Другая материя

Другая материя
Наталья Александровна Полухина

Рассказ-химера "Другая материя", серия "Другая сторона". Жестокость близких, предательство и пробуждение внутренних сил. Месть, боль, любовь и привязанность. Тайны маленького городка. Мистика кладбища. Что должно случиться с ребёнком, чтобы он переродился в чудовище? Чудовища в облике людей – вот что самое страшное.

Содержит нецензурную брань.

Наталья Полухина

Другая материя

Мы с ней шли в школу. Быстро, торопясь. Бёдра внутри бились друг о друга, было так неприятно. Ломкая, чёрно-белая часть меня хотела домой и боялась наказания. Тёплая юшка вытекала из трусов на бёдра от мысли о взбучке. Адреналин закипел возбуждённым желанием бежать и погас о невозможность это исполнить. Мы почти бежали, вжик вжик, раз раз, маленький марш маленьких ножек. Дурацкие плиссированные юбки! Ремни на железных пряжках по моде давили. Всё ёрзало, тёрло и было неудобным. Неудобство, как моё второе я.

Я любила её и была к ней привязана так, как может девочка в 10 лет, к своему единственному и верному другу, уже научившись любить и ценить, и нуждаться в другом человеке. Тёплом, искреннем и таким же, как ты. Я любила её. Мы вместе ходили в музыкалку, к одной учительнице по сольфеджио, жили в одном доме, в соседних парадных. Вместе сломали лифт и лазали в чужие сады за розами. Вместе чувствовали себя лишними в любой шумной компании, хотя жуть как хотели туда попасть.

Мы шли с ней сегодня на кладбище, за школу и дальше за посёлком лес. Лесок, посадочка. Но большая, путанная, дикая. За ней в падающих сумерках чернели терриконы, поблёскивали тускло-розоватым, шахта. Стволы шахт виднелись, колёсики, шестерни наверху – лифт, который спускал шахтёров под землю. Называется клеть. Было непонятно и страшно. Но мы не туда сегодня. Мы на кладбище. Место отдыха и прогулок. Уединение. За посадкой ещё маленький хутор, тише и заброшенней, уютней своим неустроенными дорожками, речкой-вонючкой, похожей на сточную канаву, яром и холмом. Хутор переходил в холм и улетал вверх плавно, в темноту кладбища. Кладбище разбросалось на вершине холма. Шахта была за ним. Люди ходили домой после работы через него. Вполне жилое местечко! Мы всегда сидели на склоне холма, кладбище было вверху за спиной, внизу хутор, потом чёрный провал леса, а за ним виднелся микрорайон. Девятиэтажки, наши дома. Хорошо было наблюдать, как загорались огни, вечер уходил ногами в ночь, покидал душу и туда заползали сырость и туман. Между оградками, памятниками каждый вечер струилась белёсая дымка. Страшно не было. Местечко было комфортным и душевным, туман совсем ручкой, домашний, почти свой и по имени. Никакой жути!

Но делаем одно и то же. Доходим ровно до середины холма и садимся спиной к оградкам. Я обещаю себе и кладбищу вернуться и погулять здесь снова, но друзья меня никогда не поддерживают в этом. Только она, Ленка! Она ходит со мной сюда. Она доходит со мной до этого места, выше нет, нет и нет. Пока договорились просто сидеть. Смотрим на темнеющее небо и проявляющиеся окна. Из-за перепадов высот и перспективы наша группа многоэтажек кажется другим миром. Кажется, мы видим портал в другой город и это вовсе не наши дома, а что-то вроде Москвы или Киева. Я рисовала этот вид жёлтой краской на чёрной бархатной бумаге, окна как жёлтые точки. С кладбища всё видится предметом искусства.

