Наследник империи

Щелк-щелк. Он то бледнел, то краснел, рука, лежащая на мышке, потела. Она была как деревянная, а ее движения судорожны. Щелк-щелк. Мысленно я хохотал, но усилием воли на моем лице сохранялась лишь снисходительная улыбка. Щелк-щелк. Да чего там!

Зато потом я увидел его фотографии, и улыбка с моего лица сошла. Я понял, почему его называют гениальным фотографом. Я видел женщину: она была обычной. Я видел другую: она была уродливой. Но на его фотографиях обе стали красавицами. Я уверен: обе они счастливы. Они получили то, зачем пришли. Если вы думаете, что это так просто – дать женщине то, что она хочет, то вы ошибаетесь. Это все равно что идти по минному полю, ожидая: вот сейчас рванет! Любая мелочь может ее расстроить, так же как и удача, самая маленькая, может вдохновить. От Павла Сгорбыша они ушли окрыленными. И нельзя сказать, что на этих снимках они сами на себя не похожи. В том-то и дело, что похожи! Узнаваемы. Непостижимым образом он показывал их внутренний мир, их ум и доброту. Через взгляд, выражение лица и наклон-поворот головы, искусно выставив свет. Он мог добиться желаемого эффекта, использовав всего лишь два источника освещения – рисующий свет небольшой интенсивности, направленный от фотокамеры, и светлое пятно на белом фоне стены от второй лампы. Он мог работать с моделями часами, снимать с разных позиций, меняя объективы и выдержку. Сгорбыш автоматические режимы не признавал, вот почему его не устраивала цифра. Он говорил, что жанр портрета самый трудный в фотоискусстве и здесь надобно повозиться.

– Я человек длинной выдержки, – говорил он. – Трехсекундной. Мне нравится, когда снимок словно бы застывает. Поспешность здесь ни к чему. Выставляя длинную выдержку, я физически чувствую, как рождается снимок. За эти три секунды я проживаю порой целую жизнь. Меня бьет лихорадка, я всячески оттягиваю момент, когда надо проявлять. Получилось или не получилось? Я не хочу сразу же увидеть свою ошибку.

– А если удача?

– Удача, сынок, никуда не убежит.

Вот такой человек был Павел Сгорбыш. Большой оригинал. Наконец он признался. Раскрыл свой секрет.

– Что такое талант фотографа?

Я понимаю, талант художника. Краски, колорит, композиция. Он – творец. Сам себе хозяин и всему, что его окружает, когда он творит. Он может домыслить и вообразить то, чего нет. Листву, которая уже облетела, солнце, которое ушло за горизонт, луну и звезды, которые еще не появились. Но фотограф лишь фиксирует на пленке то, что видит перед глазами. Какой здесь может быть талант?

– Терпение, – вздыхал Сгорбыш. – И еще раз терпение. Талант фотографа – его трудолюбие. Любовь к процессу.

И начинал рассказывать мне, какие использует технические приемы и лабораторные средства. Какой у него набор оптики к фотообъективу. Как он применяет проекционный монтаж, то есть печатает на один лист с одного и более негативов. Как искусно пользуется набором различных масок, диффузных дисков и сеток. Как добивается тончайших тональных переходов, применяя двухрастворное проявление. Работает по старинке, презрев достижения последних двадцати лет. С одной стороны, он был ископаемым. Размороженный мамонт из сибирской тайги Павел Сгорбыш и допотопные средства, которые он использовал в работе. А с другой – гений фотографии. Одновременно и раб ее, и хозяин процесса. У меня от всех этих терминов голова пухла, а он все рассказывал и рассказывал. Фоторисунок, соотношение тонов, частичное ослабление негатива…

Сколько же надо было просидеть в лабораториях, чтобы все это узнать! Сколько сделать ошибок и сколько времени потратить на их исправление! Я понял, почему он не женат. Почему у него нет детей. У него на это просто нет времени. Он один как перст, зато – Властелин Мира. Мира фотографии.

