Мы жили не таясь. Воспоминания

1971 год… я закончила школу, еду поступать в вуз Ленинграда.

«Наташачка, от ты паедзеш и больш мяне не убачыш, памру. Я ужэ i абразок прыгатавала, i свечку»[10 - «Наташечка, вот ты поедешь и больше меня не увидишь, умру. Я уже и образок приготовила, и свечку».]

И так все пять лет, пока я училась, приезжала и уезжала…

Бабушка Анна Петровна прожила 83 года и ушла из жизни 6 декабря 1986 года.

***

Что я могу вспомнить из детства о нашей родне? По линии папы – очень мало. Родных у него после войны не осталось, только двоюродные братья: Ипполит, Станислав и Анатолий с одной фамилией Бируля и все Петровичи.

Дядю Ипполита помню очень плохо. Он приезжал к нам в Слуцк только раз, когда я была еще маленькой. В Минске я у них никогда не была. Его жену Майю вообще не помню. Не знаю, чем они занимались, были ли у них дети и какие.

Папа с двоюродными братьями: стоят – Ипполит и Станислав, сидят – папа, Иван (приемный сын папиной тети Пэли) и Анатолий

Дядя Стась бывал у нас несколько раз. Вот он мне нравился… высокий, подтянутый блондин, всегда веселый. Как-то раз мы были в гостях у дяди Толи. Кажется, это была его свадьба с тетей Марией. Дядя Стась играл на гитаре и пел. Так задорно и весело звучали строчки из одной песни – «по рюмочке, по маленькой налей, налей, налей… по рюмочке, по маленькой, чем поят лошадей». Песня скорее всего студенческая. Дядя закончил юридический и уже работал, но был не женат, хотя по возрасту уже мог бы иметь семью. Помню, папа все спрашивал: «Когда же ты женишься, Стась? Давно пора! Ведь тебе уже 30».

Станислав Петрович сделал хорошую карьеру, занимал высокую должность в Министерстве юстиции Беларуси – председатель комиссии по помилованию. А личная жизнь сложилась неудачно, отношения с женой (кажется, ее звали Валентина) разладились. Единственный сын Петр очень похож на отца, я видела его один раз в Минске в 1992 году.

Третий папин брат Анатолий жил в Слуцке на одной улице с нами (Парижской Коммуны), дома напротив. Их однокомнатная квартира была на 4 этаже пятиэтажки. Дядя Толя самый молодой из братьев, высшего образования не получил, простой работяга. Не знаю, где он работал, но помню его грязную промасленную рабочую одежду. Тетя Мария постоянно ругалась, что ее трудно отстирать. Она была женщиной крикливой, постоянно приходила к нам, жаловалась на мужа – пьет, мало зарабатывает…

А мне было жалко дядю, такой он был тихий, стеснительный. Не знаю, как бы он женился с таким характером, если бы их с Марией не познакомили. Кто познакомил, не знаю, но это факт. Мария работала буфетчицей в столовой железнодорожного вокзала, хорошо готовила, она была на несколько лет старше дяди Толи. Поженились, родили сына, назвали тоже Толиком. Претензии со стороны тети Марии росли и, конечно, при такой жизни дядя попал в зависимость от алкоголя, потерял здоровье и прожил недолго.

Если говорить о маминой линии, то я уже упоминала, что у нее были сестра Лидия 1926 года рождения, братья Антон (1935 г.р.) и Михаил (1938 г.р.).

Тетя Лида… Плотно сжатые тонкие губы, глубокие морщины на лбу, один глаз всегда слегка прищурен, выражение печали и страданий на лице… Такой я помню тетю Лиду с детства. Редко можно было увидеть ее улыбающейся. Она, конечно, была доброй и заботливой мамой, хорошей хозяйкой. Но жизнь ее потрепала очень сильно. Сначала война и эвакуация, о чем мама подробно написала в своих воспоминаниях. После войны закончила пединститут, несколько лет работала вторым секретарем Слуцкого райкома комсомола, а потом до выхода на пенсию преподавала географию в различных школах города.

Две семьи – Никольские и Власюк, 1 Мая 1959 года

В 6-й школе я тоже училась у нее, и мне нравились ее уроки. Лидия Антоновна рассказывала интересно, любила «гонять» учеников по карте и никогда не делала поблажек ни мне, ни Наташке (своей дочери). Строгая была учительница! Дисциплину в классе держала. Насколько я помню, она никогда не брала классное руководство и почти не участвовала в общественной жизни школы. Да, как коммунист она посещала партсобрания, но старалась все время «держаться в тени». Причиной тому, я думаю, – трудная семейная жизнь.

