Третий после смерти

– Он мог впустить в квартиру постороннего?

– Только в крайнем случае.

– В каком, например?

– Ну… врача мог впустить… или слесаря, сантехника какого-нибудь, газовщика… как все. Соседа мог впустить, если хорошо его знал. Но… с соседями Феликс близких отношений не поддерживал. На улице Плеханова жили его родители, потом переехали, а квартиру оставили сыну. Многие старики-соседи продали свои квартиры, многие умерли. Все меняется. В их подъезде почти все жильцы новые, незнакомые, каждый сам по себе.

– Значит, с соседями господин Мартов дружбы не водил?

– Насколько мне известно, нет.

– Из квартиры что-нибудь пропало?

– Небольшая сумма денег, часы Феликса… в общем, мелочи. В квартире все было перевернуто, словно искали ценности, но Феликс ничего такого дома не держал. Так что убийство с целью ограбления – это маловероятно.

– Думаете, кавардак устроили для вида?

– Наверное… – предположил Михалин. – Я просто теряюсь, когда вспоминаю все это.

– У господина Мартова были друзья, кроме вас?

– Такие близкие? Пожалуй, нет. Были приятели, знакомые, партнеры по бизнесу… словом, дальнее окружение. Феликс жил довольно замкнуто после смерти Кати.

– Катя? Кто это?

– Его бывшая возлюбленная, Катя Жордан. Они оба были репортерами на Ближнем Востоке, поехали в район Газы, кажется… и Катя там погибла. Осколочное ранение. Феликс не любил говорить об этом.

– У него потом были другие женщины?

– Как вам сказать? И да, и нет. Интимные отношения случались – он же молодой мужчина, но все начиналось и заканчивалось постелью. Постоянной любовницы не было, если вы об этом спрашиваете. И ключи от квартиры он женщинам никогда не давал, он даже не приводил их к себе домой – считал, что этим он предает память Кати.

– Где же он с ними встречался? – спросил Смирнов.

– Так вы беретесь за это расследование или нет? – в очередной раз рассердился господин Михалин. – А то я вам тут выворачиваю всю подноготную Феликса… зачем, спрашивается?

– Возьмусь, пожалуй, – докурив сигарету, сказал сыщик. – Что-то в этой истории кажется мне странным.

Глава 3

Москва

Римма Лудкина копила деньги на дубленку. Все ее приятельницы щеголяли в дубленках, и только она продолжала носить старое надоевшее пальто из черного ратина. Она старалась откладывать каждый месяц, но раз за разом возникали какие-то непредвиденные траты. То мать написала, что отцу нужно делать операцию, и Римма срочно выслала домой двести долларов; то хозяин увеличил плату за квартиру; то телевизор сломался, а без него вечерами хоть волком вой – словом, не одно, так другое, и заветная сумма никак не набиралась.

Римма со вздохом посмотрела на себя в зеркало: симпатичное лицо, модная шапочка, сапожки на каблуках… мог бы быть вполне приличный вид. Всю картину портило пальто. Ну что ты будешь делать? Если кто-нибудь пригласит на свидание, даже пойти будет не в чем. Окончательно расстроившись, она отправилась на работу.

Лудкина работала на оптовом рынке, продавала продукты питания: крупы, сахар, макароны и консервы. Платили не так уж много, но по сравнению с зарплатой кассирши в аптеке, которую она получала в Кострове, деньги были неплохие. Львиная доля уходила за квартиру и на еду, оставались буквально какие-то крохи. При этом она раз в два месяца отсылала кое-какую сумму домой, родителям. Отец постоянно болел, мать не работала, брат еще учился в школе. Так что не видать ей дубленки, как своих ушей.

Не раз и не два долгими зимними ночами, когда за окнами мели нескончаемые тоскливые метели, а ноги и руки Риммы гудели, болели от усталости, не давая уснуть, вспоминала она мамины слова:

– Куда ты намылилась, Римка? Зачем поедешь в такую даль? Нешто в Новгороде или хоть в Питере работы не найдется?

– В Москву хочу, – мечтательно закрывала глаза, улыбалась Римма. – В столицу! Там счастье свое найду.

Мать горестно качала головой.

– Счастье – не гриб в лесу, дочка. Чего искать-то его?

Римме Лудкиной к тому времени исполнилось двадцать семь лет, образование – средняя школа да торговое училище. После училища мамина подруга пристроила ее кассиршей в аптеку. Римма даже успела побывать замужем – выскочила в неполные двадцать за водителя фургончика, который привозил в аптеку лекарства. Валерка оказался жадным, придирчивым и ревнивым. Пару раз набрасывался на молодую жену с кулаками, грозил прибить. Изредка он напивался до беспамятства и тогда становился просто бешеным – бил, крушил, ломал все, что попадалось ему под руку. Римка промучилась с ним три года – возила к бабке заговаривать от водки, потом в больницу в Псков, к известному врачу-наркологу. Доктор и шепнул ей по секрету, что Валерке нужен не нарколог, а психиатр. Римма провыла ночь напролет, оплакивая свою молодую загубленную жизнь, а наутро умылась, причесалась, проводила мужа на работу, собрала вещи – и подала на развод. Пришлось вернуться к родителям. Соседи судачили, шептались за ее спиной… да в Кострове такая судьба не редкость. Сплетни скоро утихли, и Римка зажила, как прежде – с работы домой, из дома на работу. Зарплаты едва хватало на самое необходимое. О замужестве больше думать не хотелось. И Римка начала мечтать о Москве – полной огней, дорогих автомобилей, высотных домов, театров, богатых магазинов, книг, новых неожиданных встреч… Один раз, еще в школе, она ездила на экскурсию в Питер. Город поразил ее воображение. Казалось, его дворцы и проспекты хранили эхо великого прошлого – сумеречного, туманного, пропитанного некоей тайной. Эта тайна испугала Римму, заставила ее почувствовать себя маленькой и беспомощной, потерявшейся в холодных каменных лабиринтах города на Неве. От его вековых стен несло плесенью, в каналах плескалась мутная, грязная вода.

