Норковый тулупчик

Норковый тулупчик
Наталья Александровна Веселова

Нина живет спокойной жизнью в собственном доме, любимом с детства. Но однажды в ее калитку стучится посторонний человек, утверждающий, что дом принадлежит ему. Жизнь превращается в кошмар, и спасенья не видно. Только вот Нина давно забыла далекий день, когда искренне помогла хрупкой женщине… Может быть, оттуда, из давнего прошлого придут на помощь?

Наталья Веселова

Норковый тулупчик

Его благородие жалует мне

шубу со своего плеча.

На то его барская воля…

Господи Владыко (…).Заячий

тулуп почти новешенький!

А.С. Пушкин, «Капитанская дочка»

Что теперь станет с Марсиком? Эта мысль как впилась с утра в ее мозг, будто тонкая колючка в пятку, так и цепляла – при каждом невольном вздроге сознания. Только усыпить. Другого выхода Нинон не видела – да и не было его, как ни изворачивайся… Вот так прямо взять и усыпить здорового пятилетнего немецкого овчара с дремучей золотой бездной в чуть прищуренных, всегда на хозяйку жадно устремленных глазах. Сделает это, конечно, зять. И на минуту не задумается, а она не посмеет возразить. Она теперь вообще никогда ничего не посмеет: вспять время не повернешь… Это когда-то, десять лет назад, было ее гнездо, которое она маниакально украшала, словно ласточка, принося туда в клюве по травинке: то коврик в ванную, то полочку под локоток у кресла – чтоб и чашка, и книжка… Даже вспоминать странно… Восемь лет назад Нинон оставила квартиру дочке с ее семьей, и теперь только гостевала там иногда – очень редко и недолго. В бывшем своем доме, незаметно ставшем необратимо чужим, а иногда почти скатывавшемся во враждебность.

Марсика – шерстистого, всегда готового на рык и непривычного к паркету – туда привезти с собой невозможно: в маленькой брежневке, где в меньшей, десятиметровой комнате теперь спальня Людочки с мужем, а в большей – аж четырнадцать метров! – размещены внуки-близнецы Петя и Паша со своим двухъярусным спальным местом, неразлучной, как и они, парой секретеров с компьютерами, несколькими спортивными снарядами и одним на двоих неожиданно ласковым и безответным, похожим на белую акулу бультерьером по кличке Беляш… Куда уж там Марсику, самой-то куда-нибудь примоститься! Ну, положим, Людочка маму если не любит, то хоть пожалеет иногда, и, когда муж ее, горе-художник, ночует в мастерской, будет класть мать рядом с собой на супружеский раскладной диван, на свою половину, а сама переберется на мужнину… Ночует супруг вне дома часто и охотно, потому что жену давно разлюбил, а дети ему и вовсе мешают: так, появится, прикрикнет для порядку, чтоб показать, кто хозяин в доме, доведет мелочными придирками и неявными, но гнусными оскорблениями действительно подурневшую за последние годы Люду до крика и слез, после чего обзовет истеричкой, на которой «знал бы – не женился», благородно вознегодует и вновь исчезнет на полнедели. Девочка ее знает, что в мастерскую муж регулярно приводит женщин – для вдохновения, даже если наскоро ляпает трафаретную халтуру, вроде эмблемы спонсора на форменные майки и куртки детской спортивной команды… Но она давно махнула рукой на мужа – и на себя. Других в сорок – и пятьдесят, кстати! – называют на улице «девушка», а Людочка… Нинон так больно теперь видеть эту – еще чуть-чуть – и да, можно будет сказать «опустившуюся» – старообразную тетку с жалким трепаным пучочком давно не крашенных волос, в вечных унылых шерстяных кофтах и прямых юбках неопределенной длины, вроде бы и новых, в магазине купленных, а все равно будто раскопанных в бабушкином сундуке. «Покрасилась бы, может, дочка, стрижку какую сделала…» – робко советовала, приезжая раз в месяц, Нинон. «Ой, мам, сил нет…» – вяло отмахивалась Люда и заправляла за ухо посекшуюся прядку… Но с мужем она никогда не разведется – будет тащить его до смерти, нелюбимого и нелюбящего, зато требовательного и полного амбиций… Люда сейчас «оператор» частного копи-центра. Проще говоря, она двенадцать часов в сутки сидит в стеклянной коробке, приткнувшейся в недрах торгового-развлекательного центра, и распечатывает клиентам тексты на принтере или делает им дежурные черно-белые ксерокопии документов, где лица на фотографиях откровенно страшны, как случайно проявившиеся изображения привидений… Нет, когда-то была благополучно закончена традиционная «Корабелка», что-то инженерское прописано в синих корочках… Но куда уж теперь! Хоть какая-то работа есть с регулярной зарплатой – и то счастье, так-то вот… В свободное время Люда пытается – деловито, но почти всегда неудачно – искать каких-то недостижимых и почти мифических олигархов, готовых оплатить банкет «для нужных людей» на очередной мужниной выставке в окраинной библиотеке, мечтает выбить ему какие-то фантастические «гранты», подает его документы на премии, которых он никогда не получает, потому что средства, гранты и премии распределены еще задолго до того, как на них кто-то «подал» – и всем это понятно, кроме Люды и ее мужа… Но ничего, зато деньги, вырученные за пропечатанные спины спортивных маек, он несет именно жене – почти до копейки. «Со своими девицами разве что бутылку шампанского разопьет», – радуется Людочка… И все длиннее ее юбки, все серее и коричневее кофты… Ладно, когда зять будет приходить с ночевкой, придется ложиться на кухонный диванчик. Он, правда, коротковат, ноги свисают, но можно низенькую такую табуреточку… с подушечкой… Не выгонят же на улицу – мать все-таки родная и бабка! И с детьми поможет, кстати: как они из школы придут – она им борщика горяченького, чтоб сытенькие перед секциями своими спортивными…

