чужих ролей… чужой любви… стыда…
а режиссеру хочется фиесты…
по-русски – всё не тот ему, не та!!..
Другие… И, заучивая роли,
чтобы кому-то чисто угодить,
запачкались в измену поневоле —
самим себе…
А был ли кто-то
БЫТЬ?!
Заветен
У дня
длиннее солнце.
У ночи —
звезды ярче.
Лишь я одна —
не значу.
Да каменное —
бьется.
А горькое —
всё горше.
Уста —
отравы язва.
Лишь ты один
хороший.
А я пускай —
ни разу.
Подумаешь, разбилась
неделя на столетья.
А я сто раз сердилась —
да двести —
мне
заветен.
То жмут, то отрезают лапу…
У шутки тоже бывают когти.
Котенок глупый играет в дружбу
С собакой сытой. А время «кушать»
Уже хихикает по дороге,
От сердца льется слюной к желудку…
И злее шуточки, горло лижут.
Котенок глупый боится мыши —
И так доверчиво прыгнул в будку…
Секвойя и небо, или О заблуждениях…
Это небо секвойя хранила,
держала его, чтоб оно не упало.
Сотню рук изогнула своих,
изломала… Срослось.
Страх корёжил январскую радость,
но крона дышала,
Ради неба: живи, мой любимый,
мой нежный колосс.
Лес не знал о той боли секвойи,
о подвиге сердца,
Чьи артерии жгли глубину.
Кровь текла по корням.
И росла и крепчала любовь,
и землянин вновь женится
Под тем небом,
хранимым секвойей.
И век шел к векам.
По ту сторону мира у неба
сдавало терпенье.
Но терпело оно,
только тихо вздыхая о том
Исцарапанном теле,
куда упиралось растенье,
Величаво-жестокое…
Небо болело молчком.
Но землянин добрался —
построить дома своим внукам.
Из великой секвойи получится
город домов.
Головою к толпе беспощадной
надломленно рухнув,
Не хотела поверить, что небо жило —
без столпов.
Только дождь лил не год, и не два…
Отсырелое тело,
Не пригодное для человека,
валялось внизу.
Это небо царапин и боли объятий хотело
И признаний любимой секвойи:
«Я небо несу!»
Шизофрения любви
Уйди.