Римма с радостью вернулась в тихий, зеленый Костров, который впервые перестал угнетать ее скучной размеренностью жизни, сладким запахом липовых аллей, журчанием реки, неторопливо текущей между живописных берегов, а не по мрачному гранитному руслу.

Мало-помалу унылое провинциальное житье опять опостылело молодой девушке, и она вновь предалась мечтам о большом, красивом городе. Если уж где-то и существует счастье, то именно там! Неудачное замужество подстегивало ее, гнало прочь из Кострова. Но решиться на переезд было не так-то просто. Москва – далекая, заманчивая – не ждала робких неумех.

– Что ты там делать будешь? Где жить? – сокрушалась мать. – Ох, Римка! Непутевая ты девка уродилась! Ну, кто тебя там ждет? Кому ты там нужна?

Римма упрямо молчала, хмурилась. Через год она начала откладывать деньги на билет до Москвы, на новую одежду, на загадочную столичную жизнь. Три года тянулись медленно, как долгие костровские зимы. Очередной весной, скромно отпраздновав в домашнем кругу свой день рождения, Римка заявила, что уезжает.

Ни уговоры матери, ни тяжелое, укоризненное молчание отца, ни охи-вздохи подружек не смогли удержать ее в Кострове.

Жизнь в Москве оказалась совсем не такой, как представлялось Римме. В центре города – там, где расположены бульвары, рестораны, театры и музеи, – бывать ей почти не приходилось. Она уматывалась за день, торопилась домой, в снятую на двоих квартиру в Братееве; ела, что придется, и заваливалась спать. Тело с непривычки ломило, желанный сон не приходил, мысли в голову лезли мрачные. Действительно, кому она здесь нужна? Работа тяжелая, крыша над головой чужая, все чужое. Москва оказалась неприступной твердыней, а не городом ее мечты.

Соседка по квартире, Людмила Дронова, жила в столице не первый год и охотно взялась опекать неопытную провинциалку: помогла сменить работу, познакомила с парнем, таким же приезжим. Так вместо разнорабочей дорожной бригады Римма Лудкина стала продавцом, и у нее появился друг. После Валеры парень показался добрым, покладистым и щедрым. Жизнь медленно налаживалась.

Римма написала письмо родителям, но своего московского адреса не дала – побоялась, что Валера, не дай бог, узнает, приедет, устроит скандал, дебош, как он неоднократно делал в Кострове. Бывший супруг не хотел оставить ее в покое, продолжал пить, буянить, угрожать. С работы его выгнали, и теперь он был человек вольный, мог и в столицу махнуть.

– Я буду вам звонить, – успокоила Римма домашних. – Раз в месяц. Не волнуйтесь!

Так она и делала. Адресок Лудкина сообщила только одной из своих подруг, в которой была уверена.

Все пошло своим чередом. Суматошные годы в Москве были не то что в Кострове – они летели стремительно, мелькая, как огни за окнами скорого поезда.

Приезжая домой, Римма наслаждалась тишиной, шумом деревьев, одичавшим садом за окнами, своей девичьей комнатой в просторном деревянном доме, мирным потрескиванием дров в печи… но через неделю ее начинало неудержимо тянуть обратно в Москву.

– Не могу я здесь больше, – вздыхала она. – Не по мне эта тишь да благодать! Поеду… работать надо, деньги копить.

Во дворе прятался за сараями пьяный Валерка, поджидал бывшую жену, устраивал разборки с матерной руганью, истерикой, слезами.

– Вот навязался на мою голову! – возмущалась Римка. – Лечиться тебе надо. А ты пьешь!

Один раз Валерка попытался поджечь дом, родители Риммы вызвали милицию – скандал был на весь Костров. Это и вовсе отбило у нее охоту приезжать.

Она начала привыкать к Москве, к ее сутолоке, шуму, многолюдным рынкам, переполненному в час пик транспорту, длиннющим подземным переходам, кишащим торговцами и попрошайками, – а больше она в этом дивном, очарованном городе почти ничего и не видела: все недосуг было.

В редкие свои приезды в Костров Римма встречалась только с одной задушевной подругой, Машей Симанской. Так уж получилось, что старые друзья потерялись, погрязли в житейских проблемах, работе, детях, и одной Маше удалось этого избежать. Она до сих пор, так же как и Римма, не вышла замуж; работала спустя рукава, в свое удовольствие; с мужчинами встречалась, но дальше романтической любовной связи дело не заходило. Несмотря на возраст, опасно приблизившийся к тридцати, Маша оставалась в Кострове желанной невестой. Хотя здесь девчонки, кому перевалило за двадцать три, считались уже перестарками.

– Чем ты, Машка, мужиков приваживаешь? – спрашивала Римма. – Научи.

– Да ничем, – пожимала та плечами. – Они сами липнут.