Шапка Мономаха

Возражения у него появились после, когда Добрыня, поднатужась и упершись загривком, сдвигал дерево.

– Ну долго еще? – пыхтел попович. – Я уже по колено в землю ушел.

Сосна откатилась. Добрыня повис на другом стволе, раскачался и подбросил себя наверх.

– Посиди, пока я улажу дело, – сказал он в яму.

– Эй! – заорало оттуда. – Ты чего, леший волосатый?!

Яма была вырыта за пределами селища. Добрыня нашел щель между бревнами тына и пристроился наблюдать. По соседству с Велесовой кумирней было сложено высокое погребальное кострище. Возле ровным рядом лежали четыре трупа. Несколько баб выли, раздирая на себе волосы. По другую сторону от кострища вколачивали в землю два столба. Еще одна старая ведьма стояла чуть поодаль, в посконной рубахе, с распущенными седыми волосьями. Невидящими глазами она смотрела на столбы.

Пришел Блуд, стал распоряжаться. Мертвецов по одному вскидывали на кострище. Последним взвалили старого главаря – тяжелую тушу поднимали вдесятером. К столбам приколотили поверху перекладину. К ней ладили веревочную петлю. Большая часть бойников расселась на земле полукругом недалеко от кострища. Бабы ненадолго взвыли громче и вдруг умолкли. В полном безмолвии старая карга – Соловейкина жена, догадался Добрыня – подошла к воротам смерти, встала на обрубок бревна и надела петлю на шею. Затянув веревку, долго стояла, вглядываясь перед собой безумными глазами. Наконец Блуд вышиб бревно, карга закачалась в петле. Подождав, новый главарь бойников обрезал веревку. Бабу уложили на кострище рядом с Соловейкой.

В быстро темнеющем небе загромыхало. Добрыня ненадолго отвлекся от зрелища, наведался к оставленному в лесу коню, взял палицу. Когда вернулся, бойники уже добыли трением погребальный огонь и поджигали кострище. Капавший дождь в несколько мгновений полил как из ведра. Лесные люди растерянно смотрели в небо, которое не хотело принимать умерших. Блеснула молния, раздавшийся грохот едва не обратил бойников в беспорядочное бегство. Они повскакали и закричали. Блуд что-то орал, показывая на жмущихся друг к дружке баб. Несколько человек подхватили одну и поволокли к виселице. Она упиралась ногами, распялив рот в крике. Ее быстро сунули в новую петлю и, не дав времени заглянуть через ворота смерти в загробный мир, повесили. Но небо не успокаивалось и гремело сильнее.

Блуд, оскальзываясь в грязи, яростно тащил к виселице третью бабу. Он почти дотянул ее и вдруг встал как вкопанный, в ужасе искривив морду. Под вспышкой молнии из ворот смерти шагнул Добрыня. Баба вырвалась и убежала. Взметнувшаяся дубина далеко отбросила Блуда, превратив его череп в месиво. Видевшие это бойники одеревенели.

– Теперь я ваш вожак, – повторил Добрыня слова Блуда. – Меня слушаться.

И стал распоряжаться.

Гроза быстро кончилась. Олексу, злого, чуть не утонувшего, вытащили из ямы. Для начала он попытался стукнуть Добрыню в зубы. Не преуспев, ошарашенно обозрел семь трупов и виселицу.

– А что здесь было? – осведомился он удивленно.

– Долго рассказывать.

Пока кострище не просохло, Добрыня велел скинуть наземь тушу Соловейки. Потом потребовал топор и отрубил уродливую башку. Сунул в мешок.

– Зачем? – подозрительно спросил Олекса. Он уже отобрал у кого-то в избе вареный кусок мяса и алчно жевал.

– Для князя, – сказал Медведь, нисколько не сомневаясь, что князю это понравится.

Попович фыркнул. Добрыня задумчиво посмотрел на дуб и попросил Олексу:

– Слазь наверх, погляди, что там.

– А сам чего? – покосился на него попович. – Я к тебе отроком на посылках не рядился.

– Воняет там, – объяснил Медведь. – Не люблю этого. Найдешь серебро, скинь на землю.

Услышав про серебро, Олекса впихнул в рот остатки мяса и без слов потопал к дубу. Быстро взобравшись, исчез в листве.

