Айбала. История повитухи

– Ай, Шуше Наврузовна какая! – Медина возмущенно цокнула языком. – Ты вот что: как повстречаешь мать Бекбулата, скажи ей, что согласна. Мол, недоразумение случилось. Бекбулат пока невесту себе не нашел. Может, все у вас еще сладится.

– Нет. – Айбала поднялась. – Ничего не стану говорить. И ты никому не говори.

– Куда ты? А хинкал?

– Дома поем.

Айбала шла по круто уходящей вверх улице, ступая медленнее обычного, впервые жалея, что кроме как домой, ей больше некуда пойти. В ее голове бился вопрос: почему? Почему?..

Чем не угодил матери Бекбулат? Он из хорошей семьи, его отец был водителем автобуса в райцентре, пока однажды зимой не погиб в аварии. Старший брат преподает в сельской школе, а мать, добрая и отзывчивая женщина, родила четверых мальчиков, но только двое – Бекбулат и его брат – пережили детский возраст. Если бы Айбала вышла за Бекбулата, она родила бы Зульхижат внуков, которые заменили бы той умерших сыновей.

Вернувшись домой, Айбала ничего не сказала матери, которая по-прежнему температурила, хотя кашляла уже не так сильно. Она почти решилась спросить у отца, знает ли он, что Зульхижат в ноябре приходила ее сватать, но Джавад был сильно не в духе. И незаданный вопрос – почему? – сперва сморщился до размеров грецкого ореха, а потом и вовсе растворился в потоке других мыслей.

Неделю спустя Меседу стала женой Садуллы-хазрата. Вопреки традиции, свадьбу играли не три дня, а только один. Мулла не терпел излишнего веселья и чревоугодия, к тому же брал себе уже которую по счету жену; этот брак, по советским законам, не мог считаться официальным.

Айбала очень боялась, что в утро никаха ей придется танцевать перед женихом[26 - По дагестанской традиции, когда жених приезжает за невестой в дом ее родителей, на входе его встречает незамужняя сестра невесты и танцует.], но Садулла-хазрат не поехал сам за невестой – отправил родственниц. Шуше сильно плакала, провожая Меседу в дом мужа. Меседу тоже полагалось плакать, но вместо этого она улыбалась.

– Зря она, – покачала головой Гезель. – Жизнь не будет счастливой.

Айбала подумала, что жизнь Меседу в любом случае не будет счастливой, станет она плакать или нет, но вслух ничего не сказала.

Сидя за столом, отведенным для близких родственниц невесты, Айбала смотрела на двух жен Садуллы-хазрата и по их лицам понимала, что они согласились на новый брак мужа только чтобы было на кого переложить домашние обязанности. Старшей жене муллы было уже за пятьдесят, она считалась очень старой и очень авторитетной, а средняя носила то ли десятого, то ли двенадцатого ребенка (даже Шуше не помнила точно, сколько раз принимала у нее роды) и выглядела усталой и ко всему безучастной. Мужчины праздновали на другой половине просторного двора, под навесом. Оттуда слышались голоса, музыка, смех – конечно, более сдержанные, чем на обычной свадьбе. За женскими столами никто не смеялся. Гостьи вели себя скромно, помня о том, что находятся во дворе дома муллы. Некоторые смотрели на Меседу с жалостью, а она, казалось, не замечала этих взглядов, гордо восседая на помосте и почти не притрагиваясь к угощениям. Меседу была в белом атласном платье и меховой накидке, подаренной женихом; голову поверх кружевного хиджаба покрывал плотный платок. Расписанные хной руки спокойно лежали на коленях, и было не похоже, чтобы Меседу волновалась или боялась.

Айбала с содроганием думала об ожидающей сестру брачной ночи. Она имела весьма смутное представление о том, что происходит между мужем и женой по ночам, но даже этих скудных знаний, почерпнутых из туманных намеков сестер, было достаточно, чтобы проникнуться к Меседу сочувствием.

Шуше куталась в две шали поверх пальто, поэтому никто не видел ее новое платье. В промежутках между приступами кашля она сетовала на то, что свадьбу можно было устроить и в доме, торжество на улице уместно летом или осенью, хорошо хоть погода наладилась и солнце припекает, а иначе она бы еще пуще разболелась. Соседки сдержанно кивали, ели плов и запивали лимонадом. Никто из них не отважился сказать Шуше, что Садулла-хазрат, по давнему обычаю, ни за что не позволил бы своей новоиспеченной теще переступить порог его дома. Возможно, именно по этой причине столы и накрыли во дворе. Это была своеобразная уступка муллы своей молодой жене – первая и, похоже, единственная.

Ближе к вечеру гости стали расходиться. Садулла-хазрат и Меседу стояли у ворот и благодарили всех пришедших. У муллы был такой же строгий, отрешенный вид, какой он всегда имел в мечети; длинная седая борода развевалась на ветру, серебряные нити, которыми была расшита праздничная зеленая чалма, переливались на солнце. Меседу едва доставала ему до плеча. Они стояли, не касаясь друг друга, словно чужие люди, случайно оказавшиеся рядом.

