Орхидейные сказки. Для взрослых и детей

«Я ещё молод, просто Орхидей, Орхидей Анатолий», – зачем-то добавил он. «Чего я несу? – подумал про себя Орхидей. – Какой же я Анатолий? Даже и сорта такого у Орхидей нет». «Фон Фаленопсис», – добавил он, сам того не желая. Шмель одобрительно гуднул и полез в чашечку белой розы.

Кот, лежавший неподалеку, поднял ухо и удивлённо поинтересовался: «Сэр, вы теперь Фон? С какого перепуга ты Анатолий Фон Фаленопсис?» Орхидей смущённо объяснил, что как-то растерялся, шмель такой солидный и внушительный, что само вырвалось. Кот засмеялся: «А то, что ты почетный пелорик Академии орхидейных наук, этого недостаточно?»

«Белая роза так на меня смотрела, что в голове наступило лёгкое помутнение», – оправдывался Орхидей.

Шмель прилетал почти каждый день, садился на чашечку цветка и вёл неспешные беседы с Орхидеем. Ему нравилось, что у Орхидея явно дворянские корни. Шмель появлялся с утра и жужжал до вечера. «Послушай, Анатоль, – начинал Шмель, – а что ты думаешь по поводу фальсификации качества мёда?»

Орхидей понятия не имел о качестве мёда, но важно кивал Сысою Степановичу и качал цветоносом. Они часами обсуждали политику. Сысой был за поправки к Конституции, а Орхидей с пеной на губах доказывал, что обнуление опасно для страны. Кот интересовался у Орхидея, что может интересного сказать такой замшелый шмель, как Сысой. На что Орхидей ехидно отвечал, что никто же не задаёт Коту вопросы, о чём он целыми днями разговаривает с Гугловской Алексой. Сначала Орхидею было интересно, но беседы занимали весь день и начали понемногу утомлять. Орхидей маялся, но стеснялся сказать Сысою.

Он очень отвлекал Орхидея от работы над диссертацией, но воспитание не позволяло сделать замечание или ограничить общение. Шмель интересовался всем, он задавал бестактные вопросы и критиковал питание Орхидей. Он был твердо уверен, что Орхидеи надо кормить настоем банановой кожуры и поливать пивом. Ему не нравился Собак, потому что тот громко лаял на шмелей и рыл землю под кустами. Он комментировал отношения Орхидея с Котом и Комариком Альфредом.

Грибной комарик Альфред был чист душой, как горный ручей, но сторонился Шмеля. Сысой считал, что имя Альфред слишком вычурное, и постоянно предлагал сменить на что-то исконно русское. Например, Агафон или Авдей. Альфред не хотел быть Авдеем, поэтому старался не встречаться с Сысоем Степановичем.

Шмель по-прежнему в разговорах величал Орхидея Анатолием.

Скворец изумленно слушал эти разговоры, крутил головой, пытаясь увидеть незнакомого Анатолия. Но Скворца постоянно отвлекали домашние дела, так как вывелись скворчата, и нужно было кормить мелюзгу. Родители-скворцы приносят корм за 16—17 часов 270—314 раз. «Рабочий день» у родителей начинается обычно в пять часов утра и заканчивается в десять вечера.

Кот ложился на спину, дрыгал четырьмя лапами в воздухе от смеха, наблюдая за скворцом, пытавшимся понять, где прячется таинственный Анатолий. Но тайны не раскрывал.

Но вот шиповник отцвёл, и Шмель перестал прилетать к кусту. Он теперь посещал водосбор и пион. Они росли на другом конце сада, и Шмель стал редко прилетать. Орхидей вздохнул с облегчением и наконец-то смог приняться за заброшенную диссертацию.

Сысой и слепни

Стояла непривычно жаркая для подмосковного июля погода. Градусник показывал за 30 градусов. Днём стояла духота, но вечером становилось свежо, а ночью прохладно, даже хотелось укрыться одеялом.

Орхидей проснулся на рассвете. Остальные обитатели Орхидеевки еще спали.

