Сеть Сирано

А вот сегодня мое хотение вдруг прорвалось, и я, видимо, специально сдерживаю его, чтобы раздирающие меня эмоции, несколько поутихли и не мешали мне впредь излагать свои мысли как можно более просто и ясно.

Не место здесь для моих эпистолярных опытов и не время, но для дальнейшей работы мне понадобится пустая, неотягощенная лишними заботами голова, и вот я, решив разгрузить ее столь оригинальным способом, который раз пытаюсь, но никак не могу перейти к делу. Готовлюсь словно хирург к операции. Переодеваюсь, мою руки, смотрю на часы, а сам все время обдумываю детали. С какой стороны лучше к этой опухоли подобраться, сколько убрать, сколько оставить.

Начну, пожалуй, с самого начала, чтоб в конце не упустить чего-нибудь важного.

Конечно, вся эта идея с сайтом знакомств с самого начала была обречена на провал. Но я почему-то ухватился за нее как утопающий за соломинку, хотя первых двух-трех свиданий было уже более, чем достаточно, чтобы убедиться в моей беспросветной глупости и твоей прозорливой правоте. Но я из какого-то тупого упрямства не хотел внимать твоим доводам и продолжал со всей дури стучаться в настежь открытые двери, чтобы лишний раз удостовериться в безнадежности моих ожиданий.

Справедливости ради следует заметить, что две с половиной встречи оставили в моей памяти некоторые воспоминания. На одной из них мной вероломно воспользовались на заднем сиденье моего собственного автомобиля. Эффект внезапности и умопомрачительные способности далеко не юной профессионалки сделали свое привычное дело, и я, с заметно облегченным бумажником, отправился восвояси.

В следующий раз уже я, вооруженным некоторым опытом, сам был вероломен и груб, но моя противница даже и не пыталась сопротивляться. Ее покорность, граничащая с пофигизмом, вызвала во мне, скорее, бешенство, нежели желание. А потом еще и раздражение, от непонимая того, что я при всем том испытывал: радость победы или горечь поражения.

Была еще одна «половинка», которая тоже оказалась ничего, но «ничего», как ты сам понимаешь, не считается, поэтому опустим этот эпизод, а все остальные, как я и говорил тебе раньше, тем более не привлекут твоего искушенного внимания. Поговорить, в прямом смысле этого слова было, в общем-то, не с кем.

А чего я ждал от этих встреч? На что надеялся? На чудо? На удачу? На судьбу? Но все эти три непокорных стихии дружно повернулись ко мне задом и довольно долго держали круговую оборону, пока я, уже порядком обескровленный, не отполз на свои запасные позиции. Месяц я там сидел, носа не показывал, но в один прекрасный, я повторю, прекрасный день, я вышел на очередную охоту, и по глупости или неосторожности сам подставил свое сердце под острую стрелу Амура.

Оцени стиль, Вован: «стрела проказника Амура». Да это еще что! Это все мелочи. Почти два месяца, два долгих благословенных месяца, я, Вован, был доблестным рыцарем у одной юной принцессы с редким для наших среднерусских широт именем Джоанна. Прикинь, Вован, где – я, где – рыцарь?

А теперь ты спроси меня, как я докатился до жизни такой? Спроси меня с пристрастием, и я, может быть, тебе отвечу. Одно знаю точно, что докатился я до нее не сразу, а медленно и постепенно. И тут опять надо с самого начала. Что заставило, что подстегнуло, что погнало в этот интернет, меня, успешного во всех отношениях пацана, на первый сторонний взгляд вполне довольного собой и окружающими его людьми?

Приходилось ли тебе, Вован, проснуться однажды ночью ни для оправления естественной, вполне уместной после пивопития нужды, а просто так, ни с того, ни с сего? Открыть, например, глаза и вдруг почувствовать странный, малоприятный взгляд за спиной? Или в темном углу комнаты? В глубине зеркального шкафа? За шторой? И снова за спиной.