Её муж – Аркадий Васильевич Власюк, украинец (настоящий хохол!), когда они познакомились, в звании старшины заведовал столовой в одном из многочисленных военных городков Слуцка. Казалось бы – выгодная партия! Красавец с брутальной внешностью. Но характер оказался жесткий, даже деспотичный. Сына-первенца они потеряли в 1952 году из-за воспаления легких. Дядя Аркадий высшего образования не имел и после демобилизации устроился слесарем на авторемонтный завод. От этого завода получил двухкомнатную квартиру на главной улице Ленина. В семье к тому времени уже были две дочери.

Я старалась приходить в гости к тете и сестрам, когда дяди не было дома. В его присутствии обстановка в квартире была гнетущей. Нет, я не боялась его, но мне было неприятно видеть напряженные лица близких мне людей. Сестры росли в страхе. Впрочем, так жила и тетя Лида.

Помню однажды она пришла к нам вместе с девочками в слезах, что-то рассказывала маме (меня в это время выставили в другую комнату). Они остались жить у нас, и я каким-то образом узнала (возможно, от Натки, не помню точно), что дядя Аркадий в пьяном угаре устроил дебош, ругался, схватил топор и разрубил платяной шкаф, искромсал несколько платьев жены.

Потом он пришел к нам – трезвый, помятый, похудевший (кормить-то было некому!) и… смирный.

– Зина, открой или позови Лиду.

Мама вышла в коридор.

– Я тебя на порог не пущу и Лиду не позову! Ты ее из дома выгнал? Живи один!

– Зинка, я не могу один! Я больше не буду пить – обещаю!

Этот разговор на лестнице длился минут 15, но мама была неумолима! Как она разговаривала с ним! Я восхищалась ее внутренней силой! И поняла, что дядя Аркадий ее боится! Потом он еще не раз приходил к нам и умолял, но результат оставался прежним. Тетя Лида с девочками прожили у нас почти месяц. Больше он таких фокусов не устраивал, хотя пить продолжал еще долго, пока позволяло здоровье.

Я жалела и одновременно уважала тетю Лиду, любила приходить к ним в гости. Их квартира была обставлена лучше нашей, хотя она часто сетовала на нехватку денег. Полированная мебель, ковры, красивые статуэтки и посуда в серванте… у нас ничего этого не было долгое время. Я иногда рассматривала всю эту красоту, но зависти не было, это точно. В нашей семье не было культа вещей, все просто и функционально, зато жили дружно! Никогда не видела тетю Лиду за рукоделием, а вот еду она готовила здорово! Меня всегда угощала чем-то необычным и вкусным.

Прекрасная хозяйка, хорошая учительница, добрая женщина-жена-мать, привыкшая терпеть и страдать – такой я запомнила свою единственную родную тетю, Лидию Антоновну Власюк.

Дядя Антон… Мои детские воспоминания о нем весьма скудны. Но недавно я многое узнала из писем самого дяди, сохранившихся в семейном архиве. Еще до моего рождения в 1952 году он с серебряной медалью закончил среднюю школу и уехал в Ленинград, стал курсантом ВВМИОЛУ имени Дзержинского (Высшее военно-морское инженерное ордена Ленина училище) на факультете кораблестроения.

Пока учился, он каждый год приезжал в Селище, но я была еще маленькая и ничего не помню.

В одном из писем маме дядя писал об этом времени:

«Спасибо милым бузотерам – твоим маленьким хозяевам, что не забывают меня. Мне так хочется расцеловать их в обе щечки каждого!.. Сашенька всегда старается забраться к дяде на колени первым и повыше: как никак, легче своего братика. Славочка тоже не хочет отставать.

Дядя Антон – курсант на каникулах в Селищах с папой, 1953 год

Он ведь старший и, стало быть, должен быть первым, да к тому же не меньше Сашеньки любит дядю. И только Натулька всегда сосредоточенная и внимательная и нигде не отстающая от братьев, топает к дяде последней и с серьезным видом начинает взбираться вслед на братиками… Чудные дети растут. Я бы себе не желал иных».

Но один приезд дяди я немножко помню. Это было в 1960 году. Он приехал с молодой женой, тетей Ириной, которая показалась мне просто неземной красавицей! Тоненькая, стройная, точеная фигурка в потрясающем белом платье с юбкой-солнце! На белом фоне ткани редкие веточки (или птичьи перышки) серо-голубого цвета. Необыкновенно красивое лицо с большими голубыми глазами в обрамлении вьющихся белокурых волос длиной до плеч. Она казалась мне артисткой кино, небожителем!

