Три ангела по вызову

– А что это вы все стихами выражаетесь? – поинтересовалась Катя. – Это что – тоже элемент вашего творческого метода?

– Стихами я не выражаюсь, – обиженно ответил ей Хвощ. – Я по-простому говорю! Культура вышла из народа, она понятной быть должна! – Впрочем, лицо его тут же посветлело, обида исчезла, и он жизнерадостно предложил: – Давай с тобой выпьем водки, она ж из хлеба создана!

– Водки? – Катя поморщилась. – Я вообще-то водку не очень… может быть, лучше шампанского?

– Предмет культуры буржуазной сие шампанское вино! – строго провозгласил Леонтий. При этом он выразительно поднял палец и необдуманно выпустил Катину руку. Катерина не замедлила воспользоваться этим и вырвалась на свободу.

Юркнув в толпу, она тут же наткнулась на знакомого художника Севу Вострикова.

– Севка, привет! – радостно воскликнула она. – Ты сейчас что – в активной стадии?

Все знакомые Вострикова знали, что он попеременно находится то в запое, то в завязке. Запои сам Сева называл «периодами пассивного творчества» и утверждал, что в эти периоды он накапливает творческую энергию. Когда же запой прекращался, он создавал свои энергичные и выразительные холсты, поэтому это называлось «стадией активного творчества».

– В активной, в активной! – подтвердил Востриков. – В самой что ни на есть активной! – Затем он странно облизнулся и добавил: – Вовремя ты, Катерина, пришла, сейчас как раз это… ППИ начнется.

– Что начнется? – удивленно переспросила Катерина.

– Тундра ты, Катерина! – усмехнулся Востриков. – Таких элементарных вещей не знаешь! Все западные теоретики говорят, что мы живем в эпоху ППИ – Показного Потребления Искусства! Вот сейчас оно и начнется, причем в полный рост!

– Показное – что? – Катя захлопала длинными белесыми ресницами.

– Потребление искусства! – повторил Сева. – Этот… как его… преферанс. То есть перформанс. Я сегодня как раз пообедать не успел. – Он снова облизнулся.

– Перформанс? – заинтересовалась Катя, это умное слово она знала. – А в чем он будет заключаться?

– Ты что, мать, не знаешь? – уставился на нее Востриков. – Это ведь их главная творческая идея! Искусство, значит, должно быть полностью употреблено. Чтобы, значит, его до конца понять, надобно его употребить. Или полностью усвоить. Поэтому они и творят из съедобных материалов. А то как же ты употребишь, допустим, гипсовую статую? Или там холст? Я уж не говорю про бронзу или мрамор! Или про металлические конструкции, из которых некоторые создают свои, с позволения сказать, шедевры!

До Кати наконец начал доходить смысл Севиных слов.

– Так что – все эти произведения сейчас съедят? – искренне ужаснулась она.

– А то! – подтвердил Сева, приближаясь к ближайшей колбасной композиции. – Мировая закусь! Я же говорю – пообедать сегодня толком не успел, так что я у них буду этот… идеальный потребитель подлинного искусства!

– То-то никто из присутствующих бутербродами не интересуется! – догадалась Катя.

– Конечно! Все аппетит для перформанса берегут!

– А ты уверен, что это искусство… гм… свежее? – осведомилась Катерина, принюхиваясь. – Ну ладно там овощи, хлеб тоже – самое большее зачерствеет, а колбаса и сосиски… неизвестно, когда они эти шедевры создавали!

– Не дрейфь, Катерина! – отмахнулся Востриков. – Сегодня с утра и создавали, из самого свежего материала! У них с колбасной фабрикой постоянный договор!

– А как же насчет того, что всегда считали – жизнь коротка, а искусство вечно?

– Устаревший подход! – поморщился Сева. – Подлинное искусство должно быть мимолетно и эфемерно! Долгим должно быть ощущение от его восприятия! Так сказать, послевкусие!