Итак, в школу. Утро. Серое, неприятное и холодное. Самое худшее утром – это холод. Вырывающий меня своими цепкими лапами, звонком будильника, ноющим голосом матери и тошнотворным страхом опоздать из объятий сна, постели и уединения. Вчерашняя ласка страниц книг стоит утром дорого. Это потом, очень скоро, я узнаю, что любая ласка строит дорого. А сейчас утро лишь расплата за чтение и общение с Ленкой. Ленка тоже стоит мне дорого. Хотя она одобряема моими родителями и эта дружба никого не напрягает и не смущает. Дорого стоит её внимание, компания, поддержка, за это я плачу часами одиночества, в утробе которого я могу почувствовать разницу между наличием Ленки и её отсутствием, между часами смеха с ней и походов по развалинам и километрами временной линии, когда её нет и когда тошнотворное бытие выворачивает мне всё нутро.

В школе мы были заодно, впрочем, как и везде. Я сжала в руке отвёртку, она украденный у старшего брата кастет. Наши щуплые тела с коричневых громоздких школьных формах сжались и напряглись. В этот раз пронесло. Ничего не случилось. Мы бросили наши портфели возле парты на третьем этаже и приготовились терпеть. Терпели весь день учёбы, чтения книг и занудства одноклассников. Вечером собрались домой. Но вначале нужно было зайти кое-куда. Мы вышли из школы очень быстро впереди всех, чтобы никто нас не заметил и не выследил. Мы были уверены, что проскользнули незаметно. Выбежали, повернули налево и за школу. Бегом, на спортплощадку с турниками, за кусты и на стройку.

Серая пыльная бетонная коробка будто ждала нас, приветливо разевая рот в радостной ухмылке. Она приняла нас в объятия, в своё уютное нутро, как мама-кенгуру детёнышей. Наша бетонная мама, место наивысшего покоя, оплот нашей безопасности. Я достала пачку. Мы взяли тонкую сигарету палочками, отломанными на кустах. Чтобы руки не пахли. А то влетит. Достали спички. Ленка держала первой сигарету между палочек, я зажгла. Она затянулась со знанием дела. Дым бесперспективно вонял и это облагораживало однообразие окружающего мира. Сизые кольца вылетели из её рта и она закашлялась. Я поцеловала её и забрала сигарету. Шорох заставил меня повернуть голову. Мы сидели у оконного проёма, а в дверях в конца большого пространства этажа стояла фигура.

*

Прыгать было нельзя, высоко, сломаем ноги. Сколько подобных нам погибло под такими недостройками, как эта. Они подошли все вместе, встали над нами полукругом. С одной стороны зияло окно пропастью. С другой шесть грубых тел. Мы бросились им под ноги. Проскочили. Проскочили. Жёсткая рука схватила её за волосы, больно дёрнула. Было обидно, ярость душила, ярость и страх за подругу, которую схватили за руку, но Лена вырвалась. Топот ноги, рука в крови, когда дёрнулась, больно, часть волос осталась в чужой руке. Пришлось опереться о пол, о битую плитку. Волос, рук было жалко! Страшно. И побежали вниз. Воображение рисовало, что будет, если поймают. Мы летели вниз, сложно, потому что слёзы. Душили, текли. Стыд и вина за случившееся. Как глупо попались! Боюсь, что отомстят. Поймают и отомстят – в другое время, по одиночке. Будут издеваться, унижать, бить, возможно, изнасилуют. Будут запугивать, пока не сломают. Сломать – это цель. Это уже было на этой планете не раз, такое постоянно происходило в этом маленьком унылом шахтёрском городке разрушенных степей, дурных генов отсидевшего отродья в местных зонах строгого режима и отсутствия всякого здравого смысла тут жить.

Они всем расскажут. Ленка бежала впереди, она всегда была спортивной, ловкой, сильной и крепкой. Страшно было ещё больше от мысли, что тогда сделают родители, если… Их мы боялись едва ли не больше. Отдадут в детский дом, в психушку, в другую семью, так уж было тут заведено. Потому родственничков боялись больше, чем насильников и убийц. Эти издеваются один раз, а родня всю жизнь. Как жаль, что потом многие за таких выйдут…