Господи, как страшно…

Снова больно цепляет колючка по имени «Марсик». Не пустят его в квартиру, не пустят… Тем более что своя собака у них немаленькая, да и Марс никого, кроме Нинон, не признает – даже детей. Все другие для него – потенциальные враги, и он их лишь милостиво терпит до гипотетически возможной команды «фас» – и ждет ее даже во сне, чутко поводя острыми бархатными ушами. Окрас у Марса совсем волчий, серо-черный, называется «зонарный», кто в поселке его не знает, не осведомлен о низкой овчарочьей осадке кзади, – тот опасливо косится: не волка ли ведет на поводке эта сумасшедшая тетка? Хм… Тетка… Хорошо, если так, а то ведь, наверное, думают «бабка»… Она сама в лечебницу не поедет, а Марсик зятю в руки не дастся… Придется вызывать ветеринара-усыпителя на дом – за ее деньги, разумеется; она и уйти не сможет, потому что Марс без нее всех в доме перервет, включая детей и врачей. Значит, никуда не денешься: подарить его некому (хорош подарочек, сожрет счастливого обладателя и не подавится), придется не просто как-нибудь душераздирающе проститься, но и присутствовать… Давным-давно она видела, как усыпляли собаку ее школьной подружки – та не смогла, умолила пойти с песиком в кабинет десятиклассницу-Ниночку… Несколько лет не забывалось то, что пришлось увидеть тогда в лечебнице! Но спаниель подруги был старый, плешивый и неизлечимо больной, весь в устрашающе огромных опухолях; он твердо знал, что пришла его собачья пора, кротко смотрел абсолютно человеческими всепонимающими глазами и нервно, прерывисто вздыхал: вы, дескать, поскорей уж, девчонки, устал я… А Марсик… Нет. Она не сможет. Лучше уж в приют отведет, скажет, нашла на улице… Нет, нет. Пусть хоть режут ее, хоть на улицу выкинут! А может, отдать его пограничникам, пусть несет военную службу? Поступает же так кто-то, она сама читала… А-а-а! Да что ж это делается-то на свете, Господи! И как же ты допускаешь такое! Меня – наплевать – но Марсика-то за что?! Он же тоже тварь Твоя, Боже, мы-то тут, на земле мыкаясь, ко всему привыкли, но его не мучь – серого, злого, преданного, ничего не понимающего!

