Пещера Тимура

– Ты что? Саш? Я тебя обидел? – Костик попытался заглянуть в ее лицо, держа за плечи обеими руками.

– Да он – ИДИОТ! Тупой! Скотина! Он ничего не понимает! Неужели вот так – просто, покорно – ОТПУСТИТ?! На целых 2 месяца! Ну, скажи ты, как мужик: – «Никуда не поедешь! Я не разрешаю, запрещаю!» – и я останусь! – Вспыхнувшая злость моментально высушила сентиментальный поток:

– Все! Поздно уже! Мне домой пора. – Сухо рявкнула Сашка (если сам не понимает, я ничего объяснять не собираюсь. Таллин? – так – Таллин! Ты согласен? Я – тоже!), но вслух только повторила:

– Пусти, мне пора.

Костик обиженно опустил руки —

– Ну, пошли.

– Опять эта его «коровья» покорность! – Сашка готова была разорвать его! – Каблуки застучали по асфальту быстро, четко, безопеляционно.

– Са-аш! Да подожди ты! Все же хорошо было! – обескураженный такой переменой, Костик обиженно остановился: – «Ну чего этим бабам нужно? С ни с того – ни с сего – разревелась! А потом – вообще взбесилась! Дура! Ну и хрен с ней!» – захотелось развернуться и тоже уйти. Но НАДО было проводить ее до калитки. Не напрашиваясь больше на любовь, он плелся за ней на «пионерском» расстоянии.

Подойдя к своему дому, Сашка звякнула ключами, открыла замок и буркнула:

– До завтра.

– До послезавтра! – ощетинился Костик (ничего, пусть завтра поскучает, подумает…)

– Ну – хорошо! Можно и до после – послезавтра! – оторопела Сашка.

– А лучше – вообще! До субботы! – Костика тоже «понесло».

– Договорились! До субботы! – Сашка хлопнула калиткой.

Не зажигая света, чтоб не разбудить родителей, она на ощупь дошла до своей комнаты, разделась и легла на спину в свою постель – белую, пушистую…, как та вишня, под которой только что целовалась, только – уютно-сухую…

Перед глазами возник Костик со своей дурацкой, тупой рожей. Сашка еще злилась, но уже скучала по нему… Захотелось догнать его, снова прижаться грудью, животом, всем телом к миленькому, родненькому балде, ощутить непроизвольный комок между ног и от этого, чуть ли не теряя сознания – «улететь», раствориться в горячем поцелуе.

Сашка опять заплакала, но уже обиженно.

Перед глазами, как фильм, поплыл сегодняшний вечер…

Вот она собирается на свидание. Достает «глухое» платье без рукавов, со стоечкой, как на водолазке, но сзади на молнии, чтоб голова пролазила, маленькое черное «мини». Мстительная улыбка скользнула по губам, представив вытянутую физиономию Костика: «Все… вечер потерян». Ей и самой хотелось ощутить его горячие ладони на своей груди. Рядом на кушетку полетел черный костюм, перешитый из старого мужского пальто, найденного в сарае прошлым летом. Когда Сашка его распарывала, вся терраса покрылась сантиметровым слоем пыли. Потом она выстирала отдельные кусочки драпа и, отутюжив их, сшила двубортный короткий жакет на шелковой подкладке и короткую юбку без пояса – чуть ниже талии, прикрепила шлевки, вставила широкий кожаный ремень – КЛАСС! Выворотные петли пиджака отделала темно-серым баллонием, им же обтянула 4 пуговицы.

Померила Костикину белую нейлоновую рубашку… ушила ее, порылась в платьях, выбрала одно «100-летней давности» – трикотажное в яркую бело-сине-красную полоску. Из этой пестроты вышла отличная жилетка и короткий мужской галстук. Когда она первый раз пришла к Костику на свидание в таком «оперении», он вдруг заорал на нее:

– Что ты так вырядилась?! Что б все мужики на тебя глазели?!

Улыбающаяся Сашка на полном ходу резко, почти по-армейски развернулась на высоких каблуках и с такой же скоростью понеслась назад.

Тогда он догнал ее, они помирились, а вечером, когда стемнело, он впервые расстегнул пуговицы импровизированного батника.

С тех пор он полюбил этот костюмчик – ярко-наглый и возненавидел скромное платьице с глухой стоечкой…

Сашка все же выбрала «балдежный» костюм, отложив мелкое коварство с пуританским нарядом – «на потом».

