Хроники Нордланда. Цветы зла

– А может, вышло? – Разозлился Аякс. Он совершенно не умел владеть собой и раздражался на любой намёк на свои недостатки или неудачи.

– Нет. – Покачала головой Барр, даже не пытаясь скрыть удовольствие. – А я предупреждала тебя.

– В жопу твои предупреждения! – Аякс аж побагровел. – Ты же говорила, что меня эти сраные эльфы не увидят и не почуют!

– Тебя-то нет. – Сладко пропела она. – А вот щенка – да. Почуяли, увидели и позаботились. Это Элодисский Лес, животное. Я говорила тебе: есть только одна возможность схватить его. Выманить из леса. На живца, животное, на живца!

– На какого живца?! – Рассвирепел Аякс. – Что ты несёшь, ведьма?!

– Я сама его добуду. – Барр взглянула прямо на него своими холодными голубыми глазами. Они были неожиданно красивыми, с необычным, даже изящным, вырезом крупных век, с длинными ресницами. Но их взгляд полностью перечёркивал их необычную красоту. Холодный, даже ледяной, жестокий, циничный, тяжёлый, лишённый и тени женского кокетства или мягкости, пусть и напускной. Впрочем, ответом ей был взгляд ничуть не лучше. У Аякса был взгляд отморозка, оловянный, не имеющий и тени искры Божьей, тупой и злобный. Эти двое друг друга стоили во всех смыслах этого выражения. Аякс гнусно усмехнулся:

– Да?.. И зачем? Что ты с ним будешь делать?

– Больше не лезь впереди меня и не порти мне игру. Я знаю, что делаю, и справлюсь сама. В Элодисский лес больше не суйся. Эта проклятая эльфийская ведьма сильна, даже я её не одолею.

– Сучку Лару же одолела!

– Сучка Лара была не Перворожденной. Она была лишь дочерью и внучкой Перворожденных. И она боялась за своего выблядка… Выманить бы эту тварь из леса, но она никогда не покидает лес! За пределами Элодиса я бы рискнула… Повторяю, если хочешь победить, учись ждать.

– Чёрта с два я буду ждать. – Фыркнул Аякс. Дрожащая девочка принесла Барр только что нашинкованную и политую уксусом капусту, и ведьма с наслаждением, с чувством, с расстановкой, покуражилась над бедняжкой, не отпуская её от себя и буравя своими ужасными глазами, пока не довела её до слёз. Аякс, в этом деле солидарный с Барр полностью, добавлял ужаса бедной девочке, тоже буравя её своими оловянными глазёнками и плотоядно усмехаясь. Девочка боялась их до истерики. Она, в отличие от отца, никакой святоши не видела; она видела именно то, что и было перед нею: страшную злобную ведьму и людоеда из страшной сказки. Отпустив плачущую девочку, Барр наслала на неё порчу и, довольная собой, вновь взглянула на Аякса.

– Ты понял меня?.. Не лезь в Элодисский Лес. Эта ведьма Мириэль не по твоим зубам. Оставь её мне. Я возьму выродка, тогда и тебе хватит, и мне, и Хозяину останется.

– Кому хозяин, тому хозяин. – Презрительно бросил Аякс, ковыряясь в зубах – он заказал себе полусырой бараний окорок. Барр чуть заметно скривилась:

– Ты что, равняешь себя с ним?.. Даже не мечтай когда-либо сравняться с ним хоть в чём-то!

– Ну-ну. – Ещё веселее фыркнул Аякс. – Ну, вот что. Я подожду, так и быть. Не полезу вперёд тебя, хоть мне плевать, хоть ведьма эльфийская, хоть дракон, хоть сам архангел Михаил, мне всё едино. Я никого не боюсь! Даже тебя, хоть ты и та ещё тварь. – Он сжал перед её лицом огромный кулачище, весь покрытый рыжей шерстью. – Помни это. Надо будет, я и тебя порешу, не сомневайся.

Барр с презрением посмотрела на кулак, чуть сощурила глаза:

– Попробуй хотя бы эльфийку или эльдар мне добыть. И чем скорее ты это сделаешь, тем скорее мы заполучим Хлоринга.

