Собачелла

– Чего оторопел опять?! А ты думал, я тебя позвала на котят любоваться?! Сейчас! Много тебе чести.

И, видя, как я замешкался на пороге, добавила:

– Дуй скорее. Разберут все. Мелким еда нужна.

Я пулей вылетел из подъезда. Знал, куда бежать. Мы каждую субботу покупали привозное молоко из бочки. Белое, пенистое, душистое. Не порошковое, как называла его мама. В очереди я был вторым. Впереди стоял Антон Иванович, мамин коллега по работе. Ему меня видеть было необязательно. Вдруг еще родителям скажет или попросит передать что-то. А ведь по легенде я сейчас был у Славки, писал доклад. Я весь сжался за спиной Антона Ивановича и поворачивался строго туда, куда он. Влево, вправо, даже присесть пришлось. Если бы Антону Ивановичу приспичило посмотреть назад, я бы, наверное, исполнил что-то в духе Нео из «Матрицы», какой-нибудь приемчик из его боя с агентом Смитом.

Но Антон Иванович не оборачивался. Он поговорил с продавщицей о погоде, сделал ей какой-то неуклюжий комплимент, протянул деньги, поставил полную банку с молоком в пакет и пошел к своему жигуленку. Тот был припаркован неподалеку.

– Уф, пронесло, – выдохнул я. – Не заметил.

Я приободрился. Весь вытянулся. И, мне даже показалось, чуть подрос в этот момент. Но не тут-то было. Тетя Таня, грузная черноволосая продавщица в белом чепце и переднике, которая знала в наших дворах каждого как облупленного, оказывается, видела все мои приседания. И пристала с расспросами:

– Андрюха, чего рыщешь? Со взрослыми не здороваешься?

– Здрасте, – ответил я, вдруг вновь став маленьким. Теперь я не возвышался над тетей Таней, а почти уткнулся носом в ее передник и рассматривал на нем желтые молочные пятна.

– Мне здрасте, а Антону Ивановичу? Иль нашкодил чего, шалопай?

– Не нашкодил.

Я протянул ей бидон. Зеленый в белый горох.

– Тара у вас новая. А прежний чего? Расколотил? Небось шмякнулся где-нибудь с бидоном, помял. Вы же носитесь как оглашенные! Мать-то где?

– Дома, – ответил я полушепотом. Уж очень мне хотелось скорее убраться от этой бочки, от тети Тани и ее пропахшего скисшим молоком передника.

– Глаза-то подними, когда со взрослыми разговариваешь. Передай ей, что больше тебе, охламону, молоко не отпущу. Это последний раз. Пусть сама ходит или учит тебя вежливости, прежде чем в люди выпускать.

Молоко из большой блестящей плошки плюхнулось на дно бидона, заструилось белым потоком. Грохнула крышка, и тетя Таня вперилась в меня взглядом:

– Ну?

– Чего? – не понял я.

– Деньги!

Про деньги я забыл, так хотелось скорее улизнуть. Нашарил в кармане жеваную бумажку и протянул продавщице.

– Мятая, – недовольно сказала она и подала мне полный бидон. – Сейчас сдачу сдам.

Тетя Таня отвернулась к своей бочке. Там на приступочке стояла банка, туго набитая бумажками и мелочью. Я воспользовался моментом и аккуратно, чтобы не выплеснуть молоко из бидона, стал ретироваться. Сначала потихоньку, потом все быстрее и быстрее.

– Куда-а-а! Сдачу забери, а то мамка скажет, что я тебя обсчитала.

Я уже бежал к подъезду. По пути пару раз споткнулся, больно ударился коленом, но бидон не выпустил. Поднялся и помчал что было силы. Только бы успеть спрятаться, пока меня не догнал зычный голос тети Тани и все вокруг не узнали, что я охламон и хам, и что я забыл сдачу, и что вообще приходил сегодня утром за молоком.

Темнота подъезда скрыла меня от любопытных глаз прохожих, которые пытались рассмотреть, кого на этот раз распекает молочница. И только тогда я понял, что половина молока из бидона сбежала и растеклась белой лужей на асфальте.

За это мне влетело от Собачеллы. А чуть позже и от мамы. По несчастливой случайности вскоре после моего побега она тоже отправилась за молоком и там выслушала все про меня, себя и всю нашу семью. Это был скандал. Мне запретили выходить из дома целую неделю. Бабушка провожала меня в школу, а потом встречала после уроков. Я старался распрощаться с ней где-нибудь подальше от калитки, но под хихиканье и перешептывание одноклассников она упорно шла со мной до дверей. Если бы можно было провалиться сквозь землю, со мной бы это случилось раз сто за одно такое путешествие. Еще мне, конечно же, запретили ходить к Собачелле.

– Нашел с кем дружбу водить?! Собачница, помоечница. Научила пацана врать. А что дальше будет?! По подворотням слоняться начнешь? – кричал отец.

Мама ругалась меньше. Даже похвалила меня за то, что хотел помочь котятам. Но с Собачеллой велела больше дел не иметь и забыть туда дорогу.