Ты знаешь, Вован, мне приходилось бывать во многих переделках. И, «сори» за пафос, но пули в сантиметре пролетали, мины в трех шагах подскакивали, и другие еще более крупные страшилки случались, но такого, чтоб волосы на голове реально шевелились – что-то не припоминаю. А тут еще, не в сказке сказать, а прямо у меня дома.

Раз повторилась, два, а потом как по накатанной поехало. Хватит, думаю, с этим надо что-то делать. Кого-то надо рядом уложить и посмотреть, что будет. И девчонок вроде знакомых много, только свистни, только рукой махни и можно на месяц вперед график составлять. Но не было во мне интереса, азарта спортивного, желания нималейшего не возникало. Все так знакомо, так пресно, так известно заранее, что непропитое мастерство собственной руки, казалось мне на тот момент гораздо предпочтительней долгих и изнурительных потуг всех моих старых знакомых барышень вместе взятых.

И если б дело было только в сексе, все можно было бы и устроить. Но мне, видимо, хотелось большего. Влюбиться что ли? Или, чем черт не шутит, может даже полюбить?

И вот, прикинь, Вован, мое еще плохо сформулированное желание, поддерживаемое ночными, ставшими почти привычными страхами, оформилось в стремление найти во что бы то ни стало ту единственную, которая смогла бы только одним легким взмахом ресниц убить сразу всех зайцев.

А дуракам, как повелось, везет. Их не надо трудиться завоевывать, они сами обманываться рады.

Какой-то туман небрежный, кружевная паутина, легкий тополиный пух и сквозь них – лицо! Белое, розовое, почти прозрачное, с огромными голубыми глазами, в которых столько всего очевидного и…невероятного! И детскость ранняя и явное бесстыдство, наивность, девственность, а вместе все – порок.

Все, попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети. Сеть, Вован! Слово какое придумали… Как знали, суки, раскинули… И я как мудак повелся…

Нет, сначала было все хорошо. Настолько хорошо, что я фигу в кармане держал, чтоб не сглазить, не спугнуть счастье на голову упавшее, не потерять его, не потеряться самому. Все чего-то ждал, на что-то надеялся, встречу нашу не торопил, а наоборот, откладывал. Общался с ней на придуманном, птичьем языке. Она, не поверишь, принцесса, я, никому не говори, ейный паж. Или рыцарь, или кто другой, коленопреклоненный…

Вован! Я краснею, но я испытывал от всего этого кайф… И какой! Умопомрачительный! Какие ночные страхи, шорохи, кошмары? Ушло все, как и не бывало. Сплю ночь напролет. Ем, пью, курю и все с прекрасным аппетитом… Не сохну по ней, не страдаю, не мучаюсь, а просто балдею… Балдею, Вован, значит, живу! Офигительное, хочу тебе признаться, состояние.

И вот час встречи пробил. Сказать тебе, что я зассал, значит, не сказать ничего. Слишком свежи были разочарования от очных ставок с моими прежними подружками по переписке. А тут еще фотография какая-то мутная, а я себе такого напридумывал, мама, не горюй… Хорошо, если нимфоманка очередная явится, а вдруг какая-нибудь грымзы с пропитым голосом, или просто дурочка с переулочка, с которой на одной лавке семечки лузгать постесняешься. Не хотелось, знаешь, снова рожей об асфальт.

Но мое любопытство было сильнее. Тянуло меня к ней, принцессе моей, недотроге на горошине. Два месяца подряд трясло не по-детски, душу выворачивало. Надо было уже или точку ставить, или переходить на другой не то более высокий, не то более низкий уровень. Когда я говорю «низкий», я подразумеваю постель, когда я говорю «высокий», я имею ввиду то же самое. Наступило предгрозовое состояние предвкушения и нетерпежа, и надо было с ним как-то разделываться.

