Основано на реальных событиях

У девушки имелся великий дар. Едва прикасалась тонкими пальчиками к ранам, боль куда-то сразу улетучивалась. Поначалу Игорь думал, что это происходит только с ним, но однажды, пока Мотря отсутствовала, пообщался на эту тему с остальными, оказалось, подобное испытывают и они.

Порой уроженец Белоруссии Митрич, смертельно раненный в живот, сам просил ее: дочка, посиди рядом! Она с улыбкой усаживалась у его изголовья, прикасалась прохладными пальчиками ко лбу и дед успокаивался. Прекращал кряхтеть и стонать. Засыпал, морщины на его лице разглаживались, а седые волосы на глазах становились золотисто-русыми…

* * *

Матрену любили абсолютно все солдаты странного взвода. Да и как к ней было относиться иначе? Ее милая улыбка буквально освещала землянку, наполняя серый и холодный мир теплом. В такие минуты забывалась война, жуткий взрыв, поглотивший все вокруг, долгое безрадостное существование.

Лейтенант знал, девочка на фронт пошла за своим любимым Володькой. С ним они дружили со школьной скамьи. Молодой человек мечтал стать профессиональным военным, потому-то, едва достигнув нужного возраста, с радостью отправился служить. В армии он хорошо себя зарекомендовал и довольно быстро дослужился до сержанта! Но тут возникла новая проблема.

Если Игорь правильно понял, Мотря никак не могла определиться, какой род войск суженому следует выбрать для продолжения воинской карьеры. Стать кавалеристом как Буденный, или летчиком, как Чкалов?

А может танкистом попробовать? С отцом на поле выходил работать на тракторе и у него все получалось просто замечательно. Значит и на танке получится. А быть может лучше пойти в артиллеристы? Как там поется в песне: «Артиллеристы, Сталин дал приказ! Артиллеристы, ждет Отчизна вас!» Обо всем это девушка говорила взахлеб и постоянно спрашивала совета. Обычно Игорь отводил глаза – каждый раз объяснять, почему этой мечте исполниться не реально, порядком надоело. А уж выбрать род войск и вовсе не в силах девушки…

Тем более, что Мотря ничего слушать не желала и постоянно твердила – скоро встретятся с Володькой. А когда это произойдет, свадьбу сыграют прямо под грохот канонады! В ответ на подобные высказывания слушатели всегда тихо посмеивались. Насмехаться вслух стеснялись – не хотели обижать девушку. Но слушать это порой становилось невыносимым. Сколько можно жить придумками?

Матрена вопреки всему продолжала мечтать, а в перерывах между грезами продолжала выполнять свой медицинский долг, оказывать помощь раненым и требовала исполнять все предписания. Ранее их записал в журнале старый военврач, который за минуту до взрыва вышел на свежий воздух покурить под соседним дубом. Остался он жив или нет, никто не знал. Но в землянку так и не вернулся. Хочется верить, что доктор сразу обрел покой.

В ответ на требования Мотри делать, как говорит, раненые шумели, что им надоела чрезмерная опека. Медсестра отчаянно ругалась и грозила различными карами. Иногда в землянке шум стоял такой, что казалось, все они вновь стали живыми. Особенно доставалось Игорю, который в этой команде был самым старшим по званию.

– Товарищ лейтенант! Ежели вы не прекратите так много ходить, у вас может случиться гангрена и вам ампутируют ногу! – строго выговаривала Мотря и хмурила тонкие черные бровки, – как вы станете без ноги жить?

Обычно эта фраза вызывала дружный хохот остальных солдат. О какой гангрене может идти речь? Их же уже давно нет на этом свете! Впрочем, они и на «тот» не попали…

Медсестричка, слушая их остроты, начинала злиться еще сильнее, краснела и раздраженно топала ногами. Девочка никак не могла принять реальности. Своими мыслями она так и осталась в том прекрасном довоенном времени, где с Володькой строили планы на будущее.

