Черти-Ангелы Натальи Викторовны

Бедная, бедная Лена», – вздохнула я, записывая, когда вернулась в комнату. И помочь ей ничем не могу. От невесёлых дум меня отвлекли девчонки, позвали на речку.

Ах, как хорошо было на Кагальнике в такой жаркий день! От тёмно-зелёной, почти чёрной воды веяло прохладой. Едва слышно перешептывались камыши с ивушками. Ласточки рассекали воздух, чертили на  голубом ватмане небес свои гиперболы да параболы. И мы с девчонками на середине реки прыгали с камеры КАМАЗа с шумом, с восторгом и с воплями. Чёрный круг весело уворачивался, скользил упругим боком под руками, мы хохотали, пытаясь его приручить. Прислушалась к себе: грустные мысли отступили совсем, отдавая душевные просторы чувству простому, но необъятному, от которого всё замирало внутри, натягивалось – тронь, зазвенит – чувству безотчётного счастья.

Счастье, потому что только пятнадцать лет, вся жизнь впереди, уж месяц-то лета точно, а рядом папа, подруги, сестра. Вечером будут вареники с поздней вишней и домашней сметаной. Приедут пацаны на лавочку, обсуждать завтрашний футбол. Девчонки говорят – всем составом примчат, так что я, наконец, увижу их кумира. Не на «Риге» там какой-то затрапезной, (ты, чё, с дуба рухнула, он на мопеде не ездит), а на самом «Минске», как прынц на белом коне! Счастья столько, что не раздражала даже домашняя повинность трудовая – успеть до вечера налущить фасоль, а то ведь никуда не пустят. Видимо, Кагальник смывал с души всё ненужное, плохое, и уносил с собой, куда-то в даль, в Азовское море.

Всё я успела, подружки помогли. Гуртом и батьку легче бить, смеялся отец. А мы спешили, почти не болтали. Зато в семь, как штыки, заняли наблюдательный пункт в ожидании. Радовались, как буйно у двора Оксанки разрослись «жёлтые шары» и жимолость: можно же запросто в них спрятаться (как бы ягод пособирать, или мы тут в прятки играем, а вы что подумали) и рассмотреть всех мальчишек подробно. Поближе. Мне так вообще любопытно – я их с весны толком ещё не видела.

«Я тебе пообещаю этот рай», – мелькнула в голове сегодняшняя строчка, когда услышала приближающиеся звуки мопедов. Сердце больно стукнуло в ответ.

«4 августа.

Ой, блин! Сегодня Илья в воду пописал, поэтому нас не пустили купаться на речку. Предрассудки какие-то! Зато, Дневничок, появилось время, чтобы поздоровкаться с тобой. Привет тебе, привет!

Столько всего произошло, что не знаю с чего и начать, чесслово! Я как тот человек, что набрал полный рот воды: ткнёшь пальцем – и брызги полетят на всю Ивановскую, только из меня – буквы и