Короче, Вован, я признался ей в любви. По-дурацки признался, по-глупому, но, в общем, в стиле нашей безумной переписки. «ЯЧСМИТЬБЮ» – написал я ей, что для любого смертного звучит как абракадабра. Но мне в этом буквосочетании слышалась музыка. «ЯТЕБЯЛЮБЛЮ» – пелось мне, и моя любимая меня услышала. «ФЫВАПРОЛДЖЭ» – таков был ответ, что означало – и я тебя тоже.

Она поняла меня! А разве могло быть иначе? Столько долгих дней и ночей мы говорили, думали и мечтали на одном, только нам понятном языке. И все! Все встало на места. Жизнь нашла, наконец, давно потерянный смысл, будущее засверкало яркими красками, и вскоре я написал своей девочке, что не могу больше. Что нашей переписке грозит истощение, и надо спасать бедняжку путем подпитки ее новыми визуально-тактильными переживаниями. Короче, дай мне свой телефон, крошка, пора забивать стрелку.

Ну что тебе сказать, Вован? Век живи, век учись, мудаком останешься. А чего я собственно ждал? Что она так сразу и откроет мне свои широкие объятья? Или на грудь с разбегу бросится? В ноги падет? Заждалась, мол, умучилась, уж и не думала, и не чаяла! А хрен тебе со смыком! В этом инете любительниц даром постебаться – пруд пруди. Какая-нибудь домохозяйка стопудовая вставит фотографию красивую и под ее прикрытием такие чудеса вытворяет, мало не покажется. Вот, думаю, кретин, вляпался! Но, нет! Не может быть! Невозможно, чтобы такое точное попадание, совпадение и взаимопроникновение было лишь случайным или злонамеренным. Простому человеку не дано так сыграть, и просчитать это невозможно. Я верил – произошло чудо. Сложился на небе какой-то пазл, два облака встретились и слились в одно, и поплыли, взявшись за руки, по самому краю вселенной. А внизу земля все еще вертится, и миллионы придурков стоят с затекшими шеями и наблюдают, как высоко и красиво плывет эта группа в полосатых купальниках. Откуда взялась такая картинка, уверенность такая появилась, я сам тогда еще не понимал.

Открыл всю нашу переписку, думал, может, там что найду? Ничего, Вован, буквально ничего примечательного. Вежливый набор фраз, недомолвки, улыбки… Ни мыслей каких-нибудь особо умных, сногсшибательных, ни юмора искрометного, живого, ни намеков тонких, многообещающих, ничего такого, за что можно было уцепиться глазом… Но ты не поверишь, Вован, я чуть не плакал!

Что такое слова? Слова – говно. Они ничего не значат. На каждое умное изречение, всегда найдется другое, полностью опровергающее первое. Истина лежит где-то посередине и ее постичь невозможно. Одно я знал совершенно точно – там, по ту сторону монитора, на меня смотрит моя, и только моя женщина, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы она никому кроме меня не досталась.

Но быстро сказка сказывается, а дела мои были в самом плачевном состоянии. Через неделю ее равнодушного молчанья, я, наконец, понял, что в женщинах, а особенно в принцессах, я абсолютно ничего не понимаю! Весь мой богатейший, непосильным трудом нажитый опыт яйца порченного не стоит. Да и бог с ним, с яйцом. Жизнь и не таких рьяных ставила раком и имела с особым удовольствием. Не я первый, не я и последний. Справлюсь, обойдусь, выживу. Но перед этим я должен был понять, почему? На каком основании меня переместили из списка особо избранных (мне все еще хотелось в это верить!) в список жестоко удаленных. Нераспечатанный зеленый конвертик означает то же самое, что и вернувшаяся корреспонденция: адресат выбыл в неизвестном направлении или ищи ветра в сети.

И я пошел искать. Потому что не привык сдаваться без боя. Во что бы то ни стало найти и обезвредить, хотя бы для того, чтобы мое слово стало последним. Не может быть, чтобы она удалилась совсем. Скорее всего, она закрыла прежний профайл, чтобы завести новый.