Мы бежали и бежали. Почему-то взявшись за руки. Казалось, что гибнуть лучше вместе. Скользнули между постройками из бетона, серыми и унылыми, и вместе с тем, такими родными для всех, кто там прятался. Кусты лопухов, крапивы, заросли сорняков, сухостой, камыши. Речка, ручей – перебежали. Из рва справа воняло, коричневая земля вывернутым нутром отвращала, будто говорила: убегайте скорей. Мы бежали. Топот и ветер в ушах. Некогда было оглянуться, преследуют ли нас. Поэтому мы не знали. Но страшно было, сосало под ложечкой, я боялась споткнуться, боялась, что она упадёт. Сколько раз мы так бегали вдвоём. Мы бежали и в какой-то момент наши ноги оторвались от коричневой земли, грязь больше не касалась нас. Сзади зашуршало, зашумело что-то, будто парус натянули.

*

Что-то чёрное, матовое, глухо-чёрное понеслось над землёй. Хлопали крылья-паруса. Помню, как Ленка кричала, но потом быстро умолкла. Ощущение победы и торжества. Ужас меняется на восторг. Стало всё равно, что произойдёт дальше. Звуки исчезли, смыслы исчезли тоже. Кроме той мысли, что я лечу и мы спаслись. Я обнимала Лену сзади, а спину тянула ломота. Было чувство, будто я покинула тело, будто я была в стеклянной банке, не в себе, не внутри, снаружи. Кожу немного жгло. Мы упали в траву возле нашего дома. Что-то хлопнуло сзади, было чувство, ну, как тогда, после операции, когда мне делали наркоз, я тогда быстро рухнула, свалилась в черноту и потом проснулась из белой ваты в шум и свет. Здесь было так же. Шум, свет, зелень, серый бетон дома, Ленка держала меня за руку. Она улыбалась.

– Ты всё помнишь, Лео? – она растирала мои ладони, они были онемевшими и холодными. Ступни я тоже ощущала не очень. Я лежала, моя голова на её коленях. Прозрачные волоски на смуглой коже татарских кровей. Мне было уютно. Не хотелось домой. Не хотелось это выключать. Ленка пахла травой. Я посмотрела на неё недоуменно. Конечно, помнила. Но вот всё ли я видела?

– Ты обняла меня и мы взлетели в воздух…

– Ленаааа! Домоооой! Я пришлааа! – мама Лены, красивая смуглая черноволосая татарка, улыбчивая и довольная жизнью, стояла на асфальтированной дорожке у дома. Мы вскочили, в пыли, начали отряхиваться. Хоть бы ничего не поняли! Сумки на месте, всё на месте, Ленка швырнула быстрое «пока» и решительно шагнула к матери. Я завидовала ей, до боли, её семье, родным. Её заставляли всё убирать самой и готовить на всю семью, но всё равно мне хотелось её жизнь. Там вкусно, там любят, там дом, там заботятся по-настоящему. Я буду скучать по до завтра, Лена. Спокойной ночи.

*

На следующий день в школе, с утра, сонные, мы поприветствовали друг друга кивком и поговорить смогли шёпотом на уроке математики, третий урок. Перемена в школе – плохое место для бесед, лишние уши, туалет, столовая, вынуть учебники и тетради, сложить учебники и тетради. Математика. Мы сидели рядом, учительница прицепилась к Коле, а мы пользовались.

– Что это вчера было?

Сегодня все вчерашние события казались другими, жуткими и необъяснимыми. Вчера их не нужно был объяснять, мы спаслись, и это было важно, больше ничего не имело смыслов и значений. Сегодня, когда мы попали в озеро людей, накатило чувство ментального похмелья, страх быть рассекреченным и страх, что мы столкнулись с чем-то, ещё худшим, чем то, от чего бежали. Уйма вопросов. Ноль ответов. Уже потом я пойму, что ничего хуже, чем то, от чего мы сбежали. Но это будет потом. А сейчас мы переживали, Ленка сжала моё предплечье.

– Лео, а ты можешь это повторить? Мы можем снова полетать?

