«Предисловие к Достоевскому» и статьи разных лет

И вот здесь с ним происходит то, что с Иваном Петровичем. Мария Дмитриевна полюбила другого – «личность совершенно бесцветную», по свидетельству друзей Достоевского. Ни одним словом он не осудил ни её, ни своего соперника. Достоевский хлопочет о службе для этого человека ради неё, ради её счастья: «Она не должна страдать». Он встречается со своим соперником – так хотела Мария Дмитриевна. «С ним я сошёлся, – писал Достоевский другу, – он плакал у меня, но он только и умеет плакать!»

Эта любовь-мученье, любовь-сострадание, испытанная Достоевским, выльется много позже на страницы его книг, в особенности романа «Идиот». Думая не о себе, а о счастье любимой женщины, Достоевский мучительно хотел понять, будет ли она счастлива с человеком легкомысленным и молодым, «не сгубит ли он женщину для своего счастья». И ещё раз он пишет в письме той поры: «Чем кончится, не знаю, но она погубит себя, и сердце моё замирает». То, что чувствовала она, тоже нашло своё отражение и в «Униженных и оскорблённых», и в «Идиоте». Несчастная женщина любила обоих соперников, и мучилась, и страдала от этого раздвоения. Когда она решилась выйти замуж за Достоевского, молодой учитель, которого она любила, был одним из поручителей – несомненно, Достоевский помнил об этом, когда заставил Настасью Филипповну бежать из-под венца с князем Мышкиным к его сопернику Рогожину. Перед свадьбой с Марией Дмитриевной Достоевский писал о своём сопернике в письме: «…теперь он мне дороже брата родного» – эта мысль войдёт в роман «Идиот», где соперники обменяются крестами, «побратаются».

Иван Петрович в «Униженных и оскорблённых» ни разу ещё ни в чём не упрекнул Алёшу. Он готов служить влюблённым, готов переступить через себя ради их счастья.

Наташа понимает эту жертву: «Добрый, честный ты человек! И ни слова-то о себе! Я же тебя оставила первая, а ты всё простил, только об моём счастье и думаешь. Письма нам переносить хочешь… А я, я… Боже мой, как я перед тобой виновата! Помнишь, Ваня, помнишь и наше время с тобою? Ох, лучше б я не знала, не встречала его никогда!..» (курсив Достоевского).

Может быть, эти мучительные страсти выпадают на долю вовсе не только великих людей, просто не каждый, испытавший их, может описать, а главное, не каждый – понять, почувствовать не только за себя, но и за ту, кого любит.

Многие люди уверены, что любовь – непременно счастливое чувство, оно даёт человеку только блаженство. У героев Достоевского любовь всегда мучительна, но она так высока, так сильна, что, несмотря на её мученье, завидуешь такому высокому накалу человеческих чувств.

Описанные Достоевским и в «Униженных и оскорблённых», и в «Идиоте», в «Игроке» и в «Братьях Карамазовых» женщины больше всего страдают от раздвоенности своего чувства, от того, что любят не т о г о, с кем было бы хорошо и счастливо, а того, кто принесёт мученье и гибель.

Наташа говорит Ивану Петровичу: «Ваня, послушай, если я и люблю Алёшу как безумная, как сумасшедшая, то тебя, может быть, ещё больше, как друга моего, люблю».

Этот разговор Наташи с Иваном Петровичем на набережной, когда она уже ничего не скрывает, когда ждёт Алёшу, потому что навеки ушла к нему, оставив родителей, оскорбив отца, – это один из самых страшных разговоров, написанных Достоевским, понятых и пережитых им вместе с героями.

Один только раз на протяжении этого разговора у Ивана Петровича прорывается собственное страдание. «Что твой новый роман, подвигается ли?» – спрашивает Наташа. Иван Петрович не успевает сдержаться: «До романов ли… теперь, Наташа!» Но тут же спохватывается: «Да и что мои дела! Ничего: так себе, да и бог с ними».

В ответ на это признание он узнаёт, что происходит в жизни Наташи. Князь сватает сыну богатую, молодую, красивую невесту: «Уж Алёша увлекается ею». Алёша со своей полной и неразмышляющей честностью во всём рассказывает: отцу он рассказал о своей любви к Наташе, Наташе – о том, как хороша и как ему нравится Катя – невеста, которую ему сватает князь.

Иван Петрович не может ничего понять, задаёт вопросы и не получает на них ответов, но главное Наташа объясняет ему, и это главное – та самая любовь, какой не знали герои ни одного писателя, кроме Достоевского.

Как Иван Петрович готов переносить письма и устраивать свидания, так Наташа решилась: «…если я не буду при нём всегда, постоянно, каждое мгновение, он разлюбит меня, забудет и бросит. Уж он такой…» (курсив Достоевского).

Оказывается, герои Достоевского испытывают точно такие же мучения ревности, как всякий другой человек, – но только они знают, что владеет ими «гадкое чувство», которого не нужно слушаться. Почувствовав, что все решения Наташи продиктованы безумной ревностью, Иван Петрович сознаёт, что и в нём «разгорелась ревность и прорвалась из сердца. Я не выдержал; гадкое чувство увлекло меня».

Может быть, самое важное – понять мысль Достоевского: разница между людьми страшными и людьми прекрасными не в том, что один ощущает злобу, ревность, низкие чувства, а другие не ощущают; чувствуют одинаково все; но одни понимают и признают, что их чувства «гадки», стараются преодолеть их, подчинить плохие чувства добрым, а другие отдаются всему плохому в себе, потому что главное для них – своё «Я» и его желания.