– Не справишься, я справлюсь сам. – Аякс поднялся и швырнул полуобглоданную кость на пол. – Без тебя. – И пошёл к выходу, огромный, косолапый, страшный. А Барр с постным лицом принялась за свою капусту.

Появление герцога Элодисского на улицах города с братом стало такой сенсацией, что весь Гранствилл содрогнулся. Люди бежали к Ригстаунским воротам, чтобы своими глазами увидеть эту сенсацию, и рассказывать потом тем, кто не успел. Откуда он взялся, где был? – эти вопросы прямо-таки роились в воздухе. Гарет подгонял коня, не давая задерживать их, и вскоре они очутились на ригстаунской дороге, повернув налево у садов Твидла, вдоль огромной тополиной рощи промчались к мосту через Ригину, когда-то построенному эльфами.

У Гэбриэла были такие смятение и каша во всём его существе: и в уме, и в голове, и даже в теле, – что когда брат по дороге говорил ему про город, про дорогу, про какой-то хутор и даже про мост, про вид со скалы, по которой они поднимались к замку, он вроде и слушал Гарета, и в то же время ничегошеньки не запомнил и не увидел. Ему было страшно; он боялся того момента, когда придётся отвечать на вопрос: где он был всё это время?.. В голове его всё время вертелся вопрос: и где же он был?.. Гэбриэлу казалось, что если он расскажет брату правду, это навеки разделит их. Брат станет презирать его точно так же, как он сам себя презирает за всё, что делал в Садах Мечты, пока верил Хэ. И как же ему было страшно!.. Лишиться уважения и любви брата теперь, когда они вместе, казалось Гэбриэлу страшнее всего на свете. Страшно сказать, но в эти мгновения он забыл даже про Алису!

А между тем дорога, ровная, вымощенная местной известняковой плиткой, делая плавные изгибы по скале, подняла их на Золотую Горку, самую высокую точку в округе, с которой и в самом деле, открывался такой захватывающий дух вид, что даже Гэбриэл очнулся и огляделся, остановив лошадь подле брата, предложившего ему оглядеться. Отсюда видны были и Гранствилл, весь, словно на ладони, и Ригина, и Омки, и сады Твидла, и монастыри урсулинок и францисканцев, и соседняя Белая Горка, и бескрайние дали великого леса. Вдали виднелись даже шпили и красные крыши Блумсберри, находившегося отсюда почти в дне пути, а на севере, за лесом – призрачные очертания какого-то неведомого города, тоже стоявшего высоко на скале. Окрестности Гранствилла, где уже больше ста лет не было никаких войн или катаклизмов страшнее града или неурочных заморозков, поражали своей ухоженностью и добротностью; поля были ровные, словно по линеечке, пышно цвели сады, бело-розовой пеной кипели обширные владения Твидла, мужа кормилицы герцога, в деревнях хорошо видны были побеленные колокольни и церкви, крытые дорогой эльфийской синей черепицей, и дома зажиточных крестьян, под красными крышами. Насколько Гэбриэл помнил – а помнил он, вообще-то, не очень отчётливо, – владения Драйвера были поплоше.

– В Европе мне часто снилось, что я вернулся домой и смотрю с Золотой Горки. – Признался Гарет. – Так скучал по этому всему!.. Если, не дай Бог, придётся стать королём и жить в Элиоте, я ж с тоски сдохну! Там куда как унылее виды, и гор нет, и леса тоже нет, так, перелесочки убогие… это наш замок, младший. – Он как-то сразу прилепил Гэбриэлу это прозвище. Гарет вообще называл по имени или титулу только чужих и безразличных ему людей; если кто-то удостаивался от него прозвища, даже насмешливого, это означало, что он выделяет этого человека, и тот не безразличен ему. Марчелло, пока не понял эту особенность своего патрона, какое-то время сильно, хоть и молча, обижался на прозвище «Изя», данное ему не потому, что его звали Израилем, а потому, что он был на самом деле крещёным евреем, скрывающимся от инквизиции. Называл его герцог так, правда, только тогда, когда их никто не мог услышать, и вдобавок, когда они говорили по-итальянски. И лишь когда Марчелло понял, что прозвищами герцог награждает лишь избранных, и это не насмешка, а знак доверия, стал считать это едва ли не честью.