Вот почему он так ненавидел цифру и уважал аналоговые фотоаппараты. Пленочные. Опыт накапливался годами. У каждого фотографа были свои маленькие секреты, которыми они не спешили делиться. Это то же самое, что знаменитый лак Страдивари. Свой, фирменный, особый прием, если ты, конечно, Мастер.

Потому им и обидно. Старым фотографам, которые не спешат отказываться от аналоговых фотоаппаратов в пользу цифры. На то, чтобы постичь секреты мастерства, жизнь ушла. А меж тем сейчас какой-то пацан выходит во двор, наводит крутую камеру: щелк-щелк!

– Ой, молодец, Петя! (Вася, Коля, Саша…)

Семья в восторге, альбомы пестрят фотографиями, снимки яркие, четкие. Сгорбыш говорил, что в них нет глубины. Ее нет в цвете, который дает цифра. Компьютер его не чувствует, не смягчает, не играет с ним. Он просто фиксирует и передает. Там, где мало человека, мало души. Удобства, привносимые компьютером в нашу жизнь, прямо пропорциональны чувствам, которые из нас уходят. Мы все больше сближаемся, люди и машины. Но не надо забывать о руках. Ручной труд делает цену вещи. Чем его больше, тем и цена выше. Хотя я с ним спорил. Говорил, что всего этого и при помощи компьютера можно добиться.

– Вот смотри, Горб, – показывал я, когда мы уже сошлись достаточно близко и перешли на «ты». – Можно убрать морщины. Можно растянуть изображение. Можно поменять фон. А можно напустить туману.

– Не она, – хмыкал Сгорбыш.

– Ну, отчего же не она? Она!

– Нет. Не она. Это другая женщина. Лет на десять моложе.

– Значит, она будет довольна!

– Кхе-кхе… Сынок… Я вижу, ты хорошо знаешь женщин.

– Еще бы!

– А почему ты до сих пор не женат?

На самом деле это вопрос сложный. Открою вам тайну: в глубине души я до тошноты порядочный и правильный человек. И если какой-нибудь женщине удастся дотащить меня до Дворца бракосочетания и продержать там в течение часа, пока не будут улажены формальности, то все, конец. Я буду верен ей до конца своих дней, ей и нашим детям. Ни разу не схожу налево, не посмотрю в сторону другой. Буду терпеть, какой бы стервой она ни оказалась. Ходить за ней как пришитый, и на все ее упреки отвечать: «Да, дорогая, согласен, дорогая». Я очень люблю детей, это для меня святое. Ради них я буду шелковым, да что там! Бархатным. Шагреневым. Съежусь до размеров моей второй половины. Буду ходить каждый день на работу и отдавать всю зарплату, до копейки. Но это моя страшная тайна. Узнай об этом женщины…

К счастью, они не знают. У меня репутация Дон Жуана, пожирателя сердец. С виду я типичный плейбой. Из тех, что красуются на глянцевых обложках гламурных журналов. Спасибо маме! Наверное, когда она была мною беременна, не отходила от зеркала. Смотрела в него так часто и долго, что я родился похожим на нее как две капли воды. И эти мои губы…

Я попытался объяснить это Сгорбышу:

– Женщин у меня было много, но я не встретил одну-единственную. Ту самую. Понимаешь?

– И какой ты ее представляешь, сынок?

– Ее зовут просто. И по-русски. К примеру, Машей. У нее длинные темные волосы и светлые глаза. Голубые. Или синие, – мечтательно сказал я. – Большая грудь…

– Кхе-кхе… Сынок…

– Ведь ей предстоит выкормить пятерых детей.

– А не много? – усомнился Сгорбыш.

– В самый раз, – заверил я. – Еще она должна быть доброй. Само собой, порядочной. Я у нее буду первым.

– И ты, развратник, этого требуешь? – усмехнулся Сгорбыш. – А совесть у тебя есть?

– Я не развратничал, – тут же возразил я. – Прививал иммунитет. А своей жене я и сам его привью.