Сладко потянувшись в стороны воздушными корнями, орхидей укутался поплотнее в листья и прислушался. Было удивительное утро. Тишина. Не чирикали птицы, не шелестели листья, в полном безветрии плыл запах цветущих лип. Орхидей вдыхал веламеном сладкий липовый запах и один наслаждался полной тишиной. Кот дрых где-то в доме. Он не любил утренней росы. Грибной комарик Альфред рано не вставал, он был сибарит и неженка.

Поправив лепестки цветов, Орхидей грелся под ласковым солнышком без опасения сжечь листья, пользуясь тем, что солнце ещё нежаркое.

Даже болтливая сорока, трещавшая без перерыва, куда-то подевалась. Обычно её трескотню было слышно везде, как будто целая стая окружила дом. Но сейчас она куда-то улетела, возможно, записалась на курсы ораторов, решив извлечь пользу из своей болтливости. Она никогда не могла остановиться и болтала без умолку. Часто она начинала рассказывать о каких-то неизвестных сороках, называя их по именам, и слушатели не могли понять, зачем им слушать о сорочьих родственниках и знакомых. Тем более, начав очередную историю, она забывала, к чему она вела, и разговор становился всё более бессмысленным, хотя и односторонне оживлённым.

Начав рассказ, сорока могла долго лететь за несчастным слушателем, попавшим ей в крылья, и продолжала делиться дорогими её сердцу воспоминаниями. Она была доброй, с синими перьями и ярко-белой грудкой, поэтому ей прощалась некая назойливость. Скворец подшучивал над ней, но добродушно. Кота же он ядовито подкалывал. С ним они вели яростные перепалки. Это было явное влияние вечерней программы Соловьева, как его ласково называли телезрители, «Вечернего мудозвона».

Небо было ярко-голубым, зелень играла всеми оттенками. Орхидей наблюдал за цветовыми пятнами на земле, за игрой солнечных бликов и ощущал себя счастливым. Он посматривал на трёх орхидей-бабушек, их вынесли на улицу только вчера, и они мирно дремали в прохладе. Листья их были огромными и они продолжали цвести, несмотря на то, что процвели всю зиму. «Старая гвардия», – с уважением подумал Орхидей и поправил ветку так, чтобы лучи солнца не падали на листья почтенных бабушек-орхидей. Хозяйка хотела разделить эти орхидеи, но бабульки выпустили мощные цветоносы, пришлось отложить планы.

Орхидей медитировал и даже вздремнул, тихонечко посапывая.

Внезапно он вздрогнул стеблем и поднял голову. Отчаянно жужжа, к нему летел шмель Сысой. Он был одет только в полосатый жилет и торопился изо всех крыльев. Подлетев к горшку Орхидея, юркнул под ракушку, прикрывающую корни, и едва переведя дух, просипел: «Меня тут нет», – и тут же заполз глубже в кору. Орхидей остолбенело смотрел на него и ничего не понимал. Вдруг вдали показались две точки, превратившиеся в двух огромных слепней.

Подлетев к Орхидею, они присели на стебель каланхоэ, росшего рядом, и учтиво поинтересовались: «Не пролетал ли мимо шмель Сысой?» Орхидей отрицательно махнул цветоносом. У него внезапно пересохло в устьицах, и он закашлялся. Слепни, зорко осмотревшись вокруг, погнались за какой-то мошкой, мелькнувшей в вышине, приняв её за шмеля.

Сысой Степанович выглянул из-под ракушки и поинтересовался:

– Что, улетели?

– Да что ты натворил, Сысой? – спросил Орхидей. – Зачем тебя ищут эти нукеры?

Сысой, отдуваясь и пыхтя, пытался выбраться из норы, в которую залез с головой.

– Да ничего. Обещал договориться с дикими пчёлами о мёде… Не получилось, а слепням забыл сказать. Они сунулись в дупло, их там чуть не порвали…

– И?

