Признание в любви и абрикосовая косточка

В чём-то багряный и в чём-то соловый,
Мера забвенья на стебле нови.

Белое платье прозрачно и тонко
И не зовёт подойти под венец.
Окна распахнуты – рвать перепонку
Меж позолотою медных колец.

Арка в стене – позывной листопада —
Сквозь пустоту пропускает вперёд.
Хочется жить без учёта награды
За своевременно понятый год.

И не шпынять бесконечность за плату,
Мизер, который она забрала,
Честно сказав, что деяние свято
Только тогда, когда осень светла.

Осень – пора зыбкая…

Осень – пора зыбкая, алхимическая. Кажется, вот оно – золото: червонцем отливает; сусальной фольгой к куполам влечёт; рыжим в чернь врастает; жёлто-зелёным в серьгах поигрывает. Того и гляди начнёшь на зуб пробовать или клеймо ставить. А оно поманит кладом колдовским иль камнем философским, а потом свистнет по-разбойничьи и рассыплется на листья берёзовые да на стихи грустные, на перья иволгины да на паутинку бабьего лета, на травы сохлые да на росы холодные. Встанешь посреди этого чуда и улыбнёшься, ибо нет в нём фальши, зато есть истина, повторяющаяся из года в год и не перестающая быть жизнью.

Буду осень читать…

Буду осень читать по намокшим ступеням,
По прилипшим листам из романов и грёз,
По размытой прохладе и охристым теням,
По отсутствию в теле кусающих гроз.

Буду осень читать, привалившись небрежно
Голой грудью своей к мягкой шири софы.
Как легко познаются стихи без одежды
В обрамлении зыбком сентябрьской строфы!

Буду осень читать, зажигая корицу
И рисуя на дымке изящный портрет.
Как легко удаются счастливые лица,
На которые пал чуть рассеянный свет!

Буду осень читать, повторяясь в сонете
О неспешной любви, под минор-листопад.
Как горят листья клёна на жёлтом паркете!
Оттого нет желанья вернуть всё назад.

Штамп в паспорте, или Запах багульника

Осень всегда была для Тима пограничьем, своего рода пропускным пунктом между пониманием жизни и путаницей в собственных чувствах, где его фотографии совершенно не совпадали с изменившимся обликом. Ощущая на себе испытывающий взгляд судьбы, он старался съёжиться, сложить в себе многоэтажность мыслей, закрасить серой краской яркие граффити, чтобы выглядеть как все – умеренно сильным, умеренно способным, умеренно счастливым, умеренно сгорбленным. Когда над листом зависала печать, Тим затаивал дыхание, втягивал в себя тощий живот, чтобы отмереть через вечную секунду, заставить сердце не выпрыгивать сумасшедшей белкой, а продолжать усердно крутить бесконечное колесо. Хлоп – и свежий штампик отпечатался клеймом – несмываемым, несдираемым, напоминающим о дрожи в коленках, о тщательно скрываемой слабости – на год вперёд. Тим приучил себя к осенней хандре, раскормленной им за зимние месяцы до чудовищных размеров, и когда на его долю выпадало вкуснейшее звёздное небо, или ароматный зигзаг молнии, или рыжее пламя, или самая доверчивая в своей сложности книга, он оглядывался, чтобы тут же отдать зверю радость, которой с каждым годом становилось всё меньше.

А осень шла своей дорогой, напевая и пританцовывая, словно женщина, которой нет дела до чужой тоски – надуманной и поэтому тяжкой, как общий для верящих в неё крест, вязкой, будто овощная бурда, раздаваемая беднякам, стойкой, как самое глупое убеждение, которому не требуется доказательств. Тропинка в лесу была покрыта многолетней тёмно-коричневой сосновой стружкой, утоптанной и вросшей в землю, чтобы быть крепкой нитью, соединяющей прошлое и будущее, размышления и чувства, голубоватый тёплый туман и колкие метели, запахи багульника и свежеотпечатанной книги, болтливость майской бузины и мрачное тщеславие сфинксов, забывших свои имена под северным небом. Осень становилась зимой, потом влюблялась в себя охапками сирени, перепрыгивала в лето, чтобы пробежать по волнам, взволновать собой огонь и сильных мужчин, выпить «Киндзмараули» и похрустеть лепёшкой, сотворить чудо и обняться с теми, кто близок, собрать камешки, ракушки, впечатления, забавные хлопоты, пение птиц, картины, стихи и эхо, чтобы вновь превратиться в осень – терпкую синеглазую ведьму, которая знает больше, чем говорит, чувствует ярче, чем многие могут распознать, судьбу, которая не обременяет себя чужими паспортами и штампами.

Крик совы и ковчег, полный псов

Из песка отливается маска —
Из печальных знамений и дюн.
Сколько золота ссыпала краска
С куполов и застенчивых лун!

Губы сжаты пророчеством ясным,
Что известно поджарым Богам.
Всё, что кажется в мире опасным,
Не прилипнет монетой к рукам.

Крик совы возбуждает монаха,
Заставляя поклонами пасть.
Сколько в мире смирения-страха,
Превращённого трусом во власть!

Ведьма носит сову вместо шлема,
Прикрывая раздумья пером.
Озорует в полуночи демон,
Подменяя кобылу одром.

Подворотни, пути, перекрёстки,
Колокольни, трактиры, суды,