Сказки бабушки Параски. Ярмарка в Крутоярах

Сидорий: Но умей сказать: «Шабаш!»,

Обрубая развлеченье

И опять ныряй в верченье.

Жена Евлама Феногея, поглядывая на выпивающих кумовьёв, не удержалась от издёвки.

Феногея: Празднику и дурень рад!

Только наш-то аппарат

Слишком част в употребленьи.

До зимы уж все соленьи

Поубавились в подполье.

Евлам: Не ломай, жена, застолье!

Хранились сии семейные припасы в погребах бок о бок с соленьями. Поэтому, если какому-нибудь впавшему в дремотную меланхолию мужичку хотелось как-то поднять себе настроение, взбодриться или утешиться и при этом не раздражать супругу, он мог незаметно спуститься в подпол, нацедить в ковшик первача, выпить и закусить солёным огурчиком или груздочком, выловив его из соседней кадушки. Тем не менее, при таких запасах, да при такой великой любви к застольям, горьких пьяниц в Посаде почти что не было, то есть местные мужички иногда становились таковыми на период осенних свадеб либо затяжных праздников, но уж тут, как говорится, сам Бог велел!

Сапожник Тыря в разговоре с отцом Мосеем защищал посадских мужиков, когда престарелый батя начинал сетовать, что раньше посадский народец был куда более трудолюбивым и гораздо менее пьющим.

Тыря: Выпить – это же не спиться!

Всюду сыщется тупиться,

Чтоб набраться до хрю-хрю.

Мосей: Я за это что ль корю?

Выпал случай – выпивай,

Но дела не забывай!

Тыря: Суд твой, батя, строг и скор!

Мосей: Предков видится укор.

Если те превозмогали,

А их плёткой не стегали,

То потомок разве прав?

Всё спустив, считай, украв

У наследников своих,

Обманул и тех, и их.

Одевались местные мужики солидно, хоть и без лишнего шика, но непременно имели в своей гардеробе жилет с карманчиком для часов, в то время как их жёны и дочери старались соответствовать статусу горожанок разночинского происхождения, живо перенимая модные фасоны платьев. И если уездным барышням не доставало утончённости, чтобы с изяществом носить шляпки, пелерины и перчатки, то это с лихвой перекрывалось той решительной горделивостью, с которой они пялили на себя замысловатые уборы, причём у многих имелись даже зонтики, что делало их уж совсем похожими на «столичных штучек»! А некоторые девицы шли дальше и требовали, чтобы папаши приобрели для них очки, причём не по причине недостатка зрения, но для пущей элегантности вида и с претензией на особо тонкую духовную принадлежность. Ведь они видели, как свистуновская княжна, изредка наезжавшая в своё имение Свистуновку, именуемое также Визгуновкой, и расположенное вблизи Посада, с небрежным изяществом и аристократизмом носила столь соблазнительные, просто невероятно прелестные очёчки, что делало её умопомрачительно-привлекательной и недосягаемо-загадочной. Если заботливый папенька попадался не хитрость лицемерной любимицы и всё-таки приобретал для дочери вожделенную забаву, а это, как правило, оказывалась несколько иная оптика, выглядевшая не столь презентабельно и претенциозно, но примерно из той компании очков, что можно было видеть на носу портного, сапожника либо дамы почтенного возраста, зрение у барышни моментально шло на поправку.

Покерий, обсуждая с женой Фелоньей эту странную моду, от всей души радовался, что их дочь Устья?на, слава Богу, не поддалась такому сумасшествию.

Покерий: Ну и девки! Обезьянки!

Хорошо, что у Устьянки

Эта дурь не завелась.

Фелонья: Дак откель она б взялась?

Покерий: Сей пример отнюдь не нов:

Всяка дурь из Свистунов —

Образец для всех княжна.

Фелонья: Дак какого же рожна

Так бездумно подражать —

Очи в стёкла наряжать?

Покерий: Через это придуренье

Перепортят девки зренье.

Единственная деревенская традиция, от которой посадцы пока не готовы были полностью отказаться, во всяком случае молодёжь – это воскресные игрища или по местному – гульбища. Не имея городского сада, а всего лишь небольшой скверик в центре у главной церкви, молодые девушки и парни по воскресеньям собирались за околицей возле речки недалеко от дома Кульбачей, но не в том месте, куда пастух обычно пригонял на водопой стадо, а несколько в стороне, дабы случайно не вляпаться выходной обуткой в коровий блин.

Сойдясь совместно в довольно большую компанию, юные посадцы до самого заката веселились, хороводились, пели песни, затевали игры и плясали так, что небольшой пятачок земли был утоптан резвыми ножками многих поколений до бетонной плотности армейского плаца.

Про местных представительниц прекрасной половины рода человечества сказано было много, но следует добавить, что все они вели своеобразную светскую жизнь. После завтрака многие хозяйки отправлялись на базар или в лавочку, прихватив с собой служанку с корзинкой. Когда покупки были сделаны, служанка возвращалась домой, а сама хозяйка заходила в аптеку к Немчутке, дабы испить кофе либо какао и пообщаться с другими такими же сударынями, узнать новости, поделиться своими наблюдениями, то есть приятнейшим образом повращаться в обществе.

Иногда в такую компанию могли затесаться мужчины, но чаще только для того, чтобы выразить своё особое мнение на обсуждаемый предмет разговора.

Кстати, о Немчутке или Ферштейне, как его тут частенько называли, якобы, из-за неспособности запомнить заковыристое нерусское имя. Так вот, местный аптекарь был выходцем из Германии и, понемногу занимаясь врачеванием, составлял конкуренцию не только земскому лекарю, но и местным знахаркам, одной из которых считалась Кульбачиха. У местных дам он был в большом авторитете, чего нельзя было сказать об отношении мужчин к этому говорливому толстяку, но и те не очень-то критиковали услужливого аптекаря, сумевшего расположить к себе большую часть населения. А, например, моряк Коца весьма саркастически реагировал, когда жена начинала восхвалять Немчутку, восхищаясь его глубокими познаниями в медицине и фармакологии, причём особенно едко, если рядом была Малафьина родственница – тётушка Вересинья.

Коца: Твой Немчутка врать талант!

Поставляет фатерланд

К нам немецких прохиндеев,

Недоучек и халдеев.

Дед Кульбач также был невысокого мнения об аптекаре, как и о своей домашней лекарке.