– Мерзавец ты, – ласково сказал Сгорбыш. – Ох и мерзавец!

– Что есть, то есть, – вынужден был согласиться я.

– Ты никогда не женишься.

– Посмотрим.

Я вспомнил этот разговор потом, в момент настолько важный, что от него зависела дальнейшая моя судьба. Когда решал загадку Сгорбыша. Проявлял НЕГАТИВ. Потому что это был важный разговор, ключевой, он тоже его не забыл. Он построил на нем цепь моих логических умозаключений. Набойка-то от женской туфли!

В моем рассказе нет ничего лишнего, хотя вам может показаться, что я многословен. Все по существу. Потому что сейчас я подхожу к сути. К халтуре, которой занимались мы помимо основной работы.

Фокус

Талант у Сгорбыша был. Поработав с ним пару месяцев, я тоже перестал в этом сомневаться. Но платили ему в редакции копейки. Бонусом было то, что его не увольняли, во сколько бы он ни явился на работу, и терпели его запои, которые случались раз в месяц, в день зарплаты. Погудев несколько дней, Сгорбыш являлся в офис ровно в девять часов утра, подбородок и щеки выбриты до синевы, усы аккуратно подстрижены, аромат дорогого одеколона перебивает запах перегара. И никто не делал ему замечаний. Таковы были правила игры в поединке редакция – Сгорбыш. Главное, чтобы он угождал привередливым звездам, которые на обложках журналов и на их глянцевых страницах, всех, включая последнюю, хотели быть неотразимыми. Сгорбыш и угождал, но предпочитал простых смертных. Несмотря на свой огромный талант, он так и не стал модным фотографом. Из тех, что имеют собственную студию, к которым надо записываться загодя и платить огромные деньги.

– Почему? – спросил я.

– Пью я, – со вздохом ответил Сгорбыш.

– Почему?

Вот на этот вопрос он не смог ответить. Я подозревал, что здесь скрыта роковая тайна. Сто процентов: женщина. Красивая. Но Сгорбыш об этом не рассказывал. Потом я задумался. Ведь моей второй, и, похоже, главной, задачей было удержать его от пьянства. Я должен понять, почему он пьет.

Почему пьет русский человек? Я полагаю, оттого, что ему грустно и холодно. Ведь он живет в огромной, холодной, забытой Богом стране и страдает в ней от вселенского одиночества. От несправедливости. Ни в одной стране мира на одну душу населения не приходится столько несправедливости, как в нашей. Те, у кого воруют, пьют от обиды. Те, кто ворует, от стыда. И, напившись, начинают доказывать себе и окружающим, что иначе нельзя: дают – бери, не возьмешь ты – возьмут у тебя. А мы… Я имею в виду пострадавших. Русских людей, которые всю жизнь бьются головой о стену. Мы слишком уж совестливые. Нам стыдно за то, что мы позволяем себя обворовывать. Мы пьем от неловкости за наших богачей. Богатства нации принадлежат, увы, далеко не лучшим ее представителям. В этот момент я вспомнил себя в юные годы и вздохнул. Проехали.

А почему пьет талантливый русский человек? От безысходности. Россия предпочитает любить своих героев мертвыми. Мертвый гений – настоящий гений. В щедрости воздаваемых после смерти почестей с ней опять-таки никто не сравнится. Вот они и пьют, таланты. Чтобы поскорее сгореть и умереть. Уверенные, что после смерти им воздастся. И мы эту веру всячески укрепляем. Воздастся, да. После смерти. Так что мрите, дорогие наши. Мрите. А мы не будем вам мешать.

Да, Сгорбыш пил. Что тоже свидетельствует о его таланте. Был непунктуален, недисциплинирован и звездам порой хамил, когда они особенно капризничали. Потом, еще больше согнувшись, ходил на ковер к главному объясняться. Ему нужны были деньги. Когда я выяснил, что он тоже снимает квартиру, мы стали друзьями.