Гэбриэл, неохотно оторвавшись от созерцания прекрасного зрелища, взглянул на замок, и сглотнул. Тут уже никаких сомнений не было: Редстоун, по сравнению с Хефлинуэллом, был убогой хижиной, не смотря даже на все перестройки и улучшения! Один барбакан над гостеприимно опущенным мостом чего стоил! За время, пока Гарет отсутствовал и искал брата, Глэдис сумела-таки навести порядок: ворота были не только добротными и крепкими, но и чистыми, словно новыми, – их теперь мыли раз в неделю, – и знамёна Хлорингов с гербами рода, вышитыми золотом по чёрно-белому полю, казались чистыми и новыми. В центре был родовой герб: корона, орёл и меч, по краям гербы его высочества – белый единорог и золотая корона на голубом фоне, и Гарета – золотые грифон и меч на фоне цвета индиго. Увидев герб, Гэбриэл вновь ощутил уже знакомые мурашки: сколько раз он видел его во сне! Кони вошли в прохладную тень, и подковы гулко прогремели в замкнутом пространстве. Очутившись во дворе, Гэбриэл вновь приоткрыл рот, настолько его поразило то, что он увидел.

Когда-то Хефлинуэлл состоял из Золотой Башни и нескольких пристроек к ней, обнесённых крепостной стеной, без всякого плана и порядка, а город Гранствилл располагался там, где теперь были внешний двор и барбакан, прямо под стенами замка, и дорога к мосту была его главной – и единственной, улицей. Во времена Карла Второго город, по какой-то забытой ныне причине, перенесли на другой берег Ригины, а замок понемногу обрастал различными пристройками, без всякого плана и системы, пока дед и отец Генриха Великого, Ричард и Бьярне Хлоринги, не снесли всё, кроме башни, и не построили правильный квадрат нового замка, с Золотой Башней в центре: появились пристроенный к ней Рыцарский Зал, и сообщающиеся с ним Рыцарская и Девичья квадратные четырёхэтажные башни. Два другие угла квадрата образовывали Северная и Служебная башни, а между ними, напротив Рыцарского зала, по другую сторону Золотой Башни, была башня Военная, где располагались казармы и тюрьма. Внутри квадрата находились разные постройки: конюшни, псарни, кухни, мастерские, разные башенки, прилепившиеся к основным, словно ласточкины гнёзда, даже домики. Потом, уже во времена его величества Ричарда Первого, всё это было обнесено внешней капитальной стеной со сторожевыми башнями, в виде неправильного восьмиугольника. Из внутреннего замка убрали конюшни и другие хозяйственные постройки, и разбили сады с павильонами и беседками, а за Военной Башней появились большой хозяйственный двор с собственными воротами, куда подъезжали гружёные подводы с продуктами и материалами, Казарменный, Конюшенный и Парадный дворы, а к Рыцарскому Залу был пристроен холл.

Гэбриэл всего этого пока, конечно, не знал и знать не мог, пропустив мимо ушей и упоминание брата о Гранствилле, по бывшей улице которого они ехали к замку; он просто был потрясён строгой красотой Парадного двора. Сразу за барбаканом они с братом спешились, слуги забрали у них лошадей и повели куда-то направо, в высокую арку, а братья в сопровождении Марчелло и Матиаса пошли к широченному высокому крыльцу по чистым, без каких либо следов грязи, навоза и даже пыли плитам, тёмно-серым и цвета слоновой кости. По обе стороны стояли четыре мраморных контейнера, наполненные землёй, в которые были высажены розовые кусты, ухоженные и пышные, сбрызнутые водой, алые и белые, набравшие цвет, и кое-где начавшие распускаться. Их тонкий аромат уже чувствовался в воздухе, и этот аромат – хоть Гэбриэл никогда и нигде не видел роз, – был не просто знаком ему. Он будил в нём такие давние, глубинные воспоминания, что это были и не воспоминания вовсе, а тени воспоминаний, скользившие по границе сознания и подсознания, словно силуэты рыб в мутной воде. Его сны, в которых всё было огромным, а он хвастался кому-то новыми сапожками… Эхо, тень какого-то голоса, уже совершенно бесплотного: «Если мы с тобой отпустим сейчас эту гусеницу, она превратится в волшебную и прекрасную бабочку, а если ты её раздавишь, она так и умрёт чудовищем, а в мире станет чуточку менее красиво!», «Гари, посмотри, как сидит Гэри, и сядь так же, не балуйся!», «Если ты не станешь есть суп, я отдам его Марте!». Гэбриэл внутренне весь затаился, боясь спугнуть эти тени, которые все несли в себе ощущение мира, безопасности и простой и прекрасной детской любви… А брат говорил, показывая:

