Черти-Ангелы Натальи Викторовны

– Ни пуха, ни пера! – услышит вслед.

У Алинки в коммуналке вообще – дым коромыслом! Тут с утра ведётся ревизия котлет, гречневой каши и кто последний не включил свет «в колидоре?». Заведут так, не до страха перед экзаменом! Алинке – лишь бы успеть оба глаза накрасить, до физики ли?

Сушков наверняка за чашкой какао и печеньем с маслом спорит со старшим братом. О политике, музыке, перестройке и гласности. Как пить дать выхватит от Серёги подзатыльника напоследок. Дружеского. В качестве пожелания удачи.

Я снова вздохнула. Не отказалась бы сейчас от любого проявления поддержки. На пустую кухню идти медлила, но хоть чаю нужно хлебнуть. А то как заурчу при всём честном народе, смеху будет! Распахнула дверь на кухню и замерла. Сердце – в горле! На солнечном квадрате стола, в гранёном стакане – букетик. Ромашки, немножко клевера, немножко душистого горошка. Благоухает, улыбается. На блюдце золотятся гренки. Пахнет травой, жареным хлебом и чуть-чуть аптекой. Я зажмурилась от счастья. Рядом с блюдцем записка: «Привет из деревни. Я на – дежурство. Как сдашь, позвони. Поздравлю с пятёркой! Твой В. Г.».

Я прижала клочок к груди: папа!

– Сдам! – думаю уверенно и надкусываю гренку. Поднесла цветы к носу, вдохнула «привет», – точно сдам!

Вот это утро!

* * *

«Аттестат получила, заявление о переходе в следующий класс написали. Теперь с чистой совестью на выход, то есть в колхоз!» – я отложила ручку. Вздохнула, ещё не скоро, аж 23 июня! Сколько ждать, почти две недели!

«Об этом потом. Сначала о плохом. Вчера было всё мерзко и отвратительно! Я поругалась с отцом. Из-за купальника, из-за какой-то тряпки! Как он может быть таким разным? И плохим и хорошим, не понимаю! И чёрт меня дёрнул поехать с Леркой..»

Мы с одноклассницей – девчонки из серии «мамина помада, сапоги – старшей сестры»* – оказались на «толчке» – маленьком, но известном всему Западному района Ростова вещевом рынке: Лере родители подарили 25 рублей.

– Неслыханный аттракцион щедрости, – заявила она. – Поехали за купальником, раз такое дело. Птичка на хвосте принесла, что на Труженников появились приличные, польские. Кто о таких не мечтает?

Поехали, конечно же! Едва нашли нужный прилавок среди разнообразия и великолепия вещей. В магазинах такой радугой и не пахло, а тут – пожалуйста! Ах, что это были за шмотки, что за купальники! Тонкая эластичная ткань, ровные шовчики. Настоящие бикини! А расцветка? – глаз не отвести! Тут тебе и горошек, и клеточка, и цветочек, и бабочка! Напустили с Лерой на себя равнодушный вид: мол, у нас дома сто тысяч купальников, как у того Карлсона на крыше.

– Тебе какой нравится? – небрежно спросила подружка.

– Вот этот, – показала я на яркое чудо футуризма – немыслимого цвета кружочки и полосочки хаотично переплетались в узоре на кремовом фоне.

– А мне в клеточку больше. Прям – мечта. Возьму, – решила Лера, – почём купальники?

– Четвертак, – отрапортовала владелица мечты.

– Ух, ты ж! Ну, и экономика нынче в стране! Ну, и торговля! Даже отец НЭПа от таких цен в гробу переворачивается! – подруга решительно настроилась торговаться.

– Шо? Хто?! – изумилась тётка.

– Отец НЭПа, говорю. Вождь всех времён и народов. Владимир Ильич Ленин. Слыхали? Не представлял даже, что дети пролетариата не доедают, не допивают, денег копят на несчастные купальники, и то – не хватает!

– ?!