Иван Петрович не сдержал ревности и дал ей вырваться «из сердца». Он во всём прав, мы не можем не признать его правоты: «Наташа… одного только я не понимаю: как ты можешь любить его после того, что сама про него сейчас говорила? Не уважаешь его, не веришь даже в любовь его и идёшь к нему без возврата, и всех для него губишь? Что ж это такое? Измучает он тебя на всю жизнь, да и ты его тоже. Слишком уж любишь ты его, Наташа, слишком! Не понимаю я такой любви».

Пытаясь объяснить Ивану Петровичу свою любовь к Алёше, Наташа смешивает все понятия: она согласна быть рабой любимого человека, и она готова терпеть от него любые муки, потому что «даже муки от него – счастье». Но Иван Петрович понимает эти её безумные, страстные слова, да и мы, читатели, сочувствуем ей не просто потому, что она любит, а потому что она не оправдывает себя, наоборот, всё время судит, сама себя обвиняет: «не так люблю, как надо», «нехорошо я люблю его». Наташа казнится сознанием своей человеческой вины – в этом и есть та душевная красота, какую любит в ней Иван Петрович, какую не может не понимать читатель. «Муки! Не боюсь я от него никаких мук!» – восклицает Наташа, и эти слова объясняют её страдание и оправдывают его.

Мы готовы согласиться с Наташей, что она любит «не так», «нехорошо»… Но кто может диктовать другому, как правильно любить, если человек готов на любые муки ради своей любви?!

«Всё ему отдам, а он мне пускай ничего» – вот исчерпывающая формула этой странной, безумной и фантастической любви. И ведь то же самое не говорит, не думает даже, но чувствует Иван Петрович: «Всё ей отдам, а мне пускай ничего», – вся жизнь обоих этих людей – в самопожертвовании, как же могли бы они любить друг друга, когда ищут одного: кому бы отдать всё, а себе ничего не оставить?

Иван Петрович стоит с Наташей на набережной – и узнаёт от неё всю правду, окончательно убеждается: она полюбила другого. Не может человек не испытать при этом боли за себя – Иван Петрович чувствует эту боль, но сразу же она сменяется болью за неё; он видит, как оскорблена Наташа, в каком отчаянии она, и он уж не мучается желанием мести за себя, только бы с ней-то соперник был хорош, только бы ей не принёс погибели…

Вот эта забота – прежде всего о ней – заставляет его обрадоваться, когда вдали появился Алёша. Но ведь Алёша знает, к кому он сейчас подойдёт, знает: перед ним человек, у которого он отнял невесту, кому он предпочтён. Многие другие молодые люди не решились бы подойти к несчастливому сопернику, а и подошли бы – с тяжёлым чувством, с ощущением вины, с готовностью на ссору. Алёша подходит «тотчас же», без сомнений, с чистым взглядом. Иван Петрович не может не признать: «…его взгляд, кроткий и ясный, проник в моё сердце».

«Он был высок, строен, тонок; лицо его было продолговатое, всегда бледное; белокурые волосы, большие голубые глаза, кроткие и задумчивые, в которых вдруг, порывами, блистала иногда самая простодушная, самая детская весёлость».

В этом портрете виден, разумеется, Алёша, но ещё больше виден сам Иван Петрович, внешность которого нигде не описана, да и не нужна нам его внешность: слишком хорошо мы видим его душу. Он пристально смотрит на своего соперника – и старается, изо всех сил старается смотреть как можно объективнее, ни одного лишнего упрёка, ни одной раздражающей ноты. Да, он видит «несколько нехороших замашек, несколько дурных привычек хорошего тона: легкомыслие, самодовольство, вежливая дерзость». Но и эти недостатки соперника Иван Петрович старается оправдать: не Алёшины это привычки; они характерны, свойственны для того круга, где воспитывали Алёшу; и не он в них виноват, да к тому же Алёша «был слишком ясен и прост душою и сам, первый, обличал в себе эти привычки, каялся в них и смеялся над ними».

Ивану Петровичу в голову не приходит сказать Наташе: да как же ты могла предпочесть мне, моей преданной и верной любви, м н е – умному и доброму человеку – этого пустого мальчика? Так вопрос не стоит для него, ему одно важно: не обидит ли он её, «не погубит ли» этот мальчик.

Раз о н а полюбила этого человека, Ивану Петровичу остаётся только одно: желать им счастья. И он ищет в Алёше хорошие черты; беспристрастно описывает его привлекательные свойства и старается оправдать то, чего не может принять.

Но, описывая Алёшу, он бессознательно говорит о нём очень страшные слова, выносит ему суровый приговор: «Даже самый эгоизм был в нём как-то привлекателен, именно потому, может быть, что был откровенен, а не скрыт. В нём ничего не было скрытного. Он был слаб, доверчив и робок сердцем; воли у него не было никакой. Обидеть, обмануть его было бы и грешно и жалко, так же как грешно обмануть… ребёнка. Он был не по летам наивен и почти ничего не понимал из действительной жизни; впрочем, и в сорок лет ничего бы, кажется, в ней не узнал. Такие люди как бы осуждены на вечное несовершеннолетие».

А ведь, пожалуй, это не только Алёше приговор. «Вечное несовершеннолетие» – страшное обвинение тем, кто воспитал этого «ребёнка» на горе не только окружающим, но и ему самому, кто обрёк Алёшу приносить людям зло, когда он хотел всем добра, но настолько не умел это добро делать, что оно оборачивалось бедой, несчастьем. Если бы он мог жениться на Наташе и подчиниться ей вполне, то, может быть, она сделала бы его счастливым и научила жить честно, да ведь он ничего же не мог сам – таким его вырастили. Алёша вовсе не понимает, что сейчас, сию минуту он делает страшное зло, поступок убийственный, безнравственный, губит Наташино имя, честь её отца, – наоборот, он уверен, что властвует событиями и руководит ими, то есть события, как всегда, сложатся сами, как он захочет.