– Там за аркой Конюшенный и скотный дворы, а слева – псарня и кретчатня; но это я потом тебе всё покажу. Сейчас мы к себе, в Рыцарскую Башню. Пошли со двора войдём, чтобы слуг не нервировать. – Они, не поднимаясь на крыльцо, свернули в открытую галерею, в тень меж каменных колонн, объединённых арками, по которым к середине лета будет виться девичий виноград, а пока – только решётки для него. У каждой колонны тоже стояли вазоны с землёй и зеленью, будущими лианами и вьющейся розой, а внутри галереи стояли в нишах скамеечки, и было видно, что здесь частенько отдыхают – где-то лежали забытые книга и платок, где-то аж целая лютня, и деревянное блюдо с остатками какого-то печенья. Гэбриэл напрягся: к ним бросились две собаки, не волкодавы, вроде тех, что порвали его, но тоже большие, гладкие, тёмно-рыжая и пёстрая, с короткими хвостами и длинными красивыми мордами, начали радостно ластиться к Гарету. Гэбриэл застыл, инстинктивно прижимая к груди руку.

– Отомри, Младший! – Засмеялся Гарет. – Это Нора и Куш, мои любимцы. Особенно Нора… Красавица, девочка! – Он нагнулся и поцеловал собаку в розовый нос, и та поспешно, с радостным визгом, облизала его лицо. Гэбриэл непроизвольно поморщился: его знакомство с собаками не располагало к подобной фамильярной нежности.

– Они охотничьи. – Пояснил Гарет, трепля собак по спинам и тиская их уши. – Я только с ними и охочусь. Местная порода, выведены от английских биглей, местных овчарок и ирландских волкодавов; с ними можно и на оленя, и на зубра, и на кабана, и на медведя даже ходить. Ты что так застыл, боишься?

– Я… – Гэбриэл сглотнул. – Да. Я и хромаю из-за собаки.

– А своих собак у тебя не было?..

Гэбриэл только посмотрел, и Гарет перестал улыбаться. Оглянулся к Марчелло:

– Иди к Тиберию, предупреди его, что мы уже здесь, но отец пока не должен ничего знать. Я сам ему расскажу, а сначала подготовлю… Ну, и мы с братом обсудим, что и как отцу рассказать, и как всё представить.

Марчелло кивнул и пошёл к главному крыльцу, а братья пошли дальше, сопровождаемые собаками и Матиасом. Но Гэбриэл как-то вдруг заметил, что от арки Конюшенного двора на них пялится несколько человек, что-то оживлённо обсуждая, и почувствовал себя неловко и скованно.

У двери в конце галереи стояли два стражника с огромными алебардами, в чёрных вамсах с гербами его высочества, которые при виде герцога и его брата молодцевато вытянулись, но при том изо всех сил скосили на Гэбриэла изумлённые глаза. Гарет не обратил на них никакого внимания и не сделал никакого движения, чтобы открыть дверь, но та, словно по волшебству, сама распахнулась перед ними – Гэбриэл успел заметить чьи-то руки, прежде чем они прошли внутрь, и дверь так же словно сама по себе закрылась за ними.

