Травяное гнездо

– Что случилось? – Иван показался в окне.

– За мной кто-то гонится!

Жалась к воротам, желая протиснуться сквозь них. Зажмурилась или потеряла сознание. Скользнула ему в руки. Под руку.

– Кто это был? – спросил Иван.

– Я не знаю. За мной следят. В последнее время за мной все чаще кто-то следит.

– Ты уверена, что ничего не надумываешь?

Потом «не надумываешь» перешло в два «не надумываешь», лекцию о паранойе и какие-то сексистские ответвления. В любой другой день я бы принялась возмущаться, но сейчас меня волновало другое.

То, что за мной следят! Не могут галлюцинации быть настолько реальными. Иногда в окне я вижу то зеленые, то красные огни, точно глаза чьи-то. После нескольких секунд колебаний я обычно подхожу к окну и, не выглядывая наружу, прижимаясь к стене, задергиваю занавеску. Вряд ли занавеска спасет, если снаружи окажется призрак, но что еще остается делать? Только смотреть на занавешенное окно и надеяться, что там нет глаз.

Почему я опять не заговорила о духах? Иван ведь наверняка подумал, что я страшусь людей. Видимо, боюсь, что озвучь я такое вслух, придется окончательно поверить в свое безнадежное положение.

*

Продолжая прошлую тему, что не среда во всем виновата, но и люди многое предпринимают, чтобы сегодня было так, как есть, расскажу еще одну показательную историю.

Моя племянница родилась с искривленной ножкой, но она совершенно не осознавала своего несчастья лет до пяти. Ей неясны были слова «инвалид», «калека», коими ее постоянно «одаряли», ни сочувственные взгляды взрослых. Она играла и бегала вместе с другими детьми, не придавая значения тому, что всегда оказывалась проигравшей или последней.

Она задумалась о своем некотором отличии ровно перед школой, когда мать сказала ей, что та не пойдет в обычную школу. Именно тогда племянница стала понимать, что есть обычные дети и есть она.

Учительница приходила к ней домой, делала с ней уроки, и с каждым годом моя племянница становилась все более отстраненной и замкнутой. Спустя еще какое-то время мать решила: раз девочка не ходит в школу, то и на улицу ей не стоит выходить. Ведь дети будут смеяться над ее ребенком и искривленной ножкой. Конечно, мать поступала так не со зла, скорее, наоборот, она хотела уберечь дочь, совершенно забывая о том, что девочке нужно общаться с ровесниками. Да, дети будут смеяться, обижать, но даже над здоровыми детьми измываются, к сожалению, это неизбежно. Но ведь найдутся и другие, кто не будет обращать внимание на ножку, кому намного важнее, какой она человек.

Но это была бы другая история. А в нашей: мать везде таскала девочку с собой, неизменно скрывала ножку длинными юбками, просила идти по краю улицы, ближе к домам, как будто желая слить ребенка с окружением, чтобы люди не сплетничали о страшном недуге. Конечно, мать беспокоилась о дочке, но даже самой себе не признавалась, чем на самом деле вызваны ее решения. Мать стыдилась дочери, девочка была ее личным позором. Поэтому мать родила еще раз и еще, пока у моей племянницы не появилось две сестренки и чудесный братик, которых она самозабвенно любила.

На семейных торжествах (пока она еще их посещала) племянница всегда сидела с краю стола, чтобы быстро поесть и пойти заниматься детишками. Она всегда выглядела сиротливо, особенно среди смеющихся людей, опрокидывающих в тарелки жирные куски холодца.

Я иногда пыталась заговорить с племянницей, но ее обременяло мое внимание. И каждый раз у меня возникал вопрос: «Возненавидит ли она жизнь, сможет ли справиться?»

Разумеется, здесь должна бы быть развязка, как сложилась судьба девочки, что с ней стало. Осознала ли мать свои ошибки или убедилась в правоте? Но это единственный раз, когда я не расскажу, чем закончилась история, обещаю, такого больше не повторится в моем дневнике. Я дала все вводные и уверена, что вы сможете догадаться, какой здесь был финал.

Ведь в истории важна была не судьба девочки, а так часто изучаемое мной в последнее время понятие «среда», и как она формируется. Мне кажется, что я приближаюсь к сути. Надеюсь, что так. А то может быть, я тоже иду по краю улицы, сливаюсь с домами и думаю, что всем так лучше будет.

Запись 9. Больница

С сумраком мы пошли с Иваном к больнице. Больница располагалась чуть ли не на границе одной деревни и другой, а может быть, та территория, вообще, ни к чему не относилась. Примечательная больница. Корпус, который располагался ближе к нашей деревне – обычная поликлиника, а тот, что ближе к реке – психиатрическая лечебница.