– Е-есть! – раздался вскоре вопль, затем треск веток, и под дерево со звоном упал кожаный мешок. За ним прилетели еще два.

Разбойное население явило интерес. Добрыню спросили, что он хочет делать с серебром. Самозваный главарь бойников вдумчиво оглядел шайку.

– Каждый возьмет долю и – шасть отсюда. Далеко и насовсем.

Лесные люди загомонили, потянулись к мешкам. Добрыня развязал первый, стал щедро отсыпать в подставленные руки. Бойники дрались, ругались и требовали добавки.

– Зря ты так, – недовольно кривил губы Олекса. – Оно же награбленное. На нем кровь.

– Если не отдам, они будут злые, – объяснил Добрыня.

Два мешка опустели быстро. Кому не досталось, тем Медведь отсыпал из третьего. Бойники, попрятав серебро, не расходились – поглядывали на последний мешок, почти полный.

– А если прознаю, что опять промышляете лихим делом, – объявил Добрыня, – найду и порву в клочья.

Душегубы с ворчаньем разошлись. Добрыня отсыпал половину оставшегося серебра в пустой мешок. Бросил Олексе: «Твое». Побурчав, тот взял.

Напоследок Медведь сходил к капищу, выворотил из земли змеебородый идол Велеса и долго бил по нему топором. Оттяпал деревянную голову, бросил к кострищу.

– Я не твой, понял?

Дорогу через лес Добрыня запомнил хорошо. Пока ехали сквозь буреломные дебри, Олекса молчал, пришибленно озираясь. Но едва выбрались к реке, язык у него опять развязался.

– Я тебе по гроб жизни… В первой же церкви поставлю за тебя толстую свечу. Никогда не думал, что попаду в такое. Ты меня от смерти спас. Без тебя я бы… Я, конечно, и сам бы мог. Только б из ямы вытащили, а там уж я бы показал им, где Перун зимует…

– Вымыться сходил бы, – оборвал его Добрыня, разводя на берегу огонь. – И одежу твою проварить надо. Я у бойников котел захватил.

Олекса захлопнул рот и, оголившись, посрамленно полез в реку. Долго отмокал, скребся песком до малинового цвета. Добрыня подвесил над огнем воду и тоже пошел искупаться. Попович, вынырнув, уставился на него.

– Это у тебя чего?

На широких плечах и спине Добрыни багровели страшные зарубцевавшиеся полосы, совсем недавние.

– С медведем поспорил, кто сильнее, – нехотя ответил он.

Олекса выбрался из воды, снял с груди темный серебряный крест и протянул ему.

– Будь мне крестовым братом, – попросил.

Добрыня взял крест и, подумав немного, повесил на шею рядом с большим желтым камнем, внутри которого сидел жук-навозник.

– Ладно, – сказал. – Только отдать нечем. Некрещеный я.

– Так ты что, ни в Велеса, ни в Христа не веруешь? – сильно удивился попович. – Как же ты собрался служить киевскому князю?

– А что – некрещеных не берут? – встревожился Медведь.

– Да как тебе сказать, – чесал в голове Олекса. – В язычестве погибать при княжьем дворе уже давно не принято. Дружина засмеет, князь косо смотреть будет и все такое. В общем, крестить тебя надо.

Добрыня опустил глаза на крест и вздохнул. В Велеса он верил. Если б не верил, стал бы по нему топором махать! Да и как не верить, если Велес от рождения считает его своим. Много всего в лесу показал, многому научил. Вот только не хотел Добрыня, чтобы кто-то считал его своим имуществом. А волхвов не любил за лютость.

15

Киевский воевода Путята Вышатич ехал широкой улицей к Михайловой горе. Лето выдалось паркое, назойливое, воевода то и дело смахивал пот со лба. Но пот не мешал зорко оглядывать стороны, проплывавшие мимо богатые боярские усадьбы. Попритихли нынче старые киевские бояре, усмехнулся Путята. Чуют, к чему дело идет, куда весы клонятся. Все реже теперь требуют от князя, чтобы советовался с ними, все чаще уверяют его в дружбе и преданности. Святополк же знай себе мотает бороду на палец, копит пыл и растравляет крутой нрав. То-то еще будет. Оттого и воеводе надо держать глаза и уши настороже.