– Ну, вот мы и дома. – Сказал Гарет, стаскивая перчатку. – Это Рыцарская башня, здесь всегда жили наследники хозяина Хефлинуэлла, сыновья. Дочери и жены жили в Девичьей Башне, там располагается Женский Двор, а здесь – Малый Двор, мы с тобой, наши рыцари, пажи, армигеры, придворные, слуги и прочая. Здесь всё, как в Золотой Башне, у отца… ну, почти всё. У нас своя приёмная есть, мы сейчас в ней, есть Малый Рыцарский зал, наши с тобой покои, мои на втором этаже, твои на третьем, покои для армигеров, библиотека, оружейная… Я тебе потом всё покажу и расскажу. Здесь, – он повёл рукой вокруг, – наши армигеры и пажи время коротают, пока нам не понадобятся. – Гэбриэл огляделся. Время коротали загадочные «армигеры» со всем возможным комфортом: помимо кресел-карл здесь был стол, заставленный печеньем, копчёностями, от одного запаха и вида которых Гэбриэл сглотнул слюну, вином, сидром и сладостями, стояли шкафы, лежали чьи-то книги, какие-то свитки, мандолина и лютня, несколько оселков, чтобы править оружие, какие-то ещё мелочи… Был здесь большой камин, а по стенам развешаны панно, изображающие птиц и цветы, оружие, щиты и головы кабанов и оленей. Большое чучело медведя стояло в углу, и какой-то шутник дал ему в лапы лютню и надел на голову шаперон, лихо сдвинув его набекрень. Гэбриэл и медведей не видел, и с опаской засмотрелся на его внушительные клыки – большие, да.

– Сейчас они все ужинают, – пояснил Гарет, опережая его вопрос, – в Малом Рыцарском, а мы с тобой поедим у тебя в покоях, там же и поговорим без лишних глаз и ушей… Матиас, понял меня?.. – И тот, коротко кивнув, куда-то направился.

– И Альберта мне! – Повысил ему в спину голос Гарет, увлекая брата к широким дверям, которые так же, словно по волшебству, распахнулись перед ними. Внутрь они не пошли, Гарет от дверей показал ему большой зал, красивый до того, что у Гэбриэла перехватило дыхание: да ну на фиг! Зал был высоченный, с потолка свисала огромная люстра с множеством светильников, заправленных нефтью, которую в Нордланде называли каменным маслом. Эту люстру, как потом видел Гэбриэл, слуги опускали вниз с помощью колеса, и зажигали вручную, и та ярко освещала огромный зал. Помимо люстры здесь были светильники на подставках, на несколько свечей каждый, два высоких кресла, стоявших рядом под двойным окном, в каждой из половинок которых были выложены из цветного стекла гербы Гарета и Гэбриэла, на стенах друг против друга висели два огромных гобелена, на одном из которых была вышита охота на единорога, а на другом, над огромным камином, инкрустированным эльфийской глазированной плиткой, – какая-то битва. Помимо того, на стенах висели небольшие эльфийские цветочные панно, вышитые шёлком и золотой нитью, головы медведя, зубра, рыси и лося, щиты с различным оружием, от меча до гизарды, и даже стояло чучело лошади со всадником в золочёном доспехе, в натуральную величину! Но больше всего Гэбриэла поразил пол. Он был из белой, бежевой и чёрной плитки, выложенной в виде розеток и геометрических фигур, и отполирован до зеркального блеска.

– Это сарацин. – Показал на всадника Гарет. – Доспехи какого-то сарацинского князя, наш прадед привёз из Иерусалима; а конь его – ахалтекинец, азиатская порода, считается красивейшей на земле… А полы видишь, какие?! Я ещё помню старые наши полы, простые каменные, посыпанные травой. А потом отец сделал такие. Их слуги моют каждый день, и дважды в месяц полируют специальной пастой, мы покупаем её в эльфийском квартале. Пол тоже изготовили эльфы. В приёмные дни от входа стелется дорожка, чтобы посетители нам не топтали полы почём зря… Пошли к себе. – Гарет увлёк брата к боковой двери, которая вывела их на лестницу. Там тоже стоял стражник, который при виде Гэбриэла так же остолбенел и крепче вцепился в алебарду.

– А он что не ест? – Спросил тихо Гэбриэл брата, когда они прошли мимо и начали подниматься наверх. Тот усмехнулся:

– Он на дежурстве. Не боись, после поест, голодным не останется. Мы очень богаты, Младший. Очень. Мы самая богатая семья на этом Острове, да и в Европе. Есть легенда, что Хлориди, бог, отец Бъёрга, наградил своих потомков способностью притягивать к себе золото и боевыми яростью и мастерством. И это, наверное, правда, потому, что все Хлоринги богаты…

– Это точно. – Усмехнулся Гэбриэл. – У меня тоже золото было. Ничего не было, а золото было. С его помощью я и сбежал…

– Расскажешь. – Коротко бросил Гарет, увлекая его за собой.