В своем поиске я задался только тремя параметрами: имя, возраст и город проживания. На самом деле, это оказалось проще, чем я мог себе представить. Уже в начале второй тысячи анкет беглянка нашлась. Я даже расстроился. Каких-то пару часов поисков, и вот она вся у меня как на ладони. Ну что с тобой делать, разудалая моя? Сразу отвернуть башку или немного помучить? Любимая, как ты могла?

Но к счастью я вовремя понял, что если начну с обвинений, то, скорее всего, вновь получу отказ. И тогда волк натянул на себя баранью шкуру. Мол, дорогая, пусть господь вам простит прегрешенья, и бла-бла, снизойдите до своего бедного рыцаря, бла-бла, вернитесь к нему изнуренному, раздраженному, обескровленному своим поражением, бла-бла-бла-бла… Когда писал, думал, что притворяюсь, когда прочел, понял что, все написанное – правда чистейшей воды.

«Тянулись дни… А в них светало и золотилось…» Где слышал я эти строки, в какой поэзии? Или вот еще: « Ну что вам рассказать про Зурбаган» – эта глупость тоже намертво ко мне пристала. Мысли, фразы и слова носятся в воздухе как угорелые стрелы. А моя коварная все молчит, не выдавишь и слова. И вот в тот самый момент, когда я реально подготавливал снасти для своего собственного повешенья, пришло сообщение, не содержащее ни одного, заметь, ни одного слова! Одни числа! Но какие! Тройки, семерки, тройки, семерки, тройки – сплошь счастливые цифры, и все в номере ее телефона!

Тут пришла моя очередь брать паузу. Это дело надо было переварить. Переваривать в одиночку не хотелось. Связаться с тобой и поделиться радостью я не мог. Или не хотел, заранее представляя, на какие высоты своего гомерического гогота ты меня поднимешь. Позвонить знакомым девчонкам и узнать, что их заставляет раздавать свои телефоны направо и налево тоже как-то глупо. Все и так ясно, как день.

Люди встречаются, люди влюбляются, женятся… И моя очередь тоже, кажется, подоспела. Осталось только просунуть голову в окошечко кассы и молвить: я такой-то и такой-то пришел за своей, честно заработанной долей счастья. Выньте мне ее и положьте. А я распишусь у галочки.

И что же ты медлишь, чувак? Что переминаешься с ноги на ногу, сигаретку нервно смолишь, задерживаешь товарищей? Забирай и уходи. Освободи место следующему.

Ну, я так почти и сделал. Место освободил, а забирать не стал. Добровольно вышел из очереди и пошел, куда глаза глядят. А они в этот вечер смотрели совершенно в разные стороны. Я воткнулся куда-то посередине, где было темно и пахло газом. Вот, думаю, сейчас чиркну спичкой, и все нахер взорвется.

Чиркнул.

Не взорвалось.

Балерины у шеста довольно часто сменяли друг друга. Каждую из них хватало ровно на одну порцию моего вискаря. Кончалась девочка, кончался виски. Новая доза – новая грудь. Ноги… Попа… Хлыст… Лифчик… Сапоги…

Я тоже довольно быстро кончился. Тела завертелись быстрее. Газ упорно не поддавался поджигу. У меня пропали сигареты. Я повернулся попросить и тут же получил в морду. Пол был каменный и холодный. Я чувствовал этот холод лицом. Вставать не хотелось, но мне помогли. Туалет был весь в гламуре. Из писсуаров били прожектора. Вместо раковин – биде. Я сунул в биде голову и ненадолго заснул. Мне снились три карты: тройка, семерка, дама. Седая старая дама с огромным беременным животом.

Да, Вован! Истина в вине… Послушайся я тогда своего подсознания, которое только на пальцах мне не объяснило, что делать, чтоб не стать виноватым, ни сидел бы я, Вован, здесь, ни марал бы даром бумагу.

Какой мудак сказал, что утро мудренее? Если то, что я испытывал на следующий день, называется мудростью, то что же такое глупость?

Я ей позвонил. Нет, вру. Я вновь зассал. Я ей написал с просьбой назначить день, час и место встречи.

