Тайна старых картин

– Да я так понял, что он и сам точно ничего не знал, так только, говорил, что очень дорогая вещь… – он задумался на некоторое время, потом несмело произнес: – А ещё там один дворник постоянно ходил к нам покурить, поболтать. Так вот он много рассказывал про эту семью. Правда, я мало, что помню. Про дочь их говорил, что она рисовала хорошо. Только, вроде бы, с ума сошла, что ли… А дворника я того знаю! Он живет на Гоголя, там ещё такой дом большой красный, номер то ли 45, то ли 49… Дворник этот такой белый весь уже – седой, борода, усы…

– Хорошо, спасибо за информацию, – Дубовик поднял трубку телефона, чтобы вызвать охрану. – Если что вспомните, скажите дежурному, он нам передаст.

Ерохин закрыл дверь за Хомичем, которого увел вызванный охранник, и обратился к Дубовику:

– Товарищ подполковник, а что это за статуэтка такая? Поделитесь, – он сел напротив своего начальника.

– Что она из себя представляет, не знаю… Пока… А вот то, что касается семьи купца Лыткина, уже понемногу приобретает определенность. Я, когда увидел у себя в кабинете одну из этих картин, по обыкновению, решил повнимательнее разглядеть, и наткнулся на знакомое имя. Сначала не мог понять, откуда оно мне известно, но пошевелил мозгами и вспомнил, что года два назад это имя – Аглая – я уже слышал. – Дубовик встал, подошел к окну и, отодвинув тяжелую штору, открыл форточку, впуская в кабинет морозный воздух. Потом повернулся к Ерохину: – Если напряжешь память, то тоже вспомнишь, что тогда в райцентре произошло громкое убийство супружеской пары. Оба были заколоты ножом. Тогда об этом на всех совещаниях и в Райкоме, и в Обкоме говорили, только вот преступника, по-моему, так и не нашли.

– Да, я помню, ещё здорово кого-то из милицейских песочили, упрекали в непрофессионализме. Даже в газетах, по-моему, писали.

– Вот-вот! Но имя женщины – Аглая – произносилось. Его-то я и запомнил. Мало того, я несколько месяцев назад просматривал газеты начала века, искал кое-что по делу… ну, ты помнишь! Так вот там мне встречались заметки о купцах, во многих мелькала фамилия Лыткина. А в одной газете, за 1910 год, было написано об убийстве их старшей дочери Дарьи. И об Аглае в тех газетах тоже упоминалось. Я все газеты пересмотрел заново. Сопоставил все факты, и они меня заинтересовали. И, знаешь, не зря! В газетах также встречалось имя князя Уборевича – он занимал не последнее место в политических кругах. Дом, в котором мы с тобой сейчас сидим, – подполковник постучал указательным пальцем по зеленому сукну стола, – если помнишь, принадлежал именно этому князю. А вот сын его, Аркадий, по словам одного свидетеля, женился на Аглае Лыткиной. И когда я вспомнил, что убитого мужчину из супружеской пары звали Аркадий, мне многое стало ясно! Вот тогда я понял, что не зря меня заинтересовала эта картина. Ведь именно потому, что Аглая стала женой Аркадия, можно объяснить и то, что это полотно оказалось здесь, в подвале. А о статуэтке я услышал сегодня впервые, так же, как и ты. Только думаю, что это и есть подоплёка всей этой истории. Ведь не зря же приехал младший Лыткин сюда в войну. А посему, надо раскладывать всё с самого начала по полочкам, копаться в архивах и работать со свидетелями.

– Так приказывайте! – Ерохин выпрямил спину, готовый встать и откозырять.

– К сожалению, капитан, у нас с тобой есть ещё и другие дела, более важные. Так что, для этого расследования мы можем выделять не так много времени. Ну, что ж, будем выкраивать… Хотя… Знаешь, Володя, это расследование неофициальное, пока не обнаружатся более серьёзные факты, поэтому приказывать тебе не буду. Захочешь помочь – буду рад, – Дубовик испытующе посмотрел на Ерохина.

Тот запальчиво воскликнул:

– Товарищ подполковник! Вы будете работать, а я, значит, спокойно вечерами дома книжки читать? – он обиженно надул губы. – Да меня совесть замучает! И потом… мне тоже интересно!