Чувство беспомощности захлестнуло Нинон, она покачнулась за столом, едва не закрыв лицо руками, но вовремя глянула вперед, наткнулась взглядом на монументальную фигуру женщины-судьи в складчатой мантии – над квадратным черным пятном маячило расплывшееся, сероватое, презрительно-равнодушное лицо в тяжелых прямоугольных очках. Такая не пощадит. Это тебе не Марсик.

«Вы же знаете, что бедному с богатым не судиться… – шепнул ей в ухо, мягко поддержав за спину, молодой и бойкий адвокат Илья. – Но раз уж решились… Давайте хотя бы проиграем с высоко поднятой головой… Ну… Соберитесь… Может, еще и ничего, кто знает…» – Илья чуть слышно вздохнул. Он-то как раз знал – и предупредил честно, еще до самого первого заседания: «Эти – занесут, можете не сомневаться, – кивнул в сторону надменной девчонки, представительницы истца. – Не судье – так в нужные организации. А там неудачницы-недоучки сидят, которые айфон только во сне видели, и пенсионерки, чья пенсия равна прожиточному минимуму… Продолжать мне или сами поймете, Нина Алексеевна?». Она, конечно, понимала.

– Я протестую! – с протяжным воем подскочил вдруг рядом с ней адвокат. – Протестую против приобщения этого чертежа! Его происхождение…

Грохнул, будто выстрелил, деревянный молоток:

– Протест отклонен. Суд постановил удовлетворить ходатайство истца о приобщении к материалам дела плана дома и участка.

– Ваша честь! – против всяких правил взмолился Илья. – Там цветной тушью нарисовано! В пятидесятых годах прошлого века! Неизвестно кто, что и где рисовал, там и вокруг все тогда другое было! Непонятно даже, та ли местность вообще, о которой речь-то идет! А надписи…

– Ваш протест отклонен, вам неясно, представитель ответчика?!! Еще раз – и вы будете из зала – удалены! – судейская мини-кувалда вновь обрушилась на кафедру, и легко было предположить, что если б суровый закон давал судье право молотить не по столу, а по головам участников процессов, то их мозги давно бы уже были размазаны тут по стенам во устрашение всем последующим.

«Где-то я ее видела…» – неясно мелькнуло у Нинон в эту ужасную секунду.

Илья потупился и сел.

– Кремень баба, – тише шепота поделился он с клиенткой. – Точно – скушала…

Нет, она определенно идиотка… Причем тут Марсик?!! Кто думает о собаке, когда под откос летит – жизнь?!!

*

Истца своего Нинон видела единственный раз, поздней весной. Однажды, жмурясь от удовольствия (эту привычку она за собой знала и считала ее обаятельной), будущая ответчица пила на крыльце утренний кофе со сливками, вытянув вдоль теплых крашеных досок свои длинные, все еще стройные ноги и заголив их выше колен, – и вдруг в щели между землей и глухим железным забором промелькнули и замерли у калитки мужские ярко-белые кроссовки. Тотчас раздался стук, Нинон мгновенно натянула юбку на колени и крикнула: «Кто там?». Приятный тенор ответил: «Сосед, на минуточку!» – и она впустила во двор невысокого симпатичного мужчину с приветливым взглядом и вежливой улыбкой. Незнакомого, но совершенно неопасного… Ох, и «минуточка» же оказалась!

Соседей справа и слева Нинон прекрасно знала в течение вот уже полувека, поэтому еще до того, как мужчина объяснился, стало очевидно, что он не кто иной, как владелец заброшенного участка, располагавшегося позади, и древнего, уже в землю врастающего дома без окон без дверей, который давно не виден был среди буйно разросшихся колючих кустов с несъедобными ягодами и зарослей гигантского борщевика, похожего размерами и формой на тропические деревья… Хозяином всей этой роскоши был когда-то сослуживец отца тогда еще маленькой Ниночки; оба они обзавелись участками и строились одновременно, а детей их связывал особый вид дружбы – летний: это когда ты с приятелем на даче – не разлей вода, а вот случайно встретиться зимой в городе, где-нибудь в театре или на детском празднике, показалось бы странным и неловким… Отпрысков у соседей имелось двое: старшеклассница Марина, открыто презиравшая «мелюзгу», и вихрастый пионер Лешка, смышленый кареглазый толстячок с льняными волосами, что запомнилось необычностью, потому что либо глаза сами собой напрашивались васильковые, либо волосы – шоколадные; он и принадлежал к той ватаге ребятишек, с которой бегала подросток Нинка… Махнувшая за шестьдесят Нинон пытливо глянула в лицо своему ровеснику-соседу: нет, не карие глаза – серые, как и положено при светлых с проседью волосах. Не Лешка… А кто?