В результате глумления и торговли прекрасные польские «клеточки» были приобретены на 5 рублей дешевле. То есть Лере ещё и на чёрные коопперативные колготки хватило. Правда, качество – сомнительное, но тут уж – или цвет, или качество. Домой возвращались в приподнятом настроении, а у меня в душе теплилась робкая надежда. Вдруг, и мне удастся выклянчить у отца деньги на купальник. Ведь удача сегодня с нами!

Час спустя поняла: надежда хоть и последней, но всё же умирает.

– Не дам, – сказал отец, как обухом хватил.

– Денег нет? – упавшим голосом уточнила я.

– Есть. Но на такую дребедень не дам! За два паршивых куска тряпки – целое состояние? Спятила?

Не смотря на отчаяние, схватившее меня за горло, я открыла рот, чтобы умолять отца, но тут заметила полную пепельницу. Поссорился с мачехой, поняла я. С Галиной Михайловной. Вот почему хмур, груб и скурил пачку «Примы». И собирается поехать помириться, видимо. Значит вот на что понадобятся деньги: на букеты-кофеты, шампанское, а тут дочь со своей ерундой!

Я сжала кулаки. Никогда ничего не просила: ни обновок, ни вкусностей. Превратилась с помощью подруг в портняжку, перешивая одежду, которая осталась от мамы, в модный прикид. Сдавала бутылки и, чего греха таить, шарила по карманам отцовского пиджака, если папа был пьян. Больше 50 копеек никогда не брала – стыдно – чтобы просто сходить в кино или купить коржик. Давилась гороховой кашей, а ливерная колбаса считалась роскошью. Ну, и что? Переживём, думала я. Пока однажды Галина Михайловна в пылу хвастовства не стала учить меня жизни и тому, как надо вертеть мужчинами: «даже отец твой не жалеет денег на хороший коньяк для любимой женщины!». А я в это время ковыряла ложкой ненавистный горох… И теперь отцу жалко для меня денег!

Обида распустилась в душе, словно капюшон кобры. Мне пятнадцать лет. Я так хочу приличный купальник, чтобы не стесняться на пляже ребят. Мне хватит его лет на пять, а спиртного?!

И я закричала на отца.

– Да как ты смеешь, сопля?! – он сграбастал меня за грудки. Майка треснула.

– Смею, – я вжала голову в плечи, но остановиться уже не могла, – ты даже трусов мне не покупал никогда, люди отдавали! С барского плеча! А ты?! На коньяк найдёшь, не будешь говорить, что денег нет! Я попросила раз в жизни!

Отец не дослушал и со злостью вытолкал меня из кухни. Я больно ударилась о дверной косяк и заплакала. Но не от физической боли – от душевной. Так отвратительно и мерзко было от себя самой, от поведения папы. Через пять минут он вбежал в комнату:

– На, подавись! – он скомкал и бросил фиолетовую бумажку на пол.

«Вечером я рассматривала кружочки и полосочки, прижимала груди. Что ж. Я купила их. Но какой ценой?Я была не права, я знаю. Утешает одно, что папа – тоже, хоть это и не должно быть оправданием моего гладкого поступка. Только я поняла, что неправильно веду себя, а он – нет. И обиженный ушёл на дежурство, а я… Из-за своего ослиного упрямства, я не сказала ему «прости». И теперь не могу. Такой дурацкий характер: если сразу не извинилась, потом хоть кто на голове теши. Не знаю, как другим, а мне просить прощения трудно. Даже, если не права. Особенно, если не права.

Вчера вообще был день – оторви да выбрось. Неприятности наперегонки бежали, как на соревнованиях, ей-богу, какая быстрей прискачет и настроение испортит.

После ссоры с отцом (кстати, где его носит, Дневник? Я жду, жду. Уж давно с суток должен прийти, волнуйся теперь) позвонил брат. Конечно, Машка выхватила у него трубку, требуя ответов. Я выкручивалась, словно уж на сковородке, мямлила, но так и не призналась, что осталась в десятый класс. Трус, аж противно! Потом уговорила себя, что такие вещи надо лично рассказывать, вот приедут они в августе, и тогда расскажу. Ещё и надерзила Машке в конце. Она мне снова за подарок напомнила. Мол, если поступлю в технарь, ходить мне в обновках, а так – не видать, как своих ушей. Я разозлилась, Дневник! Да и не надо, говорю. Достала. Обойдусь без них, не в первой. И пропела ей: «Мне стали слишком малы твои тёртые джинсы. Нас так долго учили любить твои запретные плоды. Гуд-бай Америка – о!». Машка отключилась, а я – неблагодарная. Все хотят мне добра, а я себе – нет. Я, такая, мимо пробегала.