В городе и замке в эти часы царил настоящий ажиотаж. Кто видел, бежали рассказать взахлёб всем потрясающую новость, кто не видел – не мог поверить и только потрясённо ахал. И все гадали: что же теперь будет?! Очень многие считали, что Гарет, даже если брат найдётся в конце концов, не захочет делиться с ним ни богатством, ни влиянием. Дело в том, что старший брат, как предполагалось, унаследует корону, поэтому его владения включали в себя, помимо Гранствилла, юг герцогства, традиционно менее изобильный и более проблемный, нежели север – золотые земли Острова, междуречье Лав, Еи и Вопли, богатейшие угодья, серебряные рудники, леса, не охраняемые, как Элодис, эльфами, богатые города Гармбург, Лионес, Фьёсангервен, Новоград, Хорсвил, Валена, Винетта… Всё это отходило теперь младшему, в пожизненное владение, и никто не хотел верить, что Гарет уступит эти земли без всякого противодействия. О Гарете вообще сложилось мнение, будто он человек легкомысленный, высокомерный, занятый любовными интригами и турнирами; все знали, что он любит дорогое оружие, лошадей и драгоценные камни. Чтобы такой человек, и добровольно отдал такие богатства?.. И многие уже гадали, что это он не приказал потихоньку придушить своего брата, а открыто провёз его по городу и привёз в замок?

Гэбриэл не подозревал ни о чём подобном, когда вошёл вместе с братом в его покои. Стены здесь были обшиты дубовыми панелями, отштукатурены, окна были больше, чем в нижних помещениях, с венецианскими стёклами, в простенках висели зеркала. К одному из них Гарет сразу подвёл брата.

– Смотри. – Сказал, обняв его за плечо. – Сам смотри.

Гэбриэл в самом деле видел себя впервые – и не впервые, потому, что он действительно был на одно лицо с Гаретом. При внимательном взгляде видно было, что Гэбриэл худее, стройнее, бледнее и жёстче, взгляд у него был холоднее и мрачнее, но выражение губ напротив, было проще и мягче. Он не был таким холёным, высокомерным и снисходительным, как его брат, похожий на сытого льва; чувствовалось сразу, что у него за плечами гораздо больше всего и всякого. Самому Гэбриэлу показалось, что его брат намного красивее и интереснее, чем он сам. Одни глаза, синие, как драгоценные камни, чего стоили!

– Ты красивее. – Сказал он от всего сердца.

– Я ещё и старше, и умнее, и лучше одет. – Фыркнул Гарет. – Но это мы исправим очень скоро, практически, сейчас. Когда я вернулся из Европы, я приказал, чтобы твои покои всегда были готовы принять тебя, в любой момент. Там почти всё, как и у меня, чисто, постель готова, огонь горит. Я следил сам за их состоянием. Знаешь… мне приятно было это делать. Я когда заботился о них, мне легче было верить, что ты в самом деле найдёшься. И одежда там твоя – я распорядился, чтобы нам два комплекта шили, что мне, то и тебе. Только моя одежда в чёрном, индиго и золоте, а твоя – в чёрном, маренго и серебре… Ах, да, это я уже говорил. Пошли.

Они поднялись на верхний, четвёртый, этаж башни, по узкой лестнице бокового коридора, и вошли в покои Гэбриэла, ждавшие его больше двадцати лет. Они, как и у Гарета, состояли из гостиной, спальни, бани, комнат оруженосца, столовой и кабинета. В алькове стоял пюпитр с книгой, роскошным часословом, заказанным его высочеством в Италии к пятнадцатилетию сыновей – одним из двух, у Гарета был похожий. В гостиной висели два гобелена, так же вытканные в Италии, на одном было изображено стадо единорогов на водопое у скал, на втором – цветущие деревья и девушка, напомнившая Гэбриэлу Алису: тоненькая, большеглазая, изящная. Она была украшена цветами, держала в руках гроздья винограда, яблоки и какие-то ещё фрукты и цветы… Гэбриэл остановился возле неё.

– Кто это? – Спросил удивлённо.