– Я не знаю, как это произошло! Оно само…

*

День прошёл незаметно. Друзья наши, несколько мальчишек, четверо, шептались сзади и просили у нас списать. Затем вместе мы отправились в столовую и потом на физру. С утра подташнивало, наверное, после вчерашнего, подумала я. Ну и события. Вчера что-то произошло с моей спиной и кожей, странное, острое, сильное незабываемое ощущение, и боль, и одновременно напряжение, натяжение, дающее своеобразный кайф. Что-то среднее между чувством, что тебя разрывают, и ощущением безграничного единения с чем-то большим, сильным, красивым, надёжным и вечным. Страшным и неотвратимым. Величественным и древним. С кем-то, дремавшим до того, всесильным, вроде Бога. Что-то большое, словно парус, натянулось сзади, натянуло кожу, связки, мышцы, было такое чувство, что я вылетела из тела и наблюдаю за всем со стороны. А ещё я стала кем-то другим. Принимаю решение иначе, неуловимое и хрупкое во мне прошло точку невозвращения. Вчера, в момент икс, меня начало поднимать в воздух. Я обняла крепко сзади Лену и это было сродни инстинкту, уносить дитя, любимого, котёнка из огня и потопа. Я схватила её и потащила за собой вверх. Позже, когда вырасту и всё, всё разузнаю, я пойму, что это было похоже на взлёт на параплане, похожее чувство, острее, ярче. Это была паника. Как перед смертью. Это пришло через понимание неизбежности. Организм быстро выключает ненужные и страшные ощущения, всё немеет и одновременно действует как бы само по себе. Нечто происходит, а ты не знаешь, как, как ты это сделал? Каким местом думал? И тем более, каким органом действовал? Так и в тот раз, мы взмыли в воздух, нас закружило, управляемое и неуправляемое одновременно страшное наше чудо. Новые ощущения в теле порвали весь привычный и заезженный мир на тысячи осколков, выбросили меня из мира понятных людей. Хотя я ведь никогда этот мир не понимала и людей видела чужими. Лена тоже. На том и сошлись.

*

– Почему твоя майка в крови?

Я когда-то любила мать. Я была зависима от неё, любила её страстной, сумасшедшей любовью, которую она у меня вызвала насилием намеренно, долго, методично, ломая меня жестоким кнутом и выбивая зубы метафорическим тошнотворным ненужным пряником. Человек с расстройством личности, такой диагноз потом поставит ей мой приятель-психолог. А сейчас я для неё маленькая тварь, которая желает ей смерти. Тварь, которую она ненавидит и боится, как боятся нелюди всех живых и тёплых. Настоящих. Те, кто не обладает чувством любви, жизни, истинным талантом, отчаянно стремятся разрушить всё подлинное и светлое. Конечно, ей это удастся, это всегда удаётся взрослому, любые надругательства над ребёнком приносят мрачный плод.

Она швыряет мне в лицо мою белую маечку, которую заставляла меня одевать. Мне было туго в груди и стыдно, что одна я носила маечки в то время, когда другие носили топы.

На майке запеклись небольшие пятнышки со стороны лопаток. Начинаю разглядывать. Пахнет гарью, кровью и потом. Пахнет страхом и удовольствием. И ещё как-то запах, похож аромат высохших цветов и пыли…

– Где ты вчера была? Тварь! Блядь! Потаскуха! К тебе кто-то приставал?! – истеричные визгливые нотки в голосе матери бьют по струнам нервов, – Иди стирай свою вонючую майку, ты что, думаешь, я тебе новую куплю?