Прежде чем выйти за калитку, Айбала взглянула на сестру и постаралась удержать ее взгляд, но Меседу отвела глаза, а потом и вовсе отвернулась. Калитка закрылась, навсегда разделив сестер.

С приходом календарной весны ничто не изменилось. Ночи по-прежнему стояли морозные. По утрам становилось чуть теплее, к полудню солнце успевало слегка растопить снег, но после обеда, когда оно скрывалось за высоким горным пиком, ручейки талой воды подмерзали, и в воздухе снова разливался холод – предвестник ночного мороза.

Айбала давно привыкла, что весна в их края приходит неохотно, как бы делая одолжение. Она терпеливо ждала апреля, когда природа начинала потихоньку просыпаться, из-под земли появлялись первые ростки, и солнце не сразу скрывалось за горой, а какое-то время стояло в зените. Ее день рождения был в самой середине месяца, как бы деля его пополам. В этот день Айбала обычно спускалась в долину и шла по дороге, ведущей в село, мимо бесконечных совхозных садов, в которых летом, на сборе урожая, работали мужчины аула. До села Айбала не доходила, поворачивала обратно. Когда она возвращалась домой, мать ставила на стол пирог с овечьим сыром и молодой зеленью – любимое блюдо Айбалы. Так она становилась еще на год старше.

Но сейчас была только середина марта. Меседу уже две недели была замужем. За ворота дома муллы она не выходила, и Айбале оставалось лишь гадать, прижилась ли она в новой семье, не обижают ли ее, не нагружают ли непосильной работой. Шуше, выдав младшую дочь, словно забыла о ее существовании. Джавад постоянно хмурился, теребил усы, с женой и Айбалой почти не разговаривал; на вопросы, что случилось, бурчал что-то неразборчивое или вовсе ничего не отвечал. Из села пришла весть, что Гезель родила двоих мальчиков, и Шуше ходила по аулу гордая: уже девять внуков, вот какие у нее старшие дочери плодовитые! Она приготовила для соседей богатое угощение, а Джавад сходил на годекан, угостил мужчин бахухом.

Айбала часто думала о том, что сказала Медина. Теперь, увидев издали нескладную фигуру Бекбулата, она спешно сворачивала на боковую улочку или пряталась за оградой и пережидала, пока он пройдет мимо. Иногда Айбала представляла, каким бы он был мужем, но такие мысли были греховными, и она поспешно их отгоняла.

Как-то раз, выходя из магазина с сумкой, набитой мукой, крупами и сахаром, Айбала столкнулась с Бекбулатом, что называется, лоб в лоб, только вот лоб Бекбулата пришелся Айбале в область солнечного сплетения. Они отпрянули друг от друга, и Айбала от неожиданности выронила тяжелую сумку, которая упала ей на ногу.

От боли у Айбалы помутилось в глазах, а когда зрение восстановилось, она увидела, что Бекбулат укладывает в сумку выпавшие на землю свертки.

– Я сама, – вспыхнула Айбала.

Бекбулат подхватил сумку и пошел к дому Галаевых. Он шел медленнее обычного, но ни разу не оглянулся, чтобы посмотреть, идет ли Айбала следом. Она, прихрамывая, шла на приличном расстоянии, чтобы никто не догадался, что сумка в руке Бекбулата на самом деле принадлежит ей.

Бекбулат поставил сумку у калитки, развернулся и пошел обратно, не услышав (или сделав вид, что не услышал) тихое «спасибо», которое Айбала запоздало бросила ему вдогонку.

Спохватившись, что смотрит ему вслед, она поспешно вошла во двор и только там смогла перевести дух и унять колотившееся сердце.

Ей было стыдно от мысли, что Бекбулат считает, будто она отказала ему из-за его внешности, и горько, что он никогда не узнает, как было на самом деле. В любом случае Бекбулату нужна жена, и скоро он отправит мать в другой дом, где есть девушка на выданье. Айбалу позовут на свадьбу, и, сидя за праздничным столом, она будет смотреть на счастливую невесту, которая родит своему мужу сыновей, и этих детей будет принимать она, Айбала.

С этими мыслями Айбала пошла ставить воду для стирки.

С замужеством Меседу стирка полностью легла на нее: Шуше не помогала даже развесить белье. Она теперь относилась к Айбале еще строже прежнего, словно вымещала на ней злость за свое же решение никогда не отдавать ее замуж. Джавад хмурился, дергал себя за усы, но молчал. Айбала тоже молчала: внутри нее словно надломился стержень, заставлявший ее каждое утро открывать глаза навстречу новому дню, ничем не отличавшемуся от предыдущего, дню, наполненному нескончаемой работой: только сделаешь одно и тут же надо начинать другое.

