На чаше весов

Не знаю, что за чувство вызывает во мне его ответ. Не помню, чтобы когда-то испытывала подобное. Хотя, постойте, это же… злорадство. Кажется, я рада тому, что его брак не удался. Если он вообще был.

Мда. Открываюсь себе с новых сторон. Не зря говорят, что большой город портит людей. Я здесь всего каких-то пол часа, а изменения уже на лицо.

– Выбери себе квартиру. – Вадим выходит из спальни, переодетый в футболку и спортивные штаны. Передает мне планшет и отворачивается. Достает из шкафа какую-то сумку, и закинув ее на плечо, на пороге обувает кроссовки. – Фильтр не снимай, я установил районы поблизости с этим. В холодильнике есть еда и вода. Можешь занять ту спальню. – Показывает мне на комнату, расположенную рядом с той, в которой он переодевался, и открывает дверь. – Я вернусь через два часа. Выспись. Завтра с утра мы едем в управление.

Как уже повелось, не дожидаясь моего ответа, Вадим просто выходит и захлопывает дверь.

Вздыхаю и опускаю плечи. Вадим ушел, и изображать себя сильной и независимой мне больше не перед кем. Чувствую невероятную усталость. Обнимаю себе руками и подхожу к окну. Красивый вид не вызывает никаких чувств. Я морально истощена. Этот день слишком насыщен событиями и эмоциями, как для такого короткого промежутка времени.

Вспоминаю, что перед ужином не выпила лекарства и принимаюсь разбирать чемодан. Достаю все необходимые таблетки и иду к холодильнику. Две верхние полки заполнены бутылками с водой. Что ж, не удивительно. Не похоже, чтобы люди, живущие в подобных местах, испытывали недостаток ресурсов. Достаю одну бутылку воды и наливаю в стакан. Выпиваю лекарства и решаю, что голодна. В холостяцком холодильнике есть лишь замороженные полуфабрикаты, яйца, сыр и ветчина. Сооружаю себе бутерброд и делаю чай.

Перекусив, отправляюсь в душ. Долго стою под горячими тугими струями, надеясь, что напряжение в теле хоть немного отступит. Это не помогает, и через десять минут я сдаюсь. Закутываюсь в полотенце, и, прихватив из гостиной свой чемодан, располагаюсь в отведенной мне на эту ночь спальне.

Я так устала, что должна бы отключиться, едва прикоснувшись к подушке головой, но напряжение внутри не отпускает и я долго лежу без сна и просто смотрю в потолок.

Я стараюсь отключить мысли, не думать, погрузиться в своеобразный транс, но это напряжение в моей груди вызывают совсем не мысли. Не они виноваты. Мои эмоции, а вернее огромное их количество, ужами сплетаются у меня в груди, мешая мне дышать и не давая расслабиться.

Мне страшно. Мне больно. Мне грустно. Мне обидно.

Я злюсь. Я негодую. Я не понимаю.

Я чувствую горечь, одиночество, тоску и обреченность.

Я не хочу делать то, о чем попросит меня Вадим. Я не хочу читать чужие эмоции. Я не хочу медленно убивать свое сердце.

Я не хочу умирать.

Но до моих желаний и чувств Вадиму нет дела. Он использует меня. Снова. Он будет использовать меня до тех пор, пока я не стану ненужной, непригодной.

Или мертвой. Только потом он меня отпустит.

Глава 6.

Восемь лет назад.

Мужчина, сидящий на стуле рядом с койкой, на которой лежу я, выглядит уставшим и недовольным. Думаю, он хотел бы по-быстрому разделаться с новым делом, закрыв его как непреднамеренное убийство, но что-то не складывается. Ему не нравится мое путанное объяснение о том, почему я не позвала на помощь, а сама ринулась в бой. Ему не нравится, что девушка, подвергшаяся насилию в тот день, до происшествия долго встречалась с убитым и по собственной воле пришла в заброшенный дом. Ему не нравилось, что все опрошенные им люди, знакомые со мной – одноклассники и учителя – отзываются обо мне как о странной, безответственной девушке, с неустойчивой психикой, а, возможно, и вполне серьезным психическим расстройством.

Больше всего ему не нравится моя последняя фраза.

– Что значит, ты хотела его убить? – Сжимая челюсть и недовольно поджимая губы, спрашивает следователь. – Ты его знала до этого? Он что-то тебе сделал?

– Нет. Не знала. – Отзываюсь я, медленно качая головой. – Но это был тот уровень злости, который толкает людей на преступления. Так что в тот момент я совершенно точно моглахотеть его убить.

Мужчина громко вздыхает и обхватывает голову руками, ерошит волосы и трет лицо.