В последующие годы дядя больше не приезжал к нам, но письма писал довольно часто. Мы читали их всей семьей, радовались его успехам и переживали, если новости были печальные. Дядя Антон очень дорожил своей семьей, всегда старался помочь маме (моей бабушке) деньгами, ведь она получала на двоих с Мишей лишь иждивенческую пенсию 32 рубля.

«Мне кажется, что все мы одинаково дороги друг другу. И я не представляю, как может быть иначе. Тот, кто не дорожит той семьей, теми узами, которые согревали его маленьким и которые вывели его в люди, тот не дорожит ничем в жизни, не любит свою землю и тот – пустой человек», – так написал он в одном из своих писем.

Дядя писал очень откровенные письма, часто с длинными философскими рассуждениями о себе, об отношениях с другими, о жизни в целом. В одном из писем папе он затронул тему воспитания и рассказал случай из своего детства, который вызвал у меня щемящее чувство любви и к дедушке Антону, и к его сыну (дяде Антону). Привожу этот фрагмент дословно:

«Вот, в основном, и все, что я хотел написать вам. Остался еще один маленький вопрос, на котором хотелось бы остановиться подробнее. Это касается папки и его умения воспитывать детей. Прошу только принять это не как совет, а как рассказ – откровение.

Первое, что хочется подчеркнуть, это то, как добр был папка, какое любящее сердце было у него. Это ему помогало очень и очень при воспитании нас. Помню, как сегодня, случай, когда папка, выведенный из себя тем, что я часто обижал Мишку, ударил меня ремнем. Это было еще на школьной квартире, классе в 6-ом. Не помню, что я тогда сделал Мишке, но почему-то я не считал себя виноватым в тот момент. Удар папы меня обидел настолько, что я, заплакав, забился куда-то в угол. Мгновенно вспыхнула злость и желание не подчиняться отцу. И вдруг отец, так неожиданно для меня, как ребенок, сам заплакал, обнял меня, поцеловал и извинился. О! Как это на меня подействовало! Я почувствовал, что отец – это самое дорогое и любимое для тебя. Я почувствовал всю свою вину перед ним. Я признал сам, хоть он и не просил меня более о том, всю вину перед ним и поклялся больше никогда не повторять плохого. Я не хочу, Миша, сказать, что это какой-то педагогический прием. Утверждать это было бы глупо. Ведь слезы появились у него не по заказу. Попросту он очень любил нас. Настолько, что нам это трудно представить.

Но жаль, что мама была обратна ему по характеру. Как это отравляло нашу маленькую жизнь! Здоровье папе не позволило взять воспитание нас в руки окончательно. И потому по характеру в него вышла только Зина, первая из нас. На остальных большой отпечаток наложил характер мамы. Как неотделимых черт характера – доброты, сердечной теплоты – бывших у папы, у нас нет. Об этом часто говорил сам папка. А неурядица в семье, говоря обо мне, отдалила меня от нее, сделала замкнутым, неразговорчивым дома. Я рос и воспитывался как бы на стороне. А потому папка, следивший только, чтобы я занимался, как следует, вел себя хорошо, всего остального и не заметил. Да и обвинять его в этом совершенно нельзя. Я чувствовал, что ему трудно справиться с работой, на остальное же у него не оставалось времени. А когда я иногда обижался, что он не хочет поговорить со мной, как с равным, пусть даже и чувствуя свое более глубокое знание жизни, свое превосходство, он меня не понимал.

Я делаю попытку открыть душу, излить ее, он двумя словами обрезает попытку. Было обидно до слез. Вы это видели.

Всегдашняя мрачная семейная обстановка толкала на проведение времени свободного где-нибудь у товарищей или в кино. А также воспитала какой-то мрачный, замкнутый, рассудочный характер. Да и чем же мне было заниматься, как не разбором обид судьбы? Прав я или нет? Почему меня часто ругает мама? Вот и привык всматриваться, мыслить. Пришел девятый класс, захотелось и с девочками подружить. Но замкнутость, рассудочность, слишком большое знание жизни, обижавшее многих, отсутствие веселости не нашли отклика ни в чьей душе. А одна из них в минуту откровения сказала: «Тебе будет трудно найти подругу: таких, как ты, еще очень мало». Ну, что же, пусть будет так! Много и юмора, и трагики в этом факте».