Думаешь, это конец? Неа. Я ж таки вспомнила, что у меня ещё одна подруга есть, кроме Алинки. Ника! Каждый день собиралась к ней зайти, и всё некогда. Конечно, то экзамены, то гульки. На самом деле – просто забыла. А вчера явилась, и сюрприз: Ника уехала. И, вот человечище, записку мне оставила! Настоящий друг, не то, что некоторые. Знаешь, как муторно на душе было? Почему все меня прощают, понимают? Человек-то я так себе. Плохонький на поверку оказываюсь…

21-00.

Фух, помирились с папкой! Блин, я места себе не находила, а он поехал к НЕЙ. К Галине Михайловне. Унитаз чинить. Папа говорит, что она – его крест, наказание за маму. Да нет же! Она – НАШ крест, чего уж там. А мама… там, высоко, я думаю она простила отца, и давно.

И теперь можно о хорошем, о колхозе. Колхоз, о! Снимаем шляпу! Колхоз – это не просто зачтённая трудовая практика, это отлично проведенное время вдали от предков, замечательный способ заработать денег на личные нужды, веселые проделки, дискотеки, новые знакомства с учениками из других школ, возможно романы. Одним словом, колхоз!  Мне он просто необходим! Скорей бы. Ой, и не надо мне тут про гороховые зёрна:

Нас выращивали дённо,

Мы – гороховые зёрна.

Нас теперь собрали вместе,

Можно брать и можно есть*.

На Сушкова намекаю, да. Он говорит, что мы дураки, раз едем, и на нашем горбу государство в урожайный рай въезжает. Использует нас на полную катушку, и спасибо не скажет. Да и не надо! Неизвестно, кто кого ещё использует. А пять рублей на дороге не валяется. Сам он, короче, дурак, Сашка. Просто ему завидно, что его по состоянию здоровья не пускают, вот и мелет ерунду!

А ещё встретила как-то Ирку Я. Оказывается, они с Катькой Б. уже полгода переписываются с солдатами из разных городов, вернее, частей. Так интересно! Кто-то дал им адреса, и они написали письма «незнакомому солдату» с предложением о переписке, и им многие ответили. Вот, пена! Яковлева и нам с Алинкой адреса дала, так что я уже написала письма в Одессу, Ленинград, Севастополь и в Латвию, Каунас. Неделю назад отправила. Бред, правда, такой написала. И возраст не скрывала. 15 лет. Подумаешь, малолетка, зато сразу честно! И, как маленькая, заглядываю каждый день в ящик, вдруг там письмо? Вдруг кто-то ответит? Я со стулки свалюсь, правда. Но пока ничего нет. И газет тоже. И «Юности», и «Ровесника». Что за блин! А ведь в последнем номере обещали напечатать рецепт «мраморной» раскраски маек в домашних условиях. Мы с Алинкой уже и краску купили, а журнала всё нет. Так и лето кончится. И вообще, поеду в колхоз без новой майки, тьфу три раза!» – я поплевала через плечо, постучала по столу, чтоб не сглазить. Встряхнула руку – устала. Вот что значит пропускать и долго не писать.

«Что такое – дневник? Это то, где пишешь свои мысли, или то, где пишешь, что происходит с тобой, с семьёй, вокруг каждый день? У меня, наверное, всё вместе. И вообще, дневник, вернее Дневник – это мой самый лучший друг. Удастся ли мне вести его всю жизнь?» – я задумалась. Я веду его почти три года. Сколько ещё смогу? Главное, не забыть взять его с собой в колхоз. И в Донской, когда поеду к бабушке».

Глава вторая.

«24 июня.