Увидев Сашку, Костик разулыбался, засиял счастливым ожиданием темноты.

Они долго бродили по парку, выпили пива с «косточками» (узбеки продавали возле пивнушек узкие, длинные кулечки с абрикосовыми косточками, сваренными в соленой воде и обжаренных, затем, в горячей золе). Потом покурили «родопи» (рад-до-попи – шутил Костик) в дальнем углу парка, сидя на бревне спиленного дерева. И вот тогда, крутя в руках болгарскую сигарету, глядя в пустоту, Сашка безразлично произнесла:

– А, знаешь, нас этим летом на практику отправляют…

– Куда? От-прав-ля-ют… – испугался Костик.

– Кого – куда… в Москву, в Ленинград, в Прибалтику… – Сашка прищурилась и выпустила длинную струйку дыма.

– А ты? – выдохнул Костик

– Я, наверное, в Таллин запишусь.

– А кто никуда не запишется?

– Здесь останутся. Будут свой факультет ремонтировать.

Костику захотелось схватить Сашку в охапку и заорать диким голосом: – «Не-ет!! Никуда не поедешь!! Два месяца!! Это же – вечность!!». Но представив ее в 40-ка градусной жаре, таскающую ведра с раствором, штукатурящую стены 8 часов в день, вместо того, что бы гулять по западному городу и плавать в Балтийском море, Костик отчаянно понял – придется потерпеть, подождать, но не лишать ее возможности вырваться почти за границу! Когда еще такая возможность предоставится? Ведь она еще нигде не бывала, даже в Ташкенте. А я буду ждать эти ужасные 60 дней…

Он грустно, обреченно прижал ее к себе

А Сашка ждала от него совсем другой реакции: – «До него еще не дошло. Сейчас он меня поцелует и поймет, что разлука невозможна! Нет, не может быть, что бы он вот так, спокойно, отпустил меня!»

Сашка выбросила окурок, встала, с напускной веселостью взяла его за руки, потянула на себя, поднимая с бревна:

– А я кручу, напропалую, с самой ветреной из женщин… – запела с истерической веселостью, заглушая разочарование (нет уж! Ни за что не покажу ему, как я в него влюблена! Пусть думает, что предстоящая поездка мне дороже его однообразных поцелуйчиков!) и закружила, как в детстве, упираясь ногами в одну точку, откинувшись всем телом назад, удерживая равновесие на вытянутых руках, крепко сцепленных с Костикиными.

Он с облегчением поддался ее детскому игривому порыву – «сегодня все будет, как всегда, а непонятная серая пустота наступит еще не скоро – через

2 недели. Не надо думать о ней, будем радоваться жизни еще 14 дней».

Костик подхватил Сашку на руки и завальсировал с ней, подпевая: – «Я давно искал такую, и не больше, и не меньше…»

Потом они гуляли по сельхозинституту – новые корпуса с длинными высокими открытыми террасами, были только что отстроены. Круглые металлические столбы, поддерживающие козырьки второго этажа были выкрашены в черный цвет и подчеркивали ритм фасадов.

Вдруг грянул гром и теплый весенний ливень обрушился на город. Они засмеялись – как вовремя оказались под навесом! Потом – долгий поцелуй под шум дождя, барабанившего по шиферу, который кончился так же неожиданно, как и начался.

Безветренная, благоухающая ночь. В апреле все цветет сразу: сирень, яблони, сливы и вишни. Последних особенно много в Самарканде. Все улицы частных секторов усажены ими. Вот идешь по тротуару – и белая пышная сплошная стена отгораживает тебя от проезжей части. Густые кроны опускаются чуть ли не до земли. В них можно спокойно спрятаться от внешнего мира за густой вуалью бурного цветения…

– Так и не сказал главного! Ну и пусть! Ну и хрен с ним! И – уеду!

Стук колес ритмично отсчитывал километры, убаюкивал, успокаивал, предвещая тревожное и в то же время радостное ожидание новизны. За окном унылая, знойная, совершенно плоская Казахстанская степь. Вот уже сутки один и тот же пейзаж. Иногда попадались одинокие юрты с голыми загорелыми детишками и женщинами в национальных платьях. Они подметали голую, потрескавшуюся от жары, землю или склонялись над тандырами.

– Верблюд! Верблюд!

– Где?!

– А – вон! Вон! Вижу!