Подруги и бывшие одноклассницы Айбалы одна за другой выходили замуж, покидали дом родителей и переселялись к мужу. Некоторым везло больше: родня с двух сторон скидывалась и строила молодым отдельный дом. Так предписывалось традицией, но далеко не у всех получалось обеспечить молодую семью собственным жильем. Аул считался одним из самых бедных в районе, поскольку был сильно удален не только от райцентра, но и от заливных пастбищ, располагавшихся по ту сторону высоких гор. Мужчины зарабатывали тем, что давал совхоз, и работа эта была по большей части сезонной. Зимой многие уезжали в район и нанимались на подработки, и только единицы, такие, как отец и братья Медины, добирались до России. Место под новый дом найти было нелегко: аул располагался на крутом каменистом склоне и все мало-мальски подходящие под строительство участки давно были застроены. Большой удачей для девушки считалось выйти замуж в село, где имелись магазины, амбулатория, школа и почта с телефонной кабинкой, из которой можно было позвонить не только в Махачкалу, но и в Москву, и в Ленинград (если, конечно, было кому звонить). Обе сестры Айбалы устроились очень удачно, жили в соседних селах, между которыми курсировал автобус, и при желании могли доехать до райцентра, который жителям аула казался чуть ли не Меккой. Будь Айбала посмелее, она могла бы иногда гостить у Зайнаб и Гезель, но она никогда не спрашивала у отца позволения поехать к сестрам, а те никогда ее не приглашали.

Айбала скучала по широким асфальтированным улицам райцентра, по витринам магазинов, за стеклами которых, словно сокровища из сказки про Али-Бабу, были разложены разнообразные товары, и даже выхлопные газы автобусов и машин вызывали у нее не раздражение, а восхищение. Айбала хотела снова пройтись по центральной улице Цуриба, купить горячий пирожок у торговца-лоточника и не торопясь съесть его под козырьком автобусной остановки.

Развешивая на веранде отстиранное белье, Айбала не подозревала, что ее желание вскоре сбудется. Она была уверена, что до свадьбы ее подруги Медины ничто не нарушит размеренный порядок ее жизни. И когда на следующее утро дверь дома Галаевых затряслась под нетерпеливыми ударами, сердце Айбалы не забилось в предчувствии неотвратимой перемены, только брови удивленно взметнулись: кому не терпится в такую рань?..

Повязывая платок, Айбала мысленно перебрала всех беременных, но ни у одной срок не подошел даже близко.

В проходной комнате она увидела отца и Тимура Сулейманова, младшего сына директора магазина. Тимур, бледный и с расширенными от страха глазами, повторял как заведенный:

– Алима… кричит… очень больно. Алима… кричит… очень больно.

Джавад повернулся к Айбале, отрывисто бросил:

– Позови мать. Она моется.

Но Шуше уже и сама появилась, со скрученными в узел влажными волосами, одетая в домашний велюровый халат и овчинную жилетку.

Тимур посмотрел на нее безумным взглядом и повторил:

– Алима… кричит… очень больно. Помогите, Шуше Наврузовна!

Тимур и Алима поженились в прошлом октябре по взаимной любви, поселились в пристройке во дворе дома Сулеймановых. Алиме было семнадцать, Тимур на два года старше. Он на жену надышаться не мог, обращался с нею ласково и не обращал внимания на насмешки старших братьев, регулярно поколачивающих собственных жен. Когда узнал, что Алима понесла, чуть с ума не сошел от радости. Ее срок был не больше шести недель, а при таком сроке внезапная боль означала или выкидыш, или внематочную беременность.

– Сознание теряла? – спросила Шуше.

– Что? – Тимур посмотрел так, будто не понял вопроса. – А, да. – Он быстро закивал. – Теряла. Два раза. И белая вся. Кричит и разогнуться не может. Пойдемте, ради Аллаха. Скорее надо!

– Торопить он меня еще будет, – проворчала Шуше привычную фразу, которую она сотни раз говорила нетерпеливым мужьям рожениц, а у самой лицо напряглось от неприятного предчувствия. – Приду скоро, понял, да? Иди к жене.

– Ради Аллаха, Шуше Наврузовна…

– Иди, сказала! Мужчина ты или нет?

Тимур ушел. Шуше сказала Айбале:

– Плохо дело. Иди одевайся быстро. Я тоже сейчас соберусь.

– Я одета. Только накидку еще. Иди, я пока сумку проверю.

Айбала подумала: хорошо бы, чтоб у Алимы был просто выкидыш. Такое случалось, особенно с первыми беременностями: подняла тяжелое, или застудилась, или муж побил, да мало ли причин? Женщины переживали такую потерю по-разному: кто горевал, кто смиренно принимал волю Аллаха, но рано или поздно они снова беременели и благополучно рожали. Бывало и такое, что выкидыш становился привычным, тогда мать или старшая сестра мужа сопровождали невестку в амбулаторию, где давали направление в райцентр на обследование.