Дубовик засмеялся:

– Ладно, не сердись! Вот тебе дневник штандартенфюрера СС Дитриха фон Лемке, – он достал из ящика стола блокнот, переданный ему Ниной Евдокимовной, и протянул Ерохину. – Прочитай спокойно, вечером, дома, – он улыбнулся и добавил: – Чтобы совесть не мучила. И неплохо было бы пометки сделать, если что-то заинтересует. Задание понятно?

– Так точно! – капитан в ответ также улыбнулся.

– Кстати, и немецкий свой подтянешь…

Год 1908, лето

Ночью, маясь на жарких перинах, Гордей Устинович всё обдумывал разговор с сестрой своей о «гиреле», золотой статуэтке, о которой знали в каждой избе села. Не было такой семьи, которая не поковырялась бы в холмах в поисках счастья. От дедов и прадедов ещё со времен нашествия монгольского шла молва об этой драгоценности. И, даже не сама фигурка девушки, по пересказам стариков, имела большую ценность, а алмаз, вставленный в неё. Был он необыкновенного желтого цвета, огромный, как голубиное яйцо. И «гирелу»-то никто не видел, а уж камня тем паче, но ведь верили, верили людишки, что была, была такая вещица. И подарил её, по слухам и летописным бумагам, то ли сам Чингисхан, то ли кто-то из его полководцев своей наложнице, которую полюбил и желал сделать женой, только умерла девушка, а, может, была и убита своими сородичами за любовь с врагом. И была похоронена вместе с нерожденным ребенком, которого оплакивал любовник покойной, а за то и подарок свой положил вместе с нею в могилу.

«Но ведь не бывает слухов на пустом месте» – рассуждал Гордей Устинович, растеряв от волнующих мыслей остатки сна. И, вроде, не был безмерно жаден, а вот ведь разбередили душу слова сестры, и страстно захотелось вдруг купцу узнать, верны ли слухи о находке археолога. А если так, то и «гирела» здесь где-то, рядом. Решив поговорить с волостным старшиной, узнать от него обо всем обходными путями, Гордей Устинович, наконец, уснул.

Утром, едва раскрыв глаза, Лыткин утвердился в своих желаниях. Наскоро позавтракав, чем в очередной раз оставил свою жену в недоумении, он распорядился запрячь гнедого в двуколку и отправился на другой конец села к волостному старшине Прову Савельевичу Ступице, известному волочиле за дамскими юбками. И, заметно, по подушкам легкомысленных мещанок истер он голову с рыжими когда-то кудрями, остатки которых, редкими кустиками лохматились на толстом загривке сластолюбца.

Уездное начальство не раз наезжало с намерением наказать виновника многих семейных разладов, и из-за любвеобильности своей манкировавшего обязанностями своими на государственной службе, но встреченное обильным застольем, каждый раз отправлялось домой в низлежачем состоянии. И уж ни у кого не было сил журить или, тем паче, наказывать хлебосольного хозяина, когда в ноги отъезжающим ставилась огромная корзина с деревенскими подношениями, а в карман сюртуков клалась хрустящая «катенька».

Пров Савельич встретил гостя, как и всякий другой в этом селе, с широким гостеприимством, но с тайным вопросом, чем вызвано такое внимание. Гордей Устинович по своему положению в уездном собрании стоял не ниже многих именитых горожан. В один год был избран городским головой, но бюджет уезда был слаб и трещал по швам, и, чтобы не уронить себя в глазах своих избирателей, Лыткин вынуждался вкладывать свои, нажитые богатой торговлей, средства. Потому постарался быстро отойти от этой маетной должности, но уважение горожан всех сословий к себе сохранил. Содержал он и сиропитательный дом, в котором, как шелестел слушок, был у Гордея Устиновича свой интерес. Только вот совершенную истину так никто до конца и не разгадал.

Пройдясь от резных ворот под, краснеющими крупными ягодами, вишнями, хозяин с гостем взошли на большую террасу, где на огромном столе, покрытым вышитой скатертью стоял пузатый самовар из красной меди с большим фирменным клеймом фабрики Баташева. Сам стол был подготовлен под поздний завтрак. Худая желчная жена старшины покрикивала на молодую, кровь с молоком, девку, снующую между кухней и террасой.