Понедельник. №4

– Ты как, сынок?

– Нормально, пап. Живу.

– Ну, вот и отлично!

– А ты чего звонишь? Случилось что?

– Да нет. Просто соскучился. Привет жене! И внучку поцелуй!

– Ну, пока пап. Мы на следующей неделе зайдем.

– Пока.

Он опустил трубку телефона, одинокая слеза капнула на пыльный линолеум его холостяцкой квартиры. Принял душ, посмотрел новости, лег в прохладную постель и умер.

Доктор изучал историю болезни, потом вызвал медсестру.

– Кларочка, дорогая моя, почему в истории болезни Горецкого томография Шендеровича?

Кларочка долго мялась, набухла готовой вырваться слезой, потом привычно чмокнула доктора в раннюю лысину.

– Котик! Ну, ошиблась я. Да не все ли равно?

Доктор отстранил медсестру, пристально посмотрел в ее пустые, синие, как небо глаза, и рявкнул: «Звони немедленно Горецкому! Извиняйся, делай что хочешь! Он здоров, как бык. У него самая обычная мигрень. Бегом, дура!»

Спотыкаясь, Кларочка побежала к телефону. Доктор нервно закурил в форточку и представил ее аппетитные округлости. И действительно, не все ли равно.

    21.06.2008 год.

День гнева

Он смотрел в окно. Через дорогу начинались поля – идеальная картинка для операционной системы Windows. Хоть «мышку» ставь на подоконник. Картинку портили стреляющие из автоматов люди, бегущие со стороны Дженина. И минометный огонь очень мешал сосредоточиться. Жена прикрывала собой вздрагивающих при каждом разрыве мины детей. Автоматная очередь раскроила оконное стекло и заставила его отшатнуться. Он слышал топот ног на этажах, хруст выбиваемых и расстрелянных дверей в квартиры, гортанные крики и выстрелы. Не торопясь, он достал со шкафа полицейскую дубинку – привет из хулиганистой юности, – и пошел к входным дверям. Распахнул их настежь и встал в ожидании у стены. Створки лифта клацнули, как затвор, и распахнулись. Четверо арабов возбужденно выскочили на площадку. Посчитав, что квартира покинута жильцами, они устремились к закрытым дверям других квартир, отрядив одного из бойцов священного «джихада» проверить раскрытую нараспашку, словно шалава в борделе, чужую жизнь. Насытившись чужим страхом и кровью – араб шел, не таясь, опустив родной «калаш» дулом вниз. В соседнем доме, во имя Аллаха, араб уже изнасиловал русскую девочку с матерью и перерезал горло отцу.

Он даже не успел ничего понять – полицейская дубинка раскроила ему череп, вторым ударом сломала шейные позвонки. Воин «джихада» кулем завалился на вычищенный загодя ковер, пачкая кровью придуманные дизайнером ткацкой фабрики красивые ковровые узоры.

Мягко высвободив автомат, он отстегнул с мертвого тела подсумок с четырьмя дополнительными рожками и вышел на лестничную площадку. Он расстреливал их методично, словно давил клопов. Освобождал этаж за этажом, бросал горячие опустевшие «стволы», подбирал новые. Черная волна убийц уже ушла далеко вперед, и никто из них не обратил внимания, что из девятиэтажки, стоящей на окраине Афулы, не вышел никто с зеленной повязкой на бритой голове. Потом их гнали назад правительственные войска и он, словно выполняя ответственную работу, расстреливал их бегущие спины из раскуроченного окна. Пока жена не сказала ему: «Милый проснись. Пора на работу».

Он открыл глаза. Указательный палец затек, нажимая на невидимый спусковой крючок. Пора было идти на работу, в районную поликлинику, где он работал детским врачом. Еще бы, он так любил детей, – потому что дети – это реальное будущее.

    26.04.2009 год.

Стакан воды

Как обычно, Александр Сергеевич Полуэктов проснулся ровно в шесть утра. Рядом тихо посапывала Лариса. Волны тихо шептались, набегая на борт яхты, которая плавно покачивалась, словно гигантская колыбель его маленького, уютного мирка. В такие минуты он должен был чувствовать покой и умиротворение – жизнь несомненно удалась. Несмотря на мировой кризис, его бизнес развивался и приносил ощутимую прибыль. Александру Сергеевичу исполнилось сорок шесть лет – студентка Лариса была ровесницей его дочери и училась с ней на одном курсе МГУ. Это не мешало любовникам встречаться втайне от жены и дочери Полуэктова и оплачивать Александру Сергеевичу квартиру в центре для избалованной мужским вниманием Ларисы.