Прошел один довольно долгий день. И хорошо, что он был. Я успел сложить себя в кучу. Из отдельных сиротливо болтающихся членов получилось нечто напоминающее человека. Еще одна спасительная ночь и вот свежевыбритый, щедро наодеколоненный бонвиван с одуванчиком в петлице своего единственного пиджака топтался у памятника застрелившегося поэта, выискивая в толпе сам не зная кого.

О, эти встречи по переписке… Коварство ваше имя… Глаза мои устали круглиться, рот – выдавливать из себя улыбку. Фотографы, разбейте ваши объективы. Вы не художники, вы – маляры. Сделать «похоже», это не значит, сделать хорошо. Хотя, что я к вам привязался. Я сам был рад обманываться. Но последний случай стал единственным в своем роде.

Итак, она звалась Джоанна. А на самом деле Ольга, Оленька, девочка моя… Виденье… Прошла как каравелла по зеленым волнам… Я оглянулся… Я узнал ее сразу… Матовое лицо, синие глаза, тонкие руки, тонкие ноги. Вот так бы взял и понес. Через всю жизнь, до самой смерти. Как Ромео Джульету, как Тристан Изольду, как Медведь Машу и т.д.

Моя эйфория была бесконечной. Она длилась и длилась. Плыла и плыла. Летела, пела, звенела. Бог не придумал еще тех красок, чтоб описать тебе, мой друг, всю гамму моих переживаний. И если бы не эта гадская пелена, все могло бы сложиться по-другому. Бди, сказал Прутков, и он был прав.

С самого начала были звоночки. Да что там звоночки… Колокола били… Чугунным пестиком прямо по моему тупому черепу. Как она сидела, как она смотрела, как себя вела. Раздваиваясь, размножаясь, уплывая из поля моего зрения. Конечно, я ее напоил. Конечно, я напился сам. И мне нравилось наблюдать, как она по-детски хлопала ресницами, как вульгарно хохотала, как художественно курила, высоко поднимая подбородок и выставляя напоказ свои цыплячьи ключицы. От растерянности я сразу положил ей руку на колено, и моя ладонь двигалась взад-вперед автономно от меня, не затрагивая ни моих мыслей, ни моих чувств. Моя девочка только шире раздвинула ноги, чтобы мне стало еще свободней, и я не преминул воспользоваться ее приглашением.

Нудела музыка, качался никотиновый туман, я чувствовал себя педофилом и жертвой педофила одновременно. Она сидела так близко, что ее волосы касались моей щеки, и их душный запах напоминал мне о зеленом море и земляничных полянах. Ее красивые пальцы легли на ту руку, которая была и так лишена покоя, и придали ей ускорение. Она опять хохотала над моими совершенно тупыми шутками, а обе наши ладони жили своей, самостоятельной жизнью, только чуть улучшив и углубив место своего пребывания. На ее виске корчилась тонкая фиолетовая змейка, губы приоткрылись, обнажив полоску голых безупречных зубов, глаза, напротив, сузились, сверкнули и тут же померкли. Богиня моя затряслась мелко, судорожно…, глубоко вздохнула…, пискнула и все. Кажется, кончила.

Смешная победа, не правда ли? Смешная и банальная. Этим, по обыкновению, можно было бы и ограничиться. Но я, Вован, был упрям. Я погрузил свою принцессу в такси и повез к себе домой. Там я честно пытался надругаться над ее бездыханным телом, но у меня ничего не вышло. Она опять хохотала и без конца бегала в туалет. Потом ее вырвало прямо на постель, и пока я матерился и менял белье, она уснула в кресле перед телевизором. Я не стал ее будить. Голый и опустошенный лежал я в крахмальных простынях, оплакивая последнего романтика, который умирал во мне под звонкоголосый хор мальчиков центрального радио и телевиденья. «Цепи якорей звенят в порту, верят корабли в свою мечту… Всем ветрам назло, я спешу на зов дальних, неоткрытых островов…»