– Меня зовут Константин… Можно без отчества… И я племянник… – он назвал имя, ничего Нинон не сказавшее, давно из памяти ускользнувшее. – Бывшего хозяина того участка. Теперь я его унаследовал, поэтому…

Такое простое слово, а в ней – ёкнуло, вырвалось:

– А Лешка… Марина…

Красиво погрустнев, мужчина кивнул:

– Марина эмигрировала, давно уже, прислала отказ, я покажу вам, если требуется, – (Нинон помотала головой: ей-то что до этого?), – а Леха… Ну, тут дело обычное: пил как лошадь; пока жена жива была – сдерживала как-то, потом умерла, а он – по наклонной… За год человеческий облик потерял, через два – сгорел во сне до углей вместе с квартирой… И шестидесяти не было мужику. Такие дела.

У Нинон смутно пронеслось: сладкие гороховые стручки в чужом саду, черепаха размером с детскую ладонь, бойко плывущая в открытое море, букетики с ягодами земляники, собираемые на валу вдоль железной дороги, – и все это как-то связано с тем смешным пузанчиком, от которого, как оказалось, теперь остались только черные угли, как от средневекового еретика, казненного на костре… Она встряхнула головой:

– Да вы проходите в дом – что на жаре-то стоять, голову напечет! У меня там и кондиционер есть – муж успел, незадолго до смерти… Теперь вот спасаемся в жару…

Он и от кофе не отказался – приятный человек – и удивился, как такой вкусный получается, и вежливо хмыкнул на ее фирменный ответ: «Евреи, не жалейте заварки…».

За кофе сосед, человек, как сам признался, состоятельный, рассказывал о своих планах участок расчистить («Но вот те чудные бронзовые сосенки – видите? – непременно сохраню»), построить там замечательный двухэтажный особнячок со скромной башенкой («Так дочка хочет, сам бы ни за что: уж больно вкусом какого-нибудь краснопиджачника отдает, но как не потрафить любимице, она же у нас единственная»), а меж тех пяти плакучих березок («Вам из-за борщевика не видно, но просто как де?вицы-красавицы хоровод водят, честное слово!») поставит миниатюрную беседку… Еще жена его мечтает об оранжерее, чтобы по древнерусским летописным рекомендациям самой выращивать и лимоны, и апельсины, и даже ананасы («А вы и не слышали? Как?! Вы не знали, что в Древней Руси все это было прекрасно освоено?»), кроме того, она очень любит разводить разные экзотические цветы («Такая утонченная женщина, необычная, понимаете?»), и он построит ей для этой надобы другую теплицу, самую современную; она, Нина, еще удивится, когда увидит те чудеса, которые они здесь сотворят… Да, кстати, насчет теплицы: очаровательная Нинон («Как это красиво, на французский манер!») знает, конечно, что ее отец случайно – а может и нет, он лично покойного старикана, пусть земля ему пухом, не знал – захватил целую полосу от его участка, шесть с лишним метров шириной и пятнадцать в длину – сотка все-таки, не кот начхал, между прочим – именно те сто квадратных метров земли, которые требуются для вышеозначенной постройки…

Нинон все еще продолжала улыбаться и кивать, пододвигая гостю тарелочку с нарезанным магазинным кексом, – и нельзя было не улыбаться в его ясные глаза и чарующую, мальчишески-застенчивую улыбку, в его открытость, в ненаглую уверенность в себе, в безопасность его и дружелюбие… Он показывал невесть откуда вдруг явившиеся планы и чертежи, со знанием дела вычерченные на пожелтевшей от времени бумаге («Вот здесь ручей, а это дорога – кстати, не только дом ваш, но и колодец тоже на моей территории оказался»), с четкими фиолетовыми печатями и петлистыми подписями людей, явно ставивших их когда-то со всей возможной торжественностью… Давно умерших людей, которые уже никогда ничего не подтвердят и не опровергнут.