет залил картину – и Дмитрий Алексеевич тут же понял, что отличает эту картину от первой, которую он видел в ризнице.

Персонажи этой картины были одеты не в рубища нищих странников времен Нового Завета, а в дорогие и пышные наряды венецианских вельмож шестнадцатого века, в бархатные, расшитые серебром и золотом камзолы с кружевными манжетами и воротниками. Все остальное было таким же, как на первой картине, – композиция, расположение сотрапезников, их позы и лица. Та же Тайная вечеря, только в шестнадцатом веке…

Хотя, как это всегда бывает, пышная одежда удивительно изменила лица персонажей, придала им другие выражения. И теперь, в другом наряде, Старыгин понял, почему ему показался знакомым человек, сидящий на месте Иуды Искариота.

Теперь он даже удивился, как прежде не смог его узнать, ведь он видел это лицо много раз, проводил перед ним долгие часы в своем рабочем кабинете.

Это, несомненно, был адмирал Джузеппе Морозини, человек, чей портрет Старыгин привез в Венецию.

Пораженный этим открытием, Старыгин не отрываясь смотрел на адмирала.

Почему он никогда прежде не слышал о такой удивительной картине? Почему она не упоминалась среди работ Тинторетто?

А в том, что эта картина, как и первая, принадлежит кисти Тинторетто, Старыгин ничуть не сомневался. Об этом говорила и точность рисунка, и мрачный, торжественный колорит…

Рисунок как у Микеланджело, колорит как у Тициана – в который раз Старыгин вспомнил девиз великого живописца.

Он спохватился, что светильник скоро может погаснуть, и торопливо сфотографировал картину своим мобильным телефоном – несколько раз, немного меняя положение.

И успел как раз вовремя – таймер щелкнул, и яркий светильник погас…

Однако он погас не совсем. На какой-то короткий промежуток времени вместо обычного яркого света на картину упал бледно-лиловый свет ультрафиолетового светильника. И в этом свете Старыгин различил несколько слов, написанных поверх живописи.

Сверху стояли два латинских слова, которые он уже встречал на своем пути:

«Secretum Secretorum».

Тайная тайных.

А ниже, уже на современном итальянском, было приписано крупным, размашистым почерком:

«Каждый из тринадцати хранит свою часть тайны».

Едва Старыгин успел прочесть эту надпись, как светильник погас.

Он полез в карман, чтобы найти еще одну монету и снова включить подсветку картины, но в это мгновение за спиной у него раздались легкие, почти неслышные шаги.

Дмитрий Алексеевич обернулся.

К нему приближалась странная, фантастическая фигура в черном шелковом плаще и зловещей черной маске с огромным крючковатым носом, похожим на клюв чудовищного ворона.

Старыгин вспомнил, что в Венеции такая маска издавна зовется Чумным Доктором.

Когда-то, когда Италию, как и всю Европу, опустошали эпидемии Черной Смерти – чумы, врачи, посещая больных, надевали такие маски, чтобы предохранить себя от заражения. В длинный нос маски они помещали ароматические соли и эссенции, поскольку считалось, что их сильный запах может преодолеть заразу.

Когда чума ушла в прошлое, костюм Чумного Доктора сохранился как самая зловещая маска венецианского карнавала.

Старыгин шагнул навстречу незнакомцу и проговорил:

– Как хорошо, что вы нашли меня! Я уже думал, что мне придется просидеть в этом подвале до завтрашнего утра!

Незнакомец ничего не ответил. Вместо этого он вскинул правую руку. При этом полы его плаща взметнулись, как крылья гигантской летучей мыши, а из черного рукава вылетела горстка странного серебристого порошка. Старыгин уловил запах этого порошка – сладковатый, терпкий, удушливый. Он удивленно ахнул – и в то же мгновение провалился в темноту беспамятства.

Дверь библиотеки приоткрылась, и на пороге появился пожилой мужчина в лиловом камзоле с перевязью, тот самый мужчина с властным и решительным лицом, который сидел за столом по левую руку от человека со шрамом.

– Ах, это вы, адмирал! – На лице графа проступило смущение. – Что вам угодно?

– Мне непременно нужно переговорить с вами с глазу на глаз, – проговорил адмирал озабоченным голосом.

Граф Фоскари быстро переглянулся с ним, повернулся к живописцу и сказал ему:

– Извините нас, маэстро, мы ненадолго покинем вас.

Не дожидаясь ответа, оба патриция вышли из библиотеки.

Мастер Якопо проводил их взглядом.

Ему было любопытно, зачем пригласил его граф. Должно быть, хочет заказать ему какую-то картину…

Чтобы скрасить ожидание, живописец обошел библиотеку, разглядывая собранные здесь книги и картины.

Здесь имелись труды античных авторов, книги о морских сражениях, о путешествиях в дальние страны, а также труды по геральдике и описание знатнейших семей Венеции, среди которых семейство Фоскари занимало видное место.

Переходя от стола к столу, от шкафа к шкафу, мастер Якопо дошел до дальнего угла библиотеки. Здесь он обратил внимание на толстый фолиант, на переплете которого было вытиснено золотом:

«Античные редкости».

Античность всегда интересовала мастера. Он вытащил том с полки, но не успел открыть его, ибо заметил, что в задней стенке шкафа на месте книги оказалось круглое отверстие.

Примечания