– Вот приедет любимый в деревню в офицерской форме с кубиками на вороте, – делилась она, прикрыв густыми ресницами огромные черные глаза, – сапоги на ногах начищенные, подворотничок на гимнастерке белоснежнейший. Портупея слегка поскрипывает и пахнет кожей. Как пройдет по улице, все так и ахнут

Зашлет сватов к ее родителям, они давно уже ждут, и сыграют свадьбу, да такую пышную, что все девки на селе обзавидуются. А после свадьбы Мотря соберет в узелочек свое немудреное приданное и поедет с ним жить в какой-нибудь дальний гарнизон.

Игорь прекрасно понимал – мотрин избранник хотел стать офицером вовсе не потому, что его привлекала воинская служба. Просто в деревне считалось: военные живут богато. Вот и они хотели зажить богато, как им представлялось: чтобы комната отдельная была, а в ней шкаф платяной стоял, диван кожаный и электрическая лампа под стеклянным абажуром. Почему лампа, а не книги или ковер на стене, должен служить примером благосостояния, лейтенант никак понять не мог.

Поначалу пытался вести с девушкой дискуссии на эту тему и хотел открыть причину ее восхищения этим осветительным прибором, но потом понял бесполезность своих усилий. Тем более, что переспорить Мотрю было сложно. Она ничего слушать не хотела и твердо стояла на своем.

В принципе, в этом желании ничего плохого не имелось. Нормальные стремления нормальных молодых людей. В конце концов, не всем же поднимать сельское хозяйство или трудиться у станка на заводе. Другой вопрос, что у Мотри мысли о будущей свадьбе постепенно стали приобретать маниакальный характер. Однажды Игорь и вовсе застал ее, танцующей в землянке. Все было бы ничего, если бы не тот факт, что девушка сделала себе из стиранной-перестиранной марли фату, водрузила ее на голову и медленно кружилась на месте…

Хорошо, еще, что ее никто, кроме него, за этим занятием не увидел. Даже седобородый Митрич, надо сказать, он реже всех покидал место на нарах, и тот отсутствовал. Судя по всему, отправился в церковь. Тем более, что время было самое подходящее – очередная родительская суббота.

Кстати, еще один парадокс. Они могли перемещаться в пространстве и посещать места, где когда-то бывали в той, настоящей жизни. Дед, к примеру, любил посещать службы в церкви, причем, в своем родном селе. Как умудрялся преодолевать столь большое расстояние, Игорь не понимал. Белоруссия, откуда Митрич был родом, находилась довольно далеко от места их пребывания. Странным было и то, что старик мог беспрепятственно попадать в святое место и спокойно слушать проповеди местного батюшки. Особенно его радовало, когда тот служил панихиду за упокой.

Дед не скрывал – надеется, что рано или поздно его имя прозвучит в длинном списке и тогда он обретет покой… Но все усилия оставались напрасными. Однако он не отчаивался. Честно выстаивал службу, возвращался обратно, весь пропитанный запахом ладана и залитый воском. Лицо у него в такие моменты буквально светилось от радости и он долгое время находился в приподнятом настроении, забыв обо всех невзгодах и испытаниям, выпавших на его долю.

* * *

Как-то раз лейтенант Бакулин побывал на уроке истории в школе XXI-го века, благо, что его нынешнее состояние позволяло подобное сделать совершенно незаметно для окружающих. Каково же было возмущение, когда во время образовательного процесса услышал, как педагог рассказывал детям о том, что советская страна в 41-м оказалась не готовой к войне с фашизмом. Очень хотелось вмешаться в педагогический процесс и громко крикнуть: полное вранье!

О том, что она может начаться, многие понимали. Фашист наступал по всем позициям. Под его кирзовым сапогом стонала Польша, Франция, Египет… Бомбы опускались на головы англичан.

Другой вопрос, что не все верили в происходящее. Страна начинала становиться на ноги, быстрыми темпами развивалась экономика и никто просто не представлял, что подобная беда может произойти. Ведь люди только-только увидели свет в окошке, стали жить нормально и более-менее сытно.