По дороге я рассказала Ивану, как успешно справилась с миссией, как ловко сфотографировала письмо Зверева. Иван, рассердившись, заявил, что раз на судьбу ничего плохого не выпало, злить реальность я не должна, мол, допрыгаюсь.

Только он сказал не реальность, а что-то другое, кому же он поклоняется? Нет, не про Всевышнего он вещал… Он так естественно про свою веру всегда говорил, что даже не запомнила, не обратила внимание. А надо бы. Иван побольше моего видел, он точно знает, как быть, куда мы все движемся.

Степанов Петр (автор письма) оказался врачом больницы (о чем я и сама догадалась) и другом Зверева по совместительству. «Добрый малый», – сказал Иван, но мне с трудом в это верилось, ведь зачем хорошему человеку дружить с Зверевым. Тем более, я ни разу не слышала, чтобы Иван плохо о ком-то отзывался, поэтому его словам сложно доверять. Ладно, разберемся.

Сегодняшний вечер даже невзирая на то, что мы ходили на разведку, мог стать особенным – нашим первым свиданием, если бы я не рассказала Ивану о письме.

Зачем я это сделала?! Неужели иначе не смогла бы разузнать о враче. А теперь Иван на меня не смотрит, потому как считает мое поведение глупым. Конечно, ему меня не понять, у него нет необоримой страсти создать грандиозное, важное для мира. Да, он помогает деревенским, завоевал их расположение, но разве смог бы он понравиться совершенно незнакомым людям? Не так-то просто такое уметь: распознавать поведение не только близких людей, но и настроение, состояние общества. Что он об этом знает?! Скорей всего, и знать не желает, но это не отменяет ни значимости моей статьи, ни того, что ради нее можно позволить некоторое сумасбродство. И уж точно можно забрать письмо у вредного старика, который явно что-то скрывает.

На фоне поликлиники психиатрическая больница выглядела солидно: с двумя колоннами у крыльца, богата сандриками и лепными узорами. Как будто из Санкт-Петербурга вырвана и сюда привезена.

На мое замечание Иван сказал, что некогда здесь лежала дочка какого-то министра, и чуть ли не для нее одной вся больница строилась. Да и до сих пор сюда направляют лечиться людей из богатых семей.

– Не надо! – раздалось из психиатрической больницы.

Вздрогнув, я подняла голову, пытаясь разглядеть, откуда доносился голос. Иван заметил мое волнение, поэтому заговорил:

– Здесь и жена Зверева лежала.

– У Зверева есть жена? – я перестала вглядываться во тьму больничных окон.

– Была. Умерла не так давно.

– Как звали? – я снова запрокинула голову. Мне показалось, что в одном из окон кто-то промелькнул. Кто-то белый, с словно непроницаемая мгла лицом. – Не Элечкой?

– Элечкой.

Он замолчал, на мгновение я испугалась – не отгородится ли он опять. Ох уж эти опасные для Ивана темы: чужие письма и жизни, тюрьма. Ну и дружок у меня.

Д р у ж о к.

Мы обошли больницу, над служебным входом что-то блеснуло, у меня снова захватило дух, но, оказалось, это всего лишь блик от камеры. Зато возле входа уже интереснее – следы от колес грузовика. Во сне с церковью тоже был грузовик.

В темноте я споткнулась, Иван ловко поймал меня.

– Надо идти по следам, – сказала я и включила фонарик на телефоне.

Интересно, какие у Товарища были отношения с Элечкой? Любил ли он ее? По любви ли отдал в больницу? Кричала ли она ему: «Не надо»?

Следы от грузовика вели к асфальтированной дороге.

– Ну как же так?! – я взмахнула руками. – Единственная нормальная дорога в деревне и, конечно же, грузовик поехал по ней.

– Да уж, не повезло. Чем теперь займемся? Может быть, чай попьем?

Я ушам не поверила: «Чай?» Да ведь он ко мне домой напрашивается!

На улице окончательно стемнело, нет, даже помрачнело: фонарей слишком мало для таких широких дорог, увенчанных то огромными надвигающимися холмами, то черным лесом. Из оврагов поднимался призрачный туман и будто укрывал деревню дремой. Ночь была непроглядной.

Когда мы завернули на мою улицу, стало светлее от пробивающегося из окон света.

– О, сторож, вернулся! – воскликнула я.

– Он теперь часто здесь будет, дела летние уже закончились.

Иван прошел мимо моих ворот.