Дева и Змей

– Нет, – она скорчила недоуменную гримаску, – вы знаете, я, кажется, ещё больше запуталась. Курт, а вот если бы вам предложили выбор между сказкой и… нет, я даже не знаю, что вместо сказки. Между сказкой и ничем, как будто ничего не было – ни замка, ни загадок, – что бы вы выбрали?

– А почему я должен выбирать из чужих предложений? – удивился он. – Разве нельзя поискать самому?

– Ого, – с уважением заметила Элис, одновременно поддавай ногой по лежащему на дороге камешку, – это называется мужской взгляд на проблему.

Курт пожал плечами:

– Знаете что, – камешек отлетел метра на два, и оба, не сговариваясь, ускорили шаги, – сегодня днем мне будет не до того, – он успел чуть раньше, камешек вновь взлетел в воздух, и Элис досадливо фыркнула, – а вот вечером я зайду к вам, и вы мне всё расскажете. В подробностях.

На этот раз она вцепилась в его рукав, сделала подсечку, и вновь сама поддала по камешку. Тот, кувыркаясь, отлетел в кювет.

– А это удобно? – Элис сдула упавшие на лоб волосы. – Что скажет ваша мама?

– Что она скажет? Скажет, всё правильно. Мало ли какая помощь может вам понадобиться. Дом-то нежилой.

– Может быть, вы вместе с мамой придете? Я пирог испеку.

– А, ну да, – Курт понял, – «неудобно» – это вы имели в виду, что холостой мужчина к незамужней девушке. Да ещё вечером. Ладно, я приду с мамой. Это ваша машина во дворе?

Ворота дома номер шестьдесят пять были раскрыты, на подъездной дорожке Элис увидела свой бежево-серый «Ситроен».

– DS-19, – с оттенком зависти определил Курт, – разве патриотично ездить на европейских машинах.

– Это подарок, – объяснила Элис, – к тому же, он очень женственный.

Из гаража выглянул и пошел им навстречу пожилой дядечка, лысый как репка.

– Фройляйн Ластхоп? – он улыбнулся, демонстрируя желтоватые зубы. – И сам господин Гюнхельд! Я Хегель, – он сунул Курту широкую мозолистую ладонь, – хозяйка моя в доме, – это уже снова к Элис. – Вы ступайте, она вам всё расскажет, покажет. В гараже я прибрал. Если что нужно будет, или чего, хозяйка вам и телефон даст, и адрес, вы звоните хоть ночью, хоть днём, приходите. А так, дом в порядке. Камин есть. Веранда…

– Я пойду, – Элис подняла взгляд на Курта, – вечером жду вас с матушкой в гости.

– До вечера, – кивнул Курт.

И направился домой, размышляя, что бы могло означать «сам господин Гюнхельд».

* * *

Роберт Гюнхельд, офицер моторизованной дивизии СС «Дас Рейх», был гауптштурмфюрером на тот момент, когда он познакомился с Варечкой Синициной.

Работу Варечки курировал Тимашков из 2-го отдела НКВД. Работу Гюнхельда, безусловно, тоже кто-то курировал. Но всё, что Роберт знал об этом, умерло вместе с ним.

К тому дню, как его расстреляли за измену Рейху, Роберт Гюнхельд уже стал штурмбаннфюрером, успел жениться на фольксдойче Синициной и оставил жене и годовалому сыну завещание, по которому им отходило немалое движимое и недвижимое имущество. Однако понадобилось установить в Германии монархию, навести железный порядок на ее землях, под корень истребить последних нацистских выползней, прежде чем богатства, отнятые Третьим Рейхом, вернулись к законным хозяевам. Возможно, если бы Варвара Гюнхельд, вернувшаяся на землю предков вместе с отступающей немецкой армией, так и осталась в Германии, чиновно-бумажная волокита завершилась бы раньше. Но разведчицу отозвали в Москву: управление нашло для нее дела более важные, чем работа в перекраиваемой по новой мерке побеждённой стране.

Курт был только рад, что в свое время судьба матери сложилась именно так, а не иначе. В результате ему, родившемуся в фашистской Германии, до пяти лет прожившему в Германии заново рождающейся, вырасти довелось всё же в СССР. И сам он до мозга костей был человеком советским, гражданином страны с героическим прошлым, великим настоящем и фантастическим будущем.

Отца своего, коммуниста и романтика, Курт любил, хоть и знал только по фотографиям. И, наверное, если бы Роберт Гюнхельд не служил в ГРУ, не боролся с фашизмом, а действительно был офицером-эсэсовцем, Курт любил бы его не меньше: отец есть отец, и кровь, как известно, не водица. Однако, кроме любви, питал Курт к отцу благодарность и глубокое уважение. После смерти штурмбаннфюрера Гюнхельда, его жене, жене офицера-изменника, партизанской связной, не было предъявлено никаких обвинений. И до самого конца войны, до Победы, никто так и не заподозрил Варвару Гюнхельд в работе на Советский Союз.

Курт с полным правом мог гордиться отцом. И он гордился. Но даже он никогда не отзывался об отце с таким почтением, с каким вспоминали Роберта Гюнхельда собравшиеся в доме у церкви многочисленные гости.

Семья Гюнхельдов представляла собой аристократию Ауфбе, административные и силовые структуры, а также церковь – власть духовную. Применительно к городу с населением меньше чем в тысячу человек это звучало так смешно и напыщенно, что Курт, поначалу скучавший на устроенном матерью приеме, с трудом удерживался от язвительных замечаний.