Да я и сам, честно говоря, после случившегося не очень-то хотел возвращаться в пропахшую псиной конуру Собачеллы. Столько проблем из-за какой-то тетки и ее собак!

«Нашла дурака молоко ей таскать да по поручениям бегать», – думал я не без бравады. Вот только по ночам какое-то тревожное чувство не давало мне уснуть. Мне казалось, что я забыл сделать что-то важное, поступил как-то неправильно, и от этого становилось тоскливо. Я лежал в постели и перебирал события прошедшего дня. Вроде все как всегда. В школе, дома, во дворе я вел себя, конечно, неидеально, но не вытворял ничего такого, за что можно было получить нагоняй от совести. Передумав обо всем на свете, я утыкался носом в подушку и дышал в нее, чтобы появилась ямка с теплым воздухом – драконья пещера. Туда можно было нашептать все свои страхи и плохие поступки. Тогда дракон их поймает и не выпустит наружу. Этому меня научила мама, когда мне было лет пять. Раньше такой способ хорошо помогал. А сейчас… Я дышал, дышал и думал о двойке по английскому, сломанном пенале одноклассницы Наташи Погодиной, разодранной штанине новых брюк, невымытой, но составленной на место так, чтобы не видела мама, посуде и много еще о чем. Но мысли все равно приводили меня к Собачелле и Анфисе. Я закрывал ладонями пещеру, это было обязательное условие, а то дракон мог выбраться, переворачивал для надежности подушку и ложился сверху. Вот тут-то ненужные мысли начинали меня одолевать с особой силой.

«Ну сбил… Ну котята… Ну маленькие, кормить надо. А Собачелла на что? Она взрослая. А я ребенок. Я ничего не могу сделать. Она может».

Но совесть колола нещадно.

«Ты обманул ее. Обещал помочь и сбежал», – говорила она мне.

«Мне родители запретили», – отвечал я совести, поглубже зарываясь в подушку.

«Котята пропадут без молока, а Собачелла уже старенькая, чтобы уследить за всеми животными».

«Я их спас. Если бы я не сбил Анфису, они бы жили в подвале. И умерли с голоду», – на ходу выдумывал я себе оправдания.

«Герой!» – смеялась в ответ совесть. Громко и ехидно.

Тогда я надевал наушники и включал Rammstein, чтобы больше этого не слышать. Помогало это ровно до следующего вечера. Как только выключался свет и надо было засыпать, совесть приходила, садилась рядышком на кровати и нашептывала мне про странную соседку из сто двадцать третьей квартиры.

Через неделю, когда наказание уже подходило к концу и мне разрешили ненадолго выбираться из дома одному, без бабушки, я столкнулся в подъезде с Собачеллой.

– Уже выпускают? – сочувственно спросила она, когда я попытался прошмыгнуть мимо. Видимо, все в доме знали историю с молочницей.

Я кивнул и собрался бежать дальше.

– Ты это… извини, что отправила тебя тогда. Не думала, что так все получится. Ну что, мир? – и она протянула мне ладонь. Грубую, похожую на мужскую, с грязными неровными ногтями. Не как у мамы.

Меня бросило в жар. Наверное, никто из мальчишек не слышал такого от Собачеллы. Я был первым. Вообще-то, ей не за что было извиняться. Сам виноват.

– Друзья?

Все еще не веря своим ушам, я пожал ее руку. Друзья?! Я и Собачелла?! Странная какая-то выходила дружба, но не отказывать же. А вдруг у нее вообще больше нет друзей?

– Друзья, – ответил я. – А как там…

– Анфиса? Уже лучше. Бандаж пока не сняли, ставлю ей уколы. А вот котят приходится кормить из пипетки. Двое уже глаза открыли. Заходи, если хочешь, посмотри сам. В понедельник, после школы. Если, конечно, родители разрешат.

Я кивнул и попрощался с Собачеллой. Ага, разрешат они. Отец орать будет так, что соседи сбегутся.

Все выходные я не находил себе места, думал, как поступить. Обманывать больше никого не хотелось. Обман, он вон как мне прошлый раз… боком вышел. Но и подвести Собачеллу тоже не мог. Мы же теперь были друзьями.

В воскресенье вечером, когда я уже ложился спать, отец объявил, что утром уезжает в командировку. Он вечно мотался куда-то на три месяца, на вахту, на Север. Я не особо вникал. Когда маленьким был, переживал. Плакал даже. Зато каждое его возвращение становилось для нашей семьи маленьким праздником. Словно в оправдание за долгое отсутствие, отец привозил горы подарков. Я был счастлив, но потом быстро сообразил, что замена неравноценна. Славка с отцом по выходным в баскетбол на площадке играл, зимой отец его на лыжах с собой брал кататься или на подледную рыбалку. А я всегда сидел один дома, смотрел, как мама печет пирожки. С мамой, конечно, тоже было хорошо, но… А когда мне исполнилось десять, отец не приехал на день рождения. Говорил потом, что дороги замело и не пробраться было. Я даже сначала поверил. Уж очень мне хотелось в это верить. Но потом, ночью, когда они думали, что я сплю, и тихо ругались на кухне, четко слышал слова мамы: