Волчья сотня

– Полковник Горецкий приехал по очень важным делам, – отчеканил Борис, – нам с тобой о них знать не положено. Заодно его попросили решить одну задачу – каким образом погибли полторы тысячи солдат и офицеров? Ты не задумывался об этом, ведь результаты рейда всем известны.

– Я очень жалел, что меня не взяли в тот рейд, – горько произнес Петр, – погибнуть в бою, и пусть все провалится в тартарары, мне наплевать…

– Там не было боя, – жестко произнес Борис, – там была бойня. И ее устроил кто-то из пятерых. Полковник Горецкий оторвет мне голову, – добавил он, помолчав, – я выдал служебную тайну. Но помоги мне, Петр, дело очень сложное.

– Я не могу, – Алымов неприятно усмехнулся, – честь офицера…

– А я могу? – Борис подскочил к нему и встряхнул за ворот. – А один из пятерых мог спокойно отправить на смерть полторы тысячи человек? Ради чего?

Они долго молчали.

– Честь офицера, – процедил наконец Борис. – Мне показалось, у тебя не осталось иллюзий.

– Ты прав, – согласился Алымов, – ты меня убедил. Что ты хочешь, чтобы я сделал? – устало промолвил он. – Я ведь уже познакомил тебя со всеми, даже с полковником Азаровым. Ты что думаешь: стоит посмотреть на них твоим орлиным, проницательным взором, и сразу прочтешь их мысли?

– Нет, разумеется, я отнюдь не обольщаюсь. Человек, которого я ищу, очень умен. Но возможно, ты, хорошо зная каждого из них, заметил какие-то странности в поведении, несоответствие слов и поступков…

– Ты хочешь, чтобы я тебе докладывал как филер? – Алымов смотрел на Бориса презрительно сузившимися глазами.

– Вспомни о полутора тысячах, – в свою очередь, рассердился Борис. – И если мы его сейчас не остановим, что он еще натворит?

– Да, и чем выше его чин, тем больше вреда он сможет принести, – задумчиво проговорил Алымов.

– Ты имеешь в виду полковника… – полуутвердительно начал Борис.

– Да, но я… ни в чем не уверен. Дело в том, что он… один раз я заметил… – Внезапно Алымов вскочил, обхватив голову руками. – Ты соображаешь, что мы делаем? Полковник Азаров – боевой офицер, служил в царской армии, служил верно, наконец, участвовал в корниловском походе! А мы его…

– Хватит! – жестко произнес Борис. – Либо ты мне помогаешь, либо я ухожу и считай, что нашего разговора не было. Мне надоели твои метания. Прямо как гимназистка: ах, идти к нему завтра на свидание на большой перемене или это будет неприлично! Если ты уверен, что полковник Азаров чист, как ангел, так пришей ему крылышки!

– Ладно, – неожиданно согласился Алымов, – ты прав. Про остальных офицеров я тебе ничего рассказать не могу, а про полковника вспоминаю вот что. Держится он особняком, это ты знаешь, ни с кем близко не сходится. Но как-то мы с ним разговорились совершенно случайно – он заметил, что я хромаю. Я рассказал ему о чертовом колене, он отнесся с пониманием и сказал, что у него самого иногда сильно ноет старая рана в спине. Иногда приходится даже принимать морфий. Услышав про морфий, я испугался – боюсь привыкнуть, потом не смогу обходиться без него… Но полковник успокоил меня, сказал, что, имея сильную волю, можно удержаться от частого приема и пользоваться морфием только изредка, когда уж совсем невмоготу. И еще он сказал, чтобы я обращался к нему, если станет совсем плохо.

– Добрый самаритянин, – иронически протянул Борис.

– Нет, просто он знает, как может болеть старая рана, – спокойно ответил Алымов и сделал вид, что не заметил, как Борис покраснел от стыда. – Так вот, недели полторы назад меня что-то сильно прихватило. Дело было ночью, спать я не мог. Сначала ходил по комнате, курил – когда нога болит, лежать совсем не могу, лучше ходить, хоть и хромая. Ну, про мои мучения тебе не интересно, в общем, часа в два ночи я окончательно озверел и решил идти к полковнику Азарову, извиниться за то, что разбудил, и попросить у него два грана морфия. Вот и пошел пешком, тут недалеко. Пропуск для ночного хождения у меня есть. Притащился на квартиру полковника, стучу тихонько, потому что увидел, что лампа горит. А у него квартира в небольшом доме, и вход от хозяев отдельно, причем крылечко выходит прямо в переулок, то есть по двору проходить не нужно. На мой стук дверь сразу открывается, не спрашивая, и на пороге стоит этакий гомонкулус. Это его денщик, полковника-то, звать Иваном. Такой мужик саженного роста, руки как грабли. Меня увидел, даже отшатнулся, смотрит дико и молчит.