Его дядья, впрочем, производили впечатление. От самого старшего – восьмидесятилетнего Петера Гюнхельда, до самого младшего – Вильяма, сорокапятилетнего красавца, очень похожего на Роберта Гюнхельда, каким знал его Курт по фотографиям.

Разумеется, не все собравшиеся приходились ему именно дядьями, родственные связи в огромной семье Гюнхельдов представляли собой весьма сложную сеть, развесистое древо, каждая ветвь и сучок которого были тщательно вырисованы на форзаце семейной библии. Книгу принес Вильям, и, заглянув в нее, Курт с удивлением обнаружил, что его имя не только внесено в список, но и расположено ближе всех к стволу.

– Старший в семье, – весомо покивал дядюшка Петер, – старший сын Роберта.

Это накладывало обязательства. Курту на обязательства было плевать. Никто, впрочем, и не настаивал.

– Мы с тобой познакомились, – бодро заявил дядя Вильям, – ты познакомился с нами. Это главное. Сейчас у тебя своя жизнь, учеба, друзья в России, карьера, планы. А станешь старше, выберешь сам.

В общем, ничего. Родственники, хоть и буржуи, оказались людьми приятными. Не без странностей, конечно. Власть, даже в пределах одного маленького городишки, всё равно накладывает отпечаток. А уж когда власть в густую кашу перемешана с религией и суевериями, странности неизбежно становятся заметнее.

Дядя Вильям – пастор местной церкви, тот вообще очень резко высказывался обо всем, что происходило за пределами его городка. При том, что информацию черпал исключительно из радиопередач. Телевидение же почитал излишеством, и за всю жизнь ни разу не поддался соблазну хоть краем глаза глянуть в «волшебный ящик».

– Ничего полезного для души там не покажут, прочее всё – растление умов, а новости я могу послушать и по радио.

Нет, дядья Курта вовсе не были провинциалами и не походили на религиозных фанатиков, как он в глубине души опасался. Каждый из них выбрал жизнь в Ауфбе добровольно, сравнив родной город с другими, совсем на него не похожими. Они много видели, деревенские аристократы, теперь не желающие шагу ступить за границы своего городка. Европу и обе Америки, Африку и Индию, Грецию, Китай и Египет и далёкую Японию, совсем уж край света. Трое молодых Гюнхельдов: Гвидо, Дагберт и Йенс два года назад, достигнув совершеннолетия, по примеру старших отправились путешествовать. Двое совсем ещё мальчишек – Карл и Отто – должны были бы мечтать о том же, но, похоже, воспринимали предстоящие приключения, как несколько дополнительных школьных классов. Этап обучения, необходимый, чтобы как можно больше узнать о жизни и вернуться к Богу, с легким сердцем отказавшись от мирских соблазнов.

Курт диву давался: бывает ли такая жизнь? Но верил. Потому что ему не врали. В Ауфбе вообще не врали, никогда и никто, почитая ложь оскорблением Господа.

И ещё он верил, потому что любого из Гюнхельдов очень легко было представить себе и на палубе корабля, и верхом на коне или верблюде, и в пробковом шлеме под палящим солнцем, и – с мачете в руках в непролазных джунглях.

А он-то жалел, что не о чем будет рассказать ребятам по возвращении!

Сидя за столом, в окружении дядюшек, тетушек, двоюродных братьев, сестер и племянников, слушая их разговоры, отвечая на вопросы, чувствуя ненавязчивое, добродушное к себе внимание, Курт начал понимать, почему мать прожила в Ауфбе целый год и ни разу не пожалела об оставленной Москве.

Здесь действительно была семья. Не друзья, хоть и бывают друзья ближе чем братья. Не ученики. Не однополчане – однополчан, как таковых, у матери никогда и не было. Родня. Как в книгах: «Племя. Родина. Род…»

Не так возвышенно, как в стихах. Но очень легко и… надежно. Дом. Совсем иной, чем в Москве, однако тоже дом. Куда можно приехать и остаться навсегда. Насовсем. И никакие бури, никакие невзгоды, ничего из той жизни, что останется за пределами Ауфбе, не сможет проникнуть сюда. Сам Господь хранит этот маленький городок.

«Эге! – сказал себе Курт, сохраняя на лице и в глазах улыбку. – Интересные дела, брат. Куда как интересные».

Мангуст – Факиру.

Секретно.

18.06. На территории появилось новое лицо. Элис Ластхоп. Единственная дочь американского миллиардера Эндрю Ластхопа. Совершает увеселительную поездку по Европе. Контакт установлен. Учитывая происхождение девушки, считаю полезным контакт поддерживать и развивать.

18.06 приблизительно в 05:50 Ластхоп вступила в контакт с Объектом. С её слов, Объект – талантливый артист-гипнотизёр, широко использует современнейшую технику и внушение. Она наблюдала сабельный бой Объекта с живыми мертвецами, картины светящегося и переливающегося сказочного замка. Последнее укладывается в легенды, бытующие на территории.

Стоит отдельно заметить, что Ластхоп с четырнадцати до шестнадцати лет проходила лечение в частной психиатрической клинике.

Расшифровано 546350

Эйтлиайн

Я терпеть не могу, когда они собираются вместе. Хотя бы трое Гюнхельдов под одной крышей, и ясновидение делает мне ручкой. А я предпочитаю знать, кто и в каких обстоятельствах поминает мое имя. От смертных в Ауфбе можно ожидать чего угодно, любых неприятностей. Они сумасшедшие – там, внизу – душевнобольные. И иногда они становятся опасны.