Её чётко выверенная на публику театральная истерика начинает набирать обороты. Для неё это хороший повод меня проломить и пожрать. Она стоит в мнимых софитах, запах любования собой – у меня шикарное обоняние! Мерзкий стареющий вампир, недобитый алкашом-отцом в юности. Вот же мне не повезло!.. Выключаю слух и, вслушиваясь в приятный защищающий меня звон в ушах, иду стирать. Удар по голове включает слух обратно, белая вспышка в глазах. Видимо, я пропустила что-то, что вампир посчитал важным. Чёрные круг перед глазами, звон уже настоящий. Тошнота. И тут снова чувствую, как начинает тянуть спину. Будто кожа натягивается. Но я решаю сдержать. Дышу. Дышу. Не сейчас. У меня тогда ещё был страх убить её. Ничего. Он скоро пройдёт. И я буду смотреть кошмары, где мать снова и снова причиняет мне боль и я убиваю её раз за разом…

Выбегаю из ванной, слышу истошный крик сзади, такой, будто режут. Обуваюсь и выбегаю на улицу. Вечерний сумеречный свет, всё кобальт, почти ночь. Горят огни домов и во дворах полно людей. Дворы большие, но и дома велики. Люди здесь перед сном почему-то высыпают толпой и во дворы, и на дороги, и в лес. Нигде я больше таких привычек не видела.

Мой быстрый шаг и сопение перерастают в бег, я легко оделась, вышла в домашнем, как была, на босу ногу босоножки. Зябко. Но я, перебирая ногами, лечу, на адреналине, легко и свободно. Мне кажется, что мои ноги всё длиннее, шаги всё шире, кожа на спине натягивается, какой-то парус тянет ввысь, я слышу за спиной хлопки и взмываю над землёй у самого леса, проношусь над верхними листьями, над верхушками деревьев. Гнев освобождает и несёт меня на парусах, я вижу их края периферийным зрением, чёрные края моих крыльев. Зрение поменялось. Я вижу будто в линзе чёткие очертания в середине, но ширина моего взгляда заходит почти за спину. Я вижу далеко и глубоко, и ровно столько, сколько мне нужно здесь и сейчас. Сознание застывает, а затем набрасывается тревога, я начинаю цеплять ногами за верхушки тополей. Будто во сне. Будто во сне, когда знаешь что это сон, и всё равно очень стараешься. Я боюсь проводов, боюсь столбов, я чувствую кожей предметы. Интуитивно тело несёт меня к кладбищу на холме. Я боюсь удариться при приземлении, но мои паруса опускают меня в траву нежно. Голые коленки качаются травы, холодной и влажной, я больше не чувствую парусов. Чувствую себя уязвимой и одинокой. Боже, мне идти пешком домой, ярость остыла и навалились сонливость, боль и страх. Мне захотелось свернуться калачиком где-то на чьей-то территории могилы, в укромном заросшем местечке, под скамейкой, в тени дерева.

*

Я проснулась ночью от того, что кто-то теребил моё плечо. Никого рядом не оказалось, и я решила, что это сон. Темно хоть выколи глаза. Немного видно траву, кусты. Я с трудом вспомнила вчерашний шок и всё историю, как я оказалась здесь, на кладбище. Что делает моя мама? Наверное, ищет меня. Небось всех подняли на ноги. Вот мне влетит! Страшно и не хочется домой, но холодно и неуютно быть тут. Хотя пока я пряталась в кустах, я чувствовала себя надёжно скрытой от людей, а это главное. Кроме людей, впрочем, я никого не боялась. Никого и ничего. В будущем, когда у меня появятся дети, с их рождением родится мой страх, панические атаки и кошмары про их жизнь, здоровье, благополучие и целостность. Но сейчас жизнь моя проста, ужасна и одновременно легка, понятна. Я живу мечтами. О том, что будет потом. О том, что возможно и существует. О Ленке. О нашей с ней дружбе. О том, о чём мы пообщаемся в будущем. Я ведь ещё не знаю, что общего будущего у нас нет. Но сейчас я живу идеями. О том, что если бы я жила не здесь. И нет, я не грежу о другой семье, родителях и брате. Я мечтаю о другом мире, других существах, мало имеющих общего с людьми. Я мечтаю о другой стороне вселенной, как о рае, как о манне небесной, я будто вспоминаю это, а не придумываю. Так, если бы я там уже когда-то была.

