Жизнь как миг

Лиза не понимала, что, вырываясь, царапаясь, ругаясь, она только возбуждала парня. И однажды утром в амбаре случилось то, о чем Лиза не хотела и думать. Никогда! До последних дней своей жизни об этом дне она если и вспоминала, то только с отвращением.

После случившегося «любезней» она не стала и простить Павла не смогла. Она уже не боялась, ей казалось, что ничего страшнее того, что с ней уже произошло, и быть не может. Она ошибалась…

На дворе стояла осень. В неказистой одежонке Лиза управлялась по хозяйству. Приехали вооружённые люди из райцентра и увезли её в чём была. Хорошо хоть ватник на ней был да теплые чулки.

Трудно сказать, что испытывала Лиза, когда её забирали. Скорее всего, это был страх. Липкий, душный страх.

***

Её не судили, не держали в тюрьме, не допрашивали – ее просто бросили в теплушку. Людей там было немного: старики, женщины и мужчины. Никто не знал, что их ждет – повезут их куда-нибудь или просто расстреляют? Кормили как скотину: брюква, репа, зерно, заплесневелый хлеб да ведро воды. Туалет – просто дырка в углу. Сначала все стеснялись друг друга: справляли нужду, прикрываясь хоть чем-нибудь. А потом уже и не стыдно стало.

В какой-то момент открылась дверь теплушки и солдаты что-то забросили в вагон. На первый взгляд показалось, что это просто мешок. Никто и внимания не обратил, а Лизу словно что-то толкнуло к этому грязному, окровавленному мешку. Оттуда неожиданно раздался стон, и Лиза узнала голос отца. Дрожащими руками развернула задубевшую от крови ряднину и перестала дышать, не веря своим глазам: в кровавом месиве того, что совсем недавно было человеком, она узнала своего любимого «тятеньку». Страшно было представить, что он пережил. На нем не было живого места – весь в кровоподтеках, с разбитым, опухшим лицом, все ногти черные, а на спине – вырезанная звезда. Кто мог это сделать? За что? В чём он был виноват? Это активисты в «кожанках» не простили ему свой позор и отомстили страшно, цинично. Но самое главное – отец был жив!

Взглянув на него, кто-то обречённо махнул рукой и сказал: «Не жилец он, девка! Не жилец! Что уж теперь горевать?»

Лиза не помнила, как они ехали, что происходило в теплушке. Все её мысли были об отце: «Только бы выжил!!» Ухаживала как могла: отпаивала растаявшим снегом, пережевывала зерно и кормила его как грудничков в деревнях – «с тряпочки».

И Павел выжил! В этом мире он ещё не всё сделал – теперь он должен был спасти свою дочь.

***

Привезли их в те места, которые в будущем станут синонимом ужаса и кошмара сотен тысяч людей. Колыма!

Их лагерь находился на острове. Бараки с нарами в три ряда, куда заселили всех вместе, не разбирая, мужчин и женщин, детей и стариков. На это никто уже не обращал внимания – люди были сломлены духом, завшивевшие, изнуренные. Они могли сидеть часами, не двигаясь, не шевелясь, ожидая очередной команды.

На этом кусочке забытой богом земли не было ни змей, ни жаб, ни ящериц… Даже птицы не садились на ветки деревьев.

Еды не хватало. Её просто не было. Продукты на остров не завозили, на работе кормили баландой. Первыми стали умирать дети и старики. Десятками… Сотнями… Но нары никогда не пустовали – привозили всё новых и новых обреченных на голодную смерть. Пошли разговоры о каннибализме.

Голодными Лизе ночами снились шанежки. Она воочию видела, как бабка Глафира месит тесто, как оно подходит в квашне, как она, Лиза, толчет картошку, щедро добавляя масло, яйца. И вот они начинают с Глафирой разделывать тесто – отщипывают маленькие кусочки, скатывают их в шарики. А спустя время на железный лист, смазанный смальцем, раскладывают ровными рядами разбухшие шарики теста, сразу превращая их в лепешки. И вот на эти-то лепешки выкладывают они с Глафирой картофельное пюре – густо, не жалея. А сверху смазывают яйцом. На лопату и – в печь.

Радостная, она просыпалась от запаха свежевыпеченных шанежек и парного молока. Открывала глаза и видела только тёмную злую мглу, а живот сводило судорогой от голода. Ну хоть бы крошку, хоть бы крошечку какой-нибудь еды! Ничего!

На работу добирались по льду. Когда он растаял, все увидели, что вокруг сплошное болото. Когда охрану сняли, люди поняли, что обречены и весну не переживут. Бежать некуда, а выход только один – гать через вязкую, непроходимую трясину!

Однажды ночью неожиданно ударил мороз, трясина покрылась корочкой льда и стала более-менее проходимой. Природа как бы давала обречённым людям возможность выбраться из лагерного ужаса. Хотя бы детям!

Надо было торопиться, пока скудное весеннее солнце не растопило последнюю надежду на спасение.

Ранним утром отец разбудил Лизу и они вышли на улицу. Там их ждали несколько человек – взрослые и подростки Лизиного возраста. Детей перекрестили и отправили с острова. С малой надеждой, что хоть кто-нибудь из них останется жив и доберётся до большой земли.

Лиза знала, что видит отца в последний раз. И он знал, что видит её в последний раз, но верил, что она выживет и будет жить – за него и за мать.

Знал он и то, что ему недолго оставалось ходить по этой земле, но страха не было: ведь его ждала встреча с любимой женой. В небесном раю! В вечности!