К тому же, народ свято верил, что «от тайги до Британских морей Красная армия всех сильней!». Именно такие патриотические песни каждое утро неслись из тарелок-радиоприемников и настраивали на героический лад.

Но вместе с тем подготовка к войне в стране шла и довольно активно. В армии началось перевооружение, акцент делался на создании новой техники. Что же до штатского населения, то и его начинали готовить. Все, особенно это касалось учащихся старших классов и сотрудников промышленных предприятий, посещали специальные курсы по гражданской обороне. Большое внимание уделялось военным занятиям и сдаче норм ГТО.

Не говоря уже о медицинской подготовке. Красноречивым подтверждением тому служит Мотря, которая азы этой науки освоила именно во время учебы в школе.

Девушка часто рассказывала, как их учили оказывать первую медицинскую помощь, делать марлевые повязки, выносить раненных с поля боя, объясняли, как следует себя вести в случае химической атаки и много чего еще.

Молоденькая учительница с неестественно огромными, наклеенными ресницами, непонятно как ей вообще доверили вести уроки в старших классах, что-то много и невнятно говорила о войне с финнами, которая предшествовала Великой Отечественной. Вся ее длинная и немного бессвязная тирада сводилась к тому, что зря все это делалось и столько людей погибли тоже почем зря. Будь у Игоря возможность, он обязательно вмешался бы в разговор и возмущенно крикнул: немедленно замолчи! Все было сделано правильно! Нам требовалось укрепить советские границы! Образно говоря, на тот момент враг видел улицы Ленинграда из бинокля. А уж обстрелять северную Пальмиру и вовсе труда не составляло. Ясно, что подобное допустить было нельзя. Следовало сделать все для расширения территории и отодвинуть границы подальше от Выборга и Северной столицы.

Единственное, с чем вынужден соглашаться – военные действия с Финляндией стали едва ли не единственным случаем в истории, когда русские первыми начали войну. Но опять же, другого выхода не виделось. Финны не хотели идти на переговоры, о чем и заявили открыто. Но об этом факте ярко накрашенная девица не вспомнила, зато с огромным удовольствием вещала о том, что именно из-за этого случая в 1939 году СССР был исключен из Лиги Наций как страна-агрессор.

Чувствовалось, учительнице доставляет удовольствие принижать прошлые заслуги государства, где росли ее родители и свободу которого защищали прадеды.

Слушать торжествующие нотки в ее голосе было очень неприятно, но что мог сделать он, человек застрявший между двух миров? Крикнуть, что не знает предмета? Или прочитать длинную лекцию о том, что на тот момент Лига наций себя полностью дискредитировала? И что из пятидесяти восьми стран, как наблюдалось на момент расцвета, в ней осталось всего две? Так училка бы его просто не услышала.

А если бы случилось чудо и его слова дошли до ее ушей, принялась бы визжать, как тонувший в болоте фрицик.

К слову, она даже словом не обмолвилась, что именно благодаря советско-финской войне Советский Союз получил полный контроль над всей акваторией Ладожского озера и обезопасил Мурманск. Так что руководство страны, явно смотрело вперед. Как знать, чем бы закончилась блокада Ленинграда, если бы не та пресловутая финская война… Быть может не было бы ни блокады, ни Ленинграда… И Москвы бы тогда не было.

Только в одном девица не ошиблась. Советско-финская война и верно стала одной из самых коротких войн в истории человечества. Она началась 30 ноября 1939 года и закончилась 13 марта 1940 года и завершились подписанием Московского мирного договора, инициаторами которого стали сами финны. Кстати, именно тогда город Выборг, основанный в средние века шведами, стал окончательно советским…

* * *

Жаль, конечно, что рядом с ним на тот момент не оказалось Митрича. Уж он-то наверняка бы нашел возможность, как привлечь внимание учительницы истории и постарался хоть что-то вбить в ее хорошенькую головенку. Дед, впрочем, это слово к нему было не совсем применимо, скорее просто пожилой человек, всегда умел грамотно донести свою мысль.