– Немного схитрил. Туда-сюда… Пришлось бежать, подумаешь, забыл я.

Сысой поправил меховой полосатый жилет и полетел завтракать, хотя был начеку и постоянно осматривался, предусмотрительно кружа недалеко от горшка. Сысой подлетел к Жгучему Перцу, пытаясь выудить сладкий нектар из беленьких цветочков, в изобилии усыпавших растение.

Перец ткнул его сухим стручком и сказал: «Сысой, ты офонарел? Мои цветы не выдержат такого борова, как ты».

А днём Сысой уже полностью оправился от страха, и его видели – он обучал игре в покер Альфреда под кружевным листом аспарагуса. Орхидей слышал их возгласы: «Не с той карты пошёл!» и «Сам такой».

Уж замуж невтерпёж!

Наша знакомая Евгеша очень хотела выйти замуж, но то ли из-за своего характера, то ли судьба такая – не могла она найти спутника жизни.

Внешне Евгеша была очень даже ничего. Имела черные волосы, синие глаза, сочный рот и, несмотря на некоторую корпулентность, выглядела весьма аппетитно.

Евгеша постоянно бегала по гадалкам, ведуньям, ясновидящим и прочим добрым людям, готовым принять ваши денежки в обмен на сеанс лапшевешания-на-уши. Они снимали венцы безбрачия, чистили карму, отмаливали грехи, всё это сливалось в коктейль с несовместимыми ингредиентами. А также Евгеша была постоянным завсегдатаем различных сайтов знакомств. Вернувшись с очередного свидания с потенциальным претендентом, она обычно на вопросы Хозяйки кратко отвечала: «Козел!» Это могло означать что угодно, но совершенно точно означало, что претендент не прошёл проверку.

Наступило замечательное утро, когда дождь, шедший всю неделю, наконец-то прекратил заливать дачу. Евгеша вышла из своей комнаты, благоухая туманами и розами. Поправила пышные волосы и, проходя мимо подоконника с орхидеями, небрежно отломила веточку от шикарного цветоноса, усыпанного белыми цветами-бабочками, воткнула в причёску. Белая Орхидея, лишившаяся части своего украшения, только тихо вздохнула. Она жалела Евгешу и в душе даже обрадовалась, что та облегчила ей жизнь. 30 распустившихся бутонов были слишком тяжелы для молодой орхидеи, да и горшок постоянно норовил завалиться на бок.

Евгеша собралась к очередной потомственной ведунье, которую ей порекомендовала некая приятельница. Якобы вся жизнь её переменилась после парочки сеансов у этой бабушки Агафьи.

Евгеша не уточняла, в какую сторону изменилась, но заветный адресок взяла. Ведунья молча провела Евгешу в тёмную комнату, в которой пахло какими-то благовониями, в букет которых неожиданно вклинивалась нотка жареного лука.

– Что хочешь? – без предисловий спросила ведунья Агафья.

– Замуж, – так же коротко отрапортовала Евгеша.

Ведунья полистала старую пухлую книгу, почему-то сплюнула в сторону и что-то накорябала на листочке.

– Держи, – протянула она бумажку Евгеше, – кот у тебя есть?

– Есть, – оторопело сказала Евгеша, вспомнив Кота, стащившего у неё позавчера куриную ножку со стола.

Евгеша посмотрела на выписанный «рецепт»: «Необходимо с собой носить кошачью шкурку», – прочитала она в пункте первом.

Всё стеснение с Евгеши слетело в мгновенье ока. «Ах, ты чувырла египетская!» – закричала она.

И схватила за длинные черные волосы ведунью Агафью.

– Дура! Отпусти, – писклявым голосом заорала та. До этого она разговаривала низким голосом.

Чёрный парик съехал, под ним оказались светлые русые волосы, Агафья сразу помолодела, и стало понятно, что ей около тридцати лет, не больше.

– Совсем ненормальная! – продолжала верещать ведунья. – На, смотри, что в книге написано, – и она сунула под нос Евгеше заляпанную пятнами воска книгу.