– Я понимаю, да. Ты стала свидетелем насилия и разозлилась…

– Я разозлилась, потому что он был зол. – Перебиваю я, с трудом ворочая языком из-за успокоительных, которыми меня напичкали после прихода мамы. Ее страх, боль и горе, транслируемые во вне, чуть не вызвали у меня новый сердечный приступ, поэтому доктор строго настрого запретил маме появляться в палате, а мне вколол конскую дозу успокоительного, после которой, я чувствую себя точно полуживая медуза. – Он был в бешенстве, потому что девушка сопротивлялась. Вы представить себе не можете, как он был зол… И какую похоть испытывал… И какую радость…

Следователь смотрит на меня из-под опущенных бровей и снова вздыхает.

– Агата… Тебя посадят в тюрьму на несколько лет. Или упекут в психиатрическую клинику. Ты это понимаешь?

Я все понимаю. Как и понимаю то, что заслужила все это. И сердечный приступ, и наказание в виде тюремного заключения или принудительного лечения.

Я убийца.

Я заслуживаю наказания.

И, конечно, мне не все равно. Я не хочу умирать. Не хочу сидеть в тюрьме или психушке. Но я виновата. Я не собираюсь врать, оправдываться и что-то выдумывать. На вранье нужны силы, а у меня их нет. У меня нет ничего, кроме удушающего чувства вины, с которым не справляются даже успокоительные.

Поэтому я говорю правду. Мне почти безразлично, поверит мне этот следователь или нет, я просто рассказываю все как есть. Без уверток и без прикрас. Рассказываю о своей эмпатии и о том, что не могу сопротивляться чужим эмоциям, о том, что перестаю контролировать себя, если рядом кто-то испытывает слишком интенсивную эмоцию. Рассказываю даже то, как я это ненавижу, и как сильно это отравляет мою жизнь. Я рассказываю все, как когда-то рассказала своей подруге, и как до пятнадцати лет рассказывала маме, пока не поняла, что мама не воспринимает мои рассказы всерьез.

Следователь, как и моя подруга, как и моя мама, конечно, не верит. Однако, не похоже, чтобы он считал меня сумасшедшей.

Не знаю, почему он себя так ведет. Он будто разочарован, и как будто готов чуть ли не уговаривать меня изменить показания. Разве он не должен радоваться тому, что убийца признает свою вину и готов сдаться?

Возможно он меня жалеет?

Пытаюсь просканировать его эмоции, но ничего не чувствую. Его эмоциональный фон ровный, будто гладь затянутого льдом озера. Озера, такого же цвета, как и его глаза. Цвет мутного льда. Красивые глаза. Только смотрят слишком пронзительно.

– Ты сама роешь себе могилу. Скажи ты, что не собиралась его убивать, а просто хотела остановить и не рассчитала силу, я бы списал это на состояние аффекта и убийство по неосторожности. Но ты говоришь, что хотела его смерти… А это совсем другой уровень преступления.

– Я просто говорю правду. – Глухо отзываюсь я и опускаю глаза.

Я устала. Я слишком устала от своей жизни. От жизни, которая даже не является моей. В ней все чужое. Чужие чувства, чужие переживания, чужие желания. В этой жизни нет меня, а там, где я есть, осталась лишь боль и одиночество.

Мне очень страшно. Я боюсь будущего. Но я приму его, каким бы оно не было.

Я больше не хочу бороться.

– Мне жаль, Агата, но как только, доктор позволит, тебя переведут в следственный изолятор. А пока я приставлю к тебе охрану. – Вставая со стула, произносит мужчина и, бросив на меня последний пристальный взгляд, выходит из палаты.

Медленно скольжу глазами за удаляющейся высокой фигурой и вздыхаю.

Закрываю тяжелые веки и позволяю успокоительным наконец унести меня в сон.

В больнице я остаюсь еще на три дня, после чего меня конвоируют в КПЗ при местном ОВД.

Я всего два часа в изоляторе временного содержания, а мне уже так страшно, что я готова отказаться от своих показаний и сказать все, что от меня хотят услышать.

Четыре стены, выкрашенные в отвратительный голубой цвет, местами облупившаяся краска, две одноярусные железные кровати с свернутыми матрасами на них, и мелкое решетчатое окно почти под потолком. Вот что я увидела, как только вошла в изолятор. И это почему-то повергло меня в ужас.

Я, конечно, не думала, что меня будет ждать гостиничный номер, я вообще старалась не думать о том, где окажусь. Я впала в своеобразную апатию, смирилась, сдалась, но увидев холодные мрачные стены камеры, на меня обрушилось осознание. Вот эти стены – просто цветочки по сравнению с тем, что меня ждет в настоящей тюрьме.

Я не выживу. Это не для меня. Я не справлюсь. Не смогу.

Меня затрясло, и я села на пол, обняв себя руками.