***

Три мальчишки и девочка несколько месяцев добирались домой в Удмуртию. Один не дошел – на полном ходу вывалился из ящика под вагоном, в котором они ехали.

Когда Лиза пришла в свой дом, тетка не пустила её даже на порог, не дала ни куска хлеба, ни кружки молока. Спасибо соседям: и накормили, и искупали в бане, и приодели.

В родной деревне её уже ничего не держало: родителей не было, дома не было, будущего здесь тоже не было. Уходя, Лиза лишь оглянулась и дала себе зарок, что больше никогда сюда не вернется.

Через несколько десятилетий тетка, умирающая в страшных муках от рака, на смертном одре будет звать её, будет просить у нее прощения за свою подлость, за страдания, которые пережила Лиза и за загубленную жизнь её отца. Но Лиза не поедет и не дрогнет ее сердце от слез двоюродных сестер. Только и скажет: «Это наказание божье. Все мы должны отвечать за свои поступки».

Лизавета

Они встретились в Глазове на вокзале. «Лизавета!» – услышала она. Павел! Краснощекий, упитанный, облаченный властью, которого она так пыталась забыть все эти годы. Ирония судьбы: первым человеком, которого она увидела и услышала в этом городе, стал именно он.

Лиза подумала: «Я его ненавижу!» Павел подумал: «Я ее люблю!»

Благо, что ни на отца, ни на дочь не было заведено дел и не было решений суда. Поэтому Павел без проблем сделал ей документы; взял в жены, отправил учиться в медицинское училище. Там она стала лучшей на курсе.

Она варила щи, стирала, училась… и ненавидела Павла каждой клеточкой своего тела.

Дом был полной чашей. Он делал все, чтобы жизнь Лизаветы была лишена сложностей, бытовых проблем: покупал ей самые лучшие вещи, духи, косметику. Вскоре родился сын Виктор. «Победитель!» – восклицал довольный Павел. Через четыре года родился Юрка. «Земледелец!» – говорил Павел.

Он откладывал все дела и бежал домой, чтобы наверстать упущенное за эти два года. А она жила как обреченная на казнь, и Павел натыкался лишь на взгляд, полный презрения, ненависти и, как ни странно, жалости.

От тоски он начал пить и вскоре после рождения второго сына заболел водянкой. Мучился страшно. Лишнюю воду из «лягушачьего живота», дряблого и распластанного, откачивали постоянно, но она появлялась вновь.

У Павла начался перитонит. Лиза понимала, что муж умирает, но жалости к нему не было. Перед смертью он просил у Лизы прощенья, но и в эту скорбную минуту она его не простила. Даже то, что он окружил её заботой и обеспечил благополучную жизнь, не смогло смягчить ее сердца.

Так, непрощённым, он вскоре и скончался. Похоронили Павла на сельском кладбище, а рядом с могилкой сыновья посадили две елочки.

За свою долгую жизнь Лиза приходила сюда не больше пары-тройки раз. Даже спустя много лет она ничего не забыла и не простила. «Это кара божья», – считала она.

***

В 22 года Лизавета осталась одна – без родителей, без мужа, с двумя детьми на руках. Надо было как-то жить.

Лизавета разыскала бабку Глафиру. Стали жить все вместе: старушка досматривала детей, а Лизавета пошла работать фельдшером.

22 июня 1941 года началась война. Казалось, что она так далека от Удмуртии, скоро-скоро закончится и обойдёт их семью стороной.

К тому времени Лизавета работала в госпитале. Глафиры уже не было в живых. Мальчишки подросли, но без «догляда» порой выкидывали такие коленца, что Лизавета не знала, что и делать: отлупить сорванцов или посмеяться всем вместе.

Уходя на работу, Лизавета закрывала детей в доме. К дому примыкали хозпостройки. Мальчишкам очень хотелось на улицу – а как выбраться? И вот неугомонные сорванцы нашли выход – отдушина над выгребной ямой. Старший-то пролез, а младший, Юрка, сорвался вниз. Старшой подхватил – спас мальца, но мальчишка до пояса был испачкан в фекалиях. Аромат стоял еще тот! Однако они как ни в чем не бывало отправились к матери в госпиталь – отмывать-то кто будет? Мамка, конечно! Вот такие, благоухающие, и ввалились пацаны в госпиталь. И что же с ними делать? Правильно! Сначала помыть, а затем отлупить. Раненые, зная жесткий характер молодой женщины, как знак утешения сахар Юрке совали уже при выходе из госпиталя. Жители районного центра не один год вспоминали этот случай.

Профессиональных медиков не хватало. Лизавета работала без выходных, домой приходила лишь на несколько часов. Всем было трудно, не только им. Жили как-то…

В 1943 году война подобралась к их семье совсем близко.

Как-то утром, ещё до начала смены, Лизавету вызвал начальник эвакогоспиталя. В кабинете находился еще один мужчина, при одном только взгляде на которого у женщины мурашки побежали по спине и дохнуло холодом Колымы.

«Фронту нужны профессионалы. У тебя два варианта. Первый: детей в детдом, сама на фронт. Второй: с детьми в санитарный поезд. А вообще-то, есть третий вариант – догадайся какой?» Какой – она поняла сразу! Лагерь! Второй раз оттуда она не выберется.

Мозг работал быстро и чётко. Детей в детдом? А если она погибнет на фронте? Кому они будут нужны? А если и выживет, найдет ли она их? А в санитарном поезде уж если и погибнут, то все вместе.