– А почему тогда дверь отпирал, не спрашивая? Ждал кого-то, да не тебя?

– Ты слушай. Я спрашиваю, мол, нельзя ли полковника попросить, скажи, мол, что штабс-капитан Алымов по известному ему делу срочно. Думаю, уж догадается полковник, что меня прихватило, до утра терпеть мочи нет, хоть волком вой. Тот, Иван-то, стоит в дверях как истукан, будто не слышит. Я просьбу свою повторяю, а у самого язык уже заплетается. Однако так ничего и не добился: отвечает мне это чудовище, что полковник, мол, болен лихорадкой, лекарство приняли и спать легли, приказав до утра не беспокоить.

– А чего ж тогда лампу жечь и дверь на каждый стук открывать? – запальчиво спросил Борис.

– Легко тебе сейчас говорить, – вздохнул Алымов, – а я тогда от боли ослаб совсем, соображать перестал. Да вспомнил вдруг, что и правда день полковника не видел и кто-то говорил, что болен он. Стыдно мне стало, извинился и пошел. Да только одно название, что пошел, потому что нога проклятая совсем отказала. Завернул за угол и сел прямо на землю. В глазах темно, голова кружится. Так примерно полчаса просидел в отупении. От холода ночного в себя пришел немножко, только хотел подниматься, как слышу – конный едет. И заворачивает в переулок, тут дверь сама без стука открывается, на пороге Иван с фонарем, и слышу я по голосу, что это сам полковник приехал, да и Ахилла его узнал.

– Ну и оказия! – удивился Борис. – Постой-постой, это значит, что полковник Азаров, сказавшись больным, пропадает где-то сутками?

– Не сутками, а ночь и еще одни сутки. Но ты слушай, что дальше было. Значит, полковник вошел в дом, а Иван взял Ахилла и повел в конюшни. Ахилл – жеребец чистых кровей, редкой игреневой масти. Слава Богу, до конюшни недалеко, а то я бы не дохромал. Но, честно говоря, у меня от злости и боль-то прошла. В конюшне Иван расседлал жеребца, вытер, а когда ходил он за овсом, я рассмотрел, что хоть жеребец и не в мыле, но видно, что дальний путь проскакал.

– Вот, значит, как… – протянул Борис.

– На прошлой неделе он тоже болел и сутки не показывался. Княгиня Анна Евлампиевна навестить его хотела, так он отговорился, Ивана с запиской прислал, что, мол, ничего не надо, скоро буду. И понимаешь ли, Борис, – Алымов сел на диван и слабо улыбнулся, – если бы я своими глазами не видел, что он ночью издалека приехал, я бы, как и другие, подумал, что полковник запивает. Запрется на сутки и пьет, а потом опять нормальный человек. Ничего странного, говорят, сам Май-Маевский[3 - Май-Маевский, Владимир Зенонович (1867–1920) – генерал-лейтенант, с 1918 г. командовал дивизией, в мае – ноябре 1919 г. – командующий Добровольческой армией, главноначальствующий Харьковской области. После поражения похода на Москву отстранен от должности и заменен в декабре 1919-го П.Н. Врангелем. Умер в Севастополе.] тоже запойный…

– Но тут ведь другое, – прервал Борис. – И ты никому про эти его отлучки не рассказывал?

– А ты считаешь, что я сразу должен был мчаться в контрразведку? – огрызнулся Петр. – В жизни доносчиком не был! И потом, возможно, его отлучкам есть разумное объяснение. И как бы я тогда выглядел? Пришлось бы признаваться, что следил…

– М-да, и что мне с этой информацией делать? – задумался Борис. – Выяснить, что не было в этих поездках у Азарова никакой служебной надобности, не составит труда, но вот как заставить его объясниться, не призывая тебя в свидетели… Впрочем, я, кажется, придумал! Шерше ля фам! – И, заметив, что Алымов нахмурился, Борис рассмеялся:

– Не надо так переживать! Уверяю тебя, что никому не будет плохо, а совсем наоборот.

На следующее утро солнце светило так ярко, что октябрьский день вполне можно было посчитать за летний где-нибудь на широте Санкт-Петербурга. Горецкий с утра был озабочен, за завтраком читал газету и хмурился, потом собрался скоро и ушел, наказав Борису активно втираться в среду офицеров. Борис переглянулся с Саенко, понял, что Аркадий Петрович совершенно не в курсе его ночных похождений, и повеселел. Он ощущал легкое беспокойство по поводу бывшей баронессы и опасался, что Горецкий не станет ей доверять, а, чего доброго, сдаст ее в контрразведку. Полковник Горецкий был чужд какой бы то ни было сентиментальности.

