Неблагонадежный человек

– Оставьте! – машет Кузьма Авдонович. – Что вы? Я сам.

– Да, ладно! Мы, деревенские бабы, привычные, – улыбается Катерина и несет чемодан в дом. За ней с портфелем и узелком следует учитель.

Хата старая, небольшая, но опрятно выбеленная, с подведенной красной глиной призьбой. Нежилую ее часть занимают темные сени, заставленные скрынями, бутылями, дежками и бадьями. На жилой половине – хатына с печью, комната с двумя окнами на улицу и спальня с широкой лежанкой.

– Ось тут и располагайтесь, – Катерина вносит чемодан в спальню и кладет его на лежанку, – сейчас и вечерять будем.

Вечеряют в хатыне за широким столом с лоснящейся столешницей при свете керосинки. Катерина насыпает из чугунка в миски еще дымящийся кулеш. Режет большими ломтями серый липкий хлеб.

– Сходи, Катерино, в сени, – командует баба Мотря, – сала учителю отрежь.

– Вы же запретили, мамо, сало до Рождества трогать.

– Учителю можно! Вон худой-то какой! – Курлычиха достает из кармана фартука ключ и протягивает невестке.

Катерина берет ключ и выходит в сени. В сенях темно. Чиркает спичками, находит на уступе свечку и зажигает ее. Отмыкает сундук с салом, поднимает деревянную крышку. В темноте соблазнительно белеет сало. Катерина принюхивается к душистому чесночному запаху и сглатывает слюни. Отрезает от большого шмата кусочек. Немного поколебавшись, режет еще один. Второй кусок прячет в чугунке со смальцем. Завтра заберет. Другой такой возможности может и не быть. Ох, и скупая же свекровь! Но уже как-то прижились, притерлись друг к другу. После похоронки на мужа так и осталась жить в свекровином доме. Идти было некуда – сирота. Да и у Курлычихи кроме нее, Катерины, да внуков, Степки с Егоркой, никого не осталось.

Раньше всех в хате просыпались мухи. Две особенно въедливые ползают по лицу Кузьмы Авдоновича. Он недовольно морщится во сне от их назойливого щекотания. Ворочается с боку на бок. Просыпается. Открывает глаза и лежит, уставившись в потолок. В соседней комнате сопят Катеринины дети, кряхтит баба Мотря. Слышится шарканье босых ног по глиняному полу, женский шепот. Затем гремят в хатыне чугунки, бряцают печные заслонки, лязгают ведра. Завывает в печи, потрескивает и побулькивает. За окном сереет. Третий раз поют петухи. Кузьма Авдонович укрывается с головой и снова засыпает.

Второй раз просыпается от мычания коров. По селу гонят на пастбище череду. Катерина выгоняет со двора и свою корову, громко покрикивая на нее. Кузьма Авдонович садится на постели, свесив длинные худые ноги в льняных исподниках. Пора вставать. Он замечает на лежанке цинковый тазик с водой, заботливо приготовленный Катериной. Умывается. Надевает свой старенький коричневый костюм в тонкую полоску.

В хатыне за столом завтракают дети, уминая за обе щеки вареный картофель в кожуре. Десятилетние мальчики-близнецы, Егорка и Степка. Оба белобрысые и веснушчатые. Курлычиха месит в бадье тесто. В печи красноватым пламенем разгораются кизяки.

– Доброе утро! – стараясь прошмыгнуть к выходу, бросает на ходу Кузьма Авдонович.

– А снедать? – спрашивает баба Мотря.

– Спасибо, не хочется, – чувствует себя неловко учитель. – В какой стороне у вас школа?

– А сейчас детвора покажет, – разгибает спину Курлычиха, отдирая от рук тесто. – Ну-ка, живей! – прикрикивает на внуков. – Марш в школу!

Егорка со Степкой вылезают неохотно из-за стола, дожевывая на ходу. Подбирают валяющиеся в углу тощие портфели и бредут к выходу.

Баба Мотря продолжает возиться у печи. Шевелит кочережкой жар и ставит в печь формы с тестом. В сенях клацает дверная щеколда. Кто-то шаркает через сени. Курлычиха недовольно косится на дверь: «Кого, мол, принесло». Дверь отворяется и в пороге появляется грузная толстощекая соседка.

– Здоров, Мотря! – гостья опускает свое грузное тело на лавку.

– Шо ты, Васька, спозаранку? – ворчит Курлычиха.

– На учителя вашего пришла поглядеть.

– А чего на него глядеть? Картина шо ли?

– А может, я Химке своей пару присматриваю. Засиделась в девках. Так шо? Гарный учитель чи нет? В женихи годится моей Химке?

– Ни для нашей внучки, ни для бабыной сучки.

– Паршивый?

– Толку с него твоей Химке, как с попова наемника… дохлый… в чем только душа держится?

Курлычиха принимается вынимать из печи горячий хлеб. Соседка, принюхивается к свежему хлебному аромату и сглатывает слюну. На столе появляются одна за другой румяные буханки.

– Мотря, а ты ж мне полбуханки должна!

– Когда это я у тебя брала?

– Та ще на спасовку.

– Ну, может… – Курлычиха отрезает от буханки добрый ломоть и подает соседке.

– Ох, и пахнет! – баба Васька отщипывает кусочек и отправляет его в рот. Затем другой, третий…

– Ты что еще не снедала? – смотрит Курлычиха, как быстро уминает соседка ломоть хлеба.

– Та ще нет. Только борща с пирогами поела. Ось Макар с фермы вернется, и будем снедать. – Говорит баба Васька, дожевывая последний кусочек и смахивая с юбки крошки. – Ой, Мортя, – хлопает, спохватившись, себя по бокам соседка, – одолжи мне буханку, а то не с чем и поснедать будет.

Мелко дзинькает школьный звонок в крепкой руке бабы Дуни. Ее массивная фигура, как сухопутный броненосец, медленно и уверенно движется по школьному коридору. Кузьма Авдонович останавливается перед дверью класса и долго медлит, не решаясь войти. Страшно, как в первый раз. Дети. Что им говорить? Наконец входит. Проходит к столу и ставит на него свой потертый портфель.

– Я ваш новый учитель, зовут меня Кузьма Авдонович, буду преподавать вам биологию. – Катц садится за стол. – Есть ко мне вопросы?

Тишина. Приоткрыв рты, ребята с любопытством смотрят на нового учителя, переглядываясь между собой. Лохматые и босоногие, кое-как одетые, в перешитой из взрослой одежде.

– А правда, что при коммунизме можно будет что угодно брать и ничего за это не будет? – раздается из задней парты.

– Это кто же тебе такое сказал? – Катц находит глазами того, кто спрашивал.

– Историк наш, Илья Фомич…

– Так и сказал?

– Сказал, что все будет общее… бери, что хочешь за так…

– Ты, наверное, его не совсем правильно понял…

– А у него батька в тюрьме… за колхозное… – вмешивается в разговор веснушчатый подлеток с соседней парты. – Вот он и ждет коммунизма, чтобы батьку выпустили.

– Это твой батька на моего настучал, – кричит все тот же с задней парты.

– Довольно, ребята, – Катц расстегивает портфель, достает и кладет на стол книги, – начнем наш урок.

Кузьма Авдонович возвращается со школы в мрачном расположении духа. Новая реальность огорчала его. О науке теперь можно навсегда забыть. Но это единственное, к чему он испытывал интерес. Других желаний и стремлений в его жизни не было.

Еще с сеней он слышит женские крики в хате.

– Это я неграмотная? – сердится Курлычиха.

– Вы, мамо, вы, – настаивает Катерина.