– А, ну тогда от несвежих сосисок ощущение будет гораздо дольше! – догадалась Катерина.

– А ведь ты права! – поддержал ее Сева. – Надо мужикам эту мысль подкинуть! Свежая, так сказать, художественная мысль – творить из несвежих продуктов!

Один из участников выставки выступил вперед, прокашлялся и хорошо поставленным голосом объявил:

– А сейчас, господа, все мы станем участниками перформанса под наименованием «Коллективное потребление искусства». Прошу к столу… то есть к стенду!

Публика оживилась и бросилась к выставочным стендам. При этом вечно голодные художники оттеснили галерейщиков и первыми накинулись на съедобные произведения.

Сева тоже, забыв про Катерину, прорвался к столу с колбасно-сосисочной композицией и вонзил в нее крупные, желтоватые от никотина зубы.

Катя, несколько шокированная подобным потребительским отношением к искусству, осталась в стороне от перформанса. Хотя она всегда отличалась отменным аппетитом, но то, как дорвавшиеся до искусства оголодавшие художники с чавканьем и хрустом поедали произведения своих коллег, вызвало у нее не самые приятные ощущения.

Она огляделась по сторонам и скрылась за дверью с понятной каждому табличкой.

Туалет в «Бездомной кошке» тоже был оформлен на высоком художественном уровне. Фаянсовый унитаз был установлен на высоком постаменте, как королевский трон, и расписан изображениями кошек, прячущихся среди густой травы и весенних цветов. Раковина была медная, со следами патины, говорящими о ее солидном возрасте. Над ней был укреплен кран, тоже медный, старинный и очень неудобный, зато чрезвычайно стильный. Но самым замечательным предметом в этом помещении являлся занимавший весь угол глиняный ночной горшок, размерами напоминающий котел полковой кухни. Этим горшком мог бы воспользоваться по прямому назначению слон средней величины, однако строгая надпись по окружности предупреждала, что предназначен он только для персонала.

Разумеется, было здесь и несколько кошек: пара скромненьких фарфоровых, одна побольше, вылепленная из грубой необожженной глины, и еще одна – из обрезков разноцветного ситца.

Катя так увлеклась изучением туалетного убранства, что не заметила, как пролетело чуть не полчаса. Только тогда она спохватилась, что это заведение – общественное и кто-нибудь наверняка дожидается снаружи, когда оно наконец освободится.

Она подошла к двери, дернула за ручку…

Дверь не поддалась.

– Ой! – негромко проговорила Катя, обращаясь, по-видимому, к самой себе. – Как же это?

Замок непонятным образом защелкнулся, и злополучная дверь не открывалась.

Катя еще раз попробовала повернуть ручку, подергала защелку – все было бесполезно. Дверь закрылась намертво.

– Эй! – Катя прижалась к двери и негромко окликнула того, кто мог находиться по другую сторону. – Эй, тут кто-нибудь есть? У меня дверь не открывается! Попробуйте снаружи!

Понятно, что если дверь не открывается изнутри – снаружи она тем более не откроется, но Катя надеялась, что позовут кого-нибудь из обслуживающего персонала, кто справится со злополучным замком.

Однако на ее призыв никто не откликнулся.

Из этого можно было сделать два вывода: либо Катя звала на помощь недостаточно громко, либо за дверью никого не было.

Катерина решила выбрать первый, более оптимистичный, вариант и крикнула погромче:

– Эй, кто-нибудь!

Никто по-прежнему не отзывался.

Катерина закричала уже в полный голос, хотя испытывала при этом некоторую неловкость: со стороны ее поведение, наверное, выглядело очень глупо.

Но и после этого из-за двери не донеслось ни звука.

«Права Жанка, – подумала Катя в порыве самокритики. – Я действительно вечно влипаю в какие-то глупые истории!»

Тут она вспомнила про странный чемоданчик, и настроение ее от этого не улучшилось.