Что такое война, он и его семья узнали раньше всех. 20 июня в деревню к родителям приехала старшая дочь Маринка, жена красного командира, красавца Андрейки, который служил в приграничном Бресте. Муж под предлогом того, что любимой жене и годовалой Олеське просто необходимо побыть с семьей, буквально приказал покинуть гарнизон.

В ответ на все вопросы Маринка клялась и божилась, что не знает, почему супруг оказался так настойчив. Правда, когда отец устроил допрос с пристрастием, неожиданно призналась – жить в Бресте и верно становилось опасно. Особенно сильно распоясались поляки, которые считали коммунистов и их жен своими главными врагами.

Умный Митрич быстро сообразил – дело тут не чисто. Из личного опыта знал – поляки ведут себя подобным образом неслучайно.

Уже через два дня стало ясно – офицер поступил правильно. Брест стал одним из первых городов, кто принял атаку врага. Под обстрел попали жилые дома и казармы. Немцы шквальным артиллерийским огнем и авиационными ударами собирались уничтожить весь офицерский состав. Враг не скрывал своей задачи – заставить солдат, оставшихся без командования, впасть в панику, а затем легко взять крепость. Каково же было разочарование, когда это сделать не удалось…

Дед рассказывал, как Маринка долго плакала и убивалась, когда узнала о ситуации в Бресте. Все горевала, что не смогла быть рядом с мужем и подносить ему патроны. Каждый день выскакивала на дорогу и спрашивала у отступавших на восток красноармейцев, не из Бреста ли они идут и не знают ли они командира Андрея Зозулича? И сокрушенно вздыхала, когда они называли совершенно другие заставы.

Отчаявшаяся получить хоть какую-либо информацию, Маринка замкнулась и перестала с кем-либо общаться. Только маленькую дочку Олеську к груди прижимала, на минуту с рук не спускала да темный платок на голове туго-туго затягивала. Словно это могло помочь беде.

А когда в селе появились первые серые мундиры, произнесла обреченно: вот и дождались… Что она хотела этим сказать, Митрич расспрашивать не стал. Но в этот момент ему, много повидавшему в своей жизни, стало как-то страшно за будущее своих близких. Уж слишком обреченно прозвучали слова, слетевшие с губ дочери.

Старик постоянно вспоминал, как младшенькая, семнадцатилетняя Ксенька, недавно пополнившая ряды комсомола, услышав страшное сообщение о начале войны, сразу встрепенулась. Никто в избе даже не заметил, как девушка исчезла. Лишь несколько дней спустя случайно узнал, дочка ездила в райцентр на прием к секретарю райкома партии Акиму Гавриловичу. О чем они там говорили, отец не ведал, но Ксенька возвратилась очень довольной.

Краем уха Митрич слышал, как она собирала женщин и говорила им: пощады от врага ждать не стоит. Огнем выжгут все, что не понравится. Ей не особо верили. Кое-кто и вовсе считал, коли встретят немца хлебом и солью, ничего плохого не случится. Некоторые бабы твердили упрямо: при большевиках жилось худо, в церковь нельзя было ходить, весь урожай требовали в колхоз отдавать. А сейчас куда легче всем станет!.. Заживем, как в раю, а то, что по радио говорят да газеты пишут, полное вранье. Словом, ее пламенные речи уходили, словно вода в раскаленный песок. Только шипение в ответ раздавалось.

Быстро сообразив, что народ поймет трагизм ситуации лишь когда сам кровью умоется, девушка собралась уходить партизанить в лес. Митрич, узнав об этом ее желании, отчаянно ругался – виданное ли дело молодой девке с винтовкой в руках по кустам бегать да с мужиками в землянках жить! Возмущалась и его жена Ульяна Никитична.

– Будем жить тихо и мирно, никто нас не тронет, – твердила супруга.

Но Ксенька слушать не стала, стрельнула такими же яркими как у старшей сестры голубыми очами и исчезла в ночи, будто ее и не было. С той поры семья о ней никакой весточки не имела.