Конечно, никакого развода не возникало, но для четы Кульбачей, для их показательных разногласий и ссор ревность была излюбленной темой, дающей возможность «горячо» пообщаться, а потом, при случае, и пожаловаться друг на друга.
Кульбач: Со своей я сколь хлестался?
Как доселе жив остался,
Прям ума не приложу!
Цельный век на том сижу,
А по сути – невиновный.
Раньше бой бывал бескровный,
Но последний – смертный бой!
От тычков я весь рябой!
Грызла ж больше месяца!
Мне теперь повеситься,
Чтобы старой угодить?
Нет, пора мне уходить,
Но не в мир иных теней,
А к молодке посмачней.
И Кульбач в который раз с удовольствием вспоминал недавний случай, когда охваченная ревностью Кульбачиха огрела спящего «изменника» чекмарём.
Кульбач: Ну, уснул, к вдове прильнув.
Кто б грешил, вот так уснув?
Но в мозгах у бабки хмарь.
Тут же разом за чекмарь,
Дури ж некуда девать,
По макушке голой – хвать,
Как кузнец по наковальне!
И словила ж нас не в спальне!
За столом сидели чинно.
Но для старой всё причина,
Чтобы мужа уличить.
Как её не проучить!
Будет новый факт в карьере!
Говорю об адюльтьере.
Еросим и Крена посмеивались над чудачествами Кульбачей, искренне любя этих беззлобных старичков. Каждое утро, после ухода бабки «по делам», кто-нибудь из соседей забегал к деду, интересуясь, всё ли у них ладно.
Еросим: Как дела? Опять раздор?
Кульбач: Что ты, милый, шутки, вздор!
Покузю?кались слегка.
Ведь перинка там мягка,
Где взбивают, не ленясь.
Еросим: Можно ль эдак жить, бранясь?
Кульбач: В ссоре истинный твой лик:
Весь ты виден, как голик —
Ни листочком не прикрыт!
Чувства вспенены навзрыд.
Издаля-то что ль виднее?
Глянь на Нилу и Минея.
Их чужая жизнь влечёт,
А своя тишком течёт
В сонной дрёме и без всплеска,
Без задорин, шума, треска.
А буквально через полчаса, когда Еросим отправился в гончарню, дед взялся развлекать Крену рассуждениями о перипетиях своей семейной жизни.
Кульбач: Раз у нас такая мода:
В доме баба воевода —