Поднимаясь, я зацепилась каштановыми спутанными волосами за что-то, начала выпутывать свои хвостики и увидела его. Он лежал совсем рядом с тем уголочком, где я спала. Точнее, мы спали вместе. Малыш, чёрный, с тёмной гладкой шерстью и маленькими крылышками. Взяла его на руки, а он мирно сопел. Наверное, спит. Или болеет? Мы стали пробираться через оградки, где я цеплялась за острые пики и шипы кладбищенских недружелюбных жизни строений. Я шла домой.

*

Я вошла в квартиру в темноте. Здесь тихо и это странно. Я была в ужасе, ведь меня всегда искали со скандалом. А сейчас была непривычная гнетущая мучительная тишина. Игнорирование моего бегства было хуже любого крика. Ну что ж. Используем ситуацию. Я внесла малыша в комнату и положила под кровать. Удар в дверь сотряс комнату.

– Ты что, думала явиться сюда и /не заплатить/ спокойно лечь спать? Не будет так! /Мне плевать на тебя. я просто хочу тебя сожрать, маленькая мерзость/

Голос матери вонял. От него исходило зловоние, как их могилы. Воняло гнилым, тошнотворным, несварившимся. Малыш запищал под кроватью. – Кто там?!! А ну говори!!!

Я сжалась. Она боится. Как приятно мне было видеть её страх. И страшно было это показать. Волны зловония усиливались, когда она боялась. От неё несло немытым телом девочки, которую она утопила, когда была школьницей… Мёртвая девочка не являлась, никому она не снилась, матери такое сниться не могло, как не могут сниться сны человеку без души, точнее, с выжранной её алчностью дырой на месте души… Но запах! Запах всех смертей, что она видела, а глядишь, и участвовала, слышала и собирала слухи, всегда сопереживая убийцам, презирая жертв. Запах выдавал её, особенно запах страха.

Я вжалась комком в постель. В лучшем случае изобьют, тогда мне было всё равно, словами изобьют или чем ещё. Тело чувствовала одинаковую боль, душа тоже. Малыш лежал тихо. Главное защитить малыша.

*

Утром малыш поселился у меня в рюкзачке и мы отправились в школу. На уроке он прокусил мне руку, не больно, и тихонечко пил кровь и слизывал сукровицу. После него ранка быстро заросла. Через час появился миниатюрный розовый шрамик. Лены не было. Так случалось, Лена часто болела, пустая парта молчала её отсутствием. Что случилось? Где-то фоном, под полом нутра, я чувствовала облегчение. Когда кого-то сильно любишь, когда к кому-то добровольно, но намертво привязан, эта связь бывает настолько крепкой, что временами удушает и тяготит. Я почувствовала облегчение и свободу одиночества, именно сейчас всё было как надо. Раньше, когда Лены не было, я болела одиночеством. А сейчас у меня появился новый друг, с которым я ощутила невидимую и необъяснимую связь, не такую земную, как с Ленкой, а будто зов из тех самых вымечтанных днями и ночами миров. После кормёжки собой и сна на кладбище рядом с ним нить связи всё крепла. Я ждала, когда закончатся уроки, скорее бы! Как назло, время тянулось тягостно, день сегодня такой бесконечны!.. Время наполняло воздух вязкой прозрачной слизью, а я плыла через неё, еле шевеля руками и ногами. Сбежать с уроков было боязно. Скажут родителям. После ярких событий последних дней непонятно было, чем всё тогда закончится для меня. А тем более для малыша. Страшно подумать.

Я одела кофту, чтобы не видно было, сунула его за пазуху. Кто же ты, малыш без имени? Кто ты и как в нашем мире? Или он и для тебя дом? А дом ли этот мир для меня? Я ждала звонка, чтобы отправиться на кладбище. И вот наконец он настал, этот миг. Миг прозвенел. Все сорвались с парт, я обычно медленно бреду, не спешу домой, там нет ничего счастливого для меня. Всё счастье всегда за стенами. А тут я рванула едва ли не быстрее всех, неосторожно, открыто, безмятежно. Быстрее всех! В руке рюкзак, я метнулась по лестнице к выходу. Малыша прижимала другой рукой, кофта сверху. Наверное, так меня и заметили ОНИ.