Полуэктов смотрел в забранный красным деревом подволок красавицы-яхты, думая о том, что так жить больше нельзя. Он устал от акул-партнеров, от занудства жены, алчности дочери и рыбьей холодности Ларисы, бездарно изображавшей оргазм и проявление чувственности. Да, Лариса была хороша, как бывает, хороша редкая статуэтка из полированного дерева или слоновьей кости. К ней приятно было прикасаться, престижно обладать, она порождала гамму приятностей в момент соития. И все же она была чужой. Господи, он бы поменялся с последним работягой, еле сводящим концы с концами, но живущим настоящей жизнью, со всеми ее проявлениями дружбы и любви. Где в тебе в первую очередь видят классного парня, а не кредитку, где тебя любят за личные качества, а не за толщину кошелька. Где можно быть естественным и не бояться казаться смешным; в мире, где удавка-галстук не имеет никакого значения.

Полуэктов встал, накинул легкий халат и вышел из каюты. Он прошел просторным коридором в свой кабинет, где в заменяющее стандартный иллюминатор панорамное окно виделась далекая кромка берега. Александр Сергеевич плеснул полстакана «Перье» – другую газированную воду он не признавал, – но пить раздумал, бессильно опустил тяжелый коньячный стакан на письменный стол. Выдвинул ящик стола, достал тяжелый коллекционный револьвер, откинул в сторону барабан с тусклой латунью мирно спящих в своих гнездах патронов, защелкнул его обратно, взвел собачку спускового механизма, приставив холодное дуло к шее, и выстрелил.

Услышав верещавший будильник, Серега Котов, судорожно «выбросился» на поверхность серой реальности из красочного сериала сна. Рядом храпела Люська, в соседней комнате орал голодный младенец, который приходился ему сыном. В комнате тещи на высоких оборотах работал «бульдозер». Ириадна Тоэродоровна спала сном утомлённого праведника, хотя страдала искривлением личной жизни и носовой перегородки, мучая Серегу политинформацией по воскресеньям и харизматическим храпом по ночам.

Но спала эта старая сволочь, чутко. Как только Серега покушался на «честь» жены, затихала и начинала кашлять, хрипеть и всячески сбивать молодых супругов с ритма.

Котов открыл холодильник. Не найдя там ничего нового, почесал то, что притаилось в семейных трусах и… пошел в туалет. Освободившись от бурных вод, шумно испортил воздух, зевнул и стал собираться на работу.

«Господи, как достала эта работа, бесконечная разгрузка контейнеров, редкий монотонный секс со скучающей женой, вечное отсутствие денег, дырявые носки, вопли младенца, храп тещи, вопли пьяных соседей».

Вонючий совок! Почему он не родился в семье рядового олигарха? Он же создан для другой жизни – для яхт, балов, дорогих автомобилей и пахнущих горячими карибскими ночами женщин. Он пришел в эту жизнь за праздником, а довольствуется скромной ролью Золушки. И все от него чего-то требуют: начальник, жена, теща, младенец и даже попугай, которого подарили Ириадне на пятидесятилетие, но кормить почему-то должен он.

Попугай имел типичную семитскую внешность и умел разговаривать. И этого пернатого «жида» он ненавидел больше всего. Птица проснулась, кося на него ехидным нерусским глазом.

– Дарррмоед! – неожиданно завопил птиц. – Добррррое утррро, пррроолетарий!

Серёга поперхнулся водой из-под крана и выплеснул из немытого граненого раритета остатки в раковину.

– Коррроста имперррриализма! – продолжила вещать птица. – Прррротивный!

Ненависть брызнула у Сереги из глаз – он распахнул клетку и свернул ненавистному жидо-масону голову. На душе стало легче.

Алик проснулся от первых лучей солнца. Ласковое утро, мягкими лапками, касалось его испитого лица. Ночевал он в скверике по причине своей бездомности и любви к алкоголю. Возраста Алик не имел, на женщин смотрел исключительно в целях что-либо «выжалобить» – будь-то денежка на «беленькую» или что-то съестное.

Он резво огляделся вокруг и…

О чудо! Вечером в беседке гуляли студенты. На изрезанном перочинным ножом столике осталась на четверть полная бутылка водки, корка хлеба, пара ломтей сыра, порванный помидор, поломанный огурец и надкушенное яблоко. Алик юркнул в беседку. Мощным глотком прикончил приятно распространившуюся по телу водку. Откусил яблоко, хрустнул огурцом и счастливо улыбнулся. Из распахнутых окон дома напротив полыхнуло прежней жизнью: «Как прекрасен этот мир, посмотри!» Мелодия семидесятых взорвалась фейерверком в распахнутой настежь душе. Господи, как хороша жизнь! Спасибо тебе, Господи, за каждый прожитый ее миг. Да, святится имя твое! Аминь!