Посему Борис решил разрабатывать операцию с полковником Азаровым самостоятельно, тем более что Горецкий все равно будет устраивать общую проверку всем пятерым офицерам. Он долго брился перед хозяйским зеркалом, потом тщательно причесывался и наконец отправился в город. Алымов с утра собирался к доктору на какие-то процедуры с ногой. Борис проводил его, потолкался в коридорах лазарета, осведомился о здоровье генерала Дзагоева. Генерал был плох, но доктора не теряли надежды. В солдатском отделении Борис неожиданно встретил штабс-капитана Коновалова, с которым накануне познакомил его ротмистр Мальцев. Штабс-капитан навещал своего коновода Пряхина, который и так уже скоро собирался на выписку, потому что в бою с махновцами оторвало ему два пальца на руке. Пальцев все равно не приставишь, резонно рассуждал Пряхин, с лошадьми он и так управится, а чего зря казенную койку протирать. Коновалов дал ему денег и ушел, а Борис посмотрел на часы и решил, что настало подходящее время для визита к княгине Задунайской.

Дамы уже встали, напились кофею и собирались на прогулку. Борис подал княгине шаль, мимоходом прикоснулся к тонким пальчикам Софи и болтал без остановки – словом, усиленно делал вид, что у него решительно нет никаких важных дел, кроме как заботиться о милых дамах. Княгиня принимала его заботы спокойно, только переводила живой взгляд с него на Софи и обратно. Она думала, что Борис увлекся ее приятельницей.

Захолустный Ценск преобразился от присутствия большой армии. На улицах было множество офицеров, нарядных дам, но во всей жизни города чувствовалось какое-то болезненное напряжение – слишком суетливы были местные жители, в особенности неизвестно откуда взявшиеся темные личности – маклеры, перекупщики, – слишком громки были разговоры на улицах и в кафе, слишком развязны извозчики и официанты.

Пешком княгиня ходить не любила, поэтому вскоре остановились у кондитерской, расположенной по теплому времени на открытой террасе. Встретили знакомых, начался общий шумный разговор. Борис поймал себя на мысли, что вчера ночью Алымов был прав, когда утверждал, что все, что происходит сейчас в обществе, – это пир во время чумы. Говорили, как водится, об успехах на фронте, дамы шумно восхищались Деникиным, офицеры солидно помалкивали, штатские больше интересовались экономическим вопросом. Борис улучил минутку и сделал Софье Павловне знак глазами. Та отошла к решетке, ограждавшей террасу. Борис убедился, что никто на них не смотрит, и приблизился к Софи.

– Что вы хотели? – неприязненно спросила она, еле шевеля губами.

– Дорогая моя, у меня к вам огромная просьба! – с жаром начал Борис и взял ее за руку. – Но сначала я должен сказать, что вы сегодня просто очаровательны.

Она и вправду была хороша – в лиловом туалете, чудно подходившем к глазам.

– Сделайте одолжение, переходите сразу к делу, – поморщилась она.

– Жаль, – непритворно огорчился Борис, – мы могли бы совмещать приятное с полезным.

Ему доставляло удовольствие поддразнивать ее, кроме того, он знал, что она-то ни за что не поверит его сладким речам, и от этого чувствовал себя с ней свободно.

– Тогда переходим к делу, – согласился он. – Значит, вы должны как следует потрясти вашего влюбленного полковника и получить от него четкий и правдивый ответ: что означают его тайные и частые отлучки. Примерно раз в неделю он сказывается больным, а сам уезжает куда-то тайно на сутки, а потом возвращается.

– Но почему меня должно это интересовать? – Она пожала плечами. – Возможно, это связано с его службой.

– Никак нет, не связано, потому что он же сам говорил, что сейчас находится не у дел, ждет нового назначения, его батарею полностью разбили махновцы.

Краем глаза Борис заметил, что к террасе приближается полковник Азаров.

– Улыбайтесь, – прошептал он, – вон ваш обожатель, легок на помине. Значит, вы устраиваете ему сцену ревности, жалуетесь, что он обманывает вас с другой женщиной – к кому еще можно ездить тайно ночью? Он, разумеется, будет все отрицать, тогда вы нажмите посильнее, скажите, что в прошлый раз вы, движимая заботой о больном, приходили к нему поздно вечером и видели, как он вернулся верхом. Слез там побольше… ну, не мне вас учить. Помните, его объяснение должно быть разумным, какая-нибудь чушь, что он ездит в степь любоваться на звезды и мечтать о вас, меня не удовлетворит.

Она смотрела на него рассеянно, бездумно обрывая лепестки астры.

– Не беспокойтесь, – наконец произнесла она, – вы получите самое правдивое объяснение. Мне даже стало самой интересно, куда же он ездит. – В голосе ее послышалась непритворная заинтересованность.

Борис поцеловал ее руку, выдернул на память из букета цветок и бегом бросился к выходу, на ходу поприветствовав полковника Азарова, который взглянул на него с ненавистью.

– Что делает возле вас этот хлыщ? – Полковник был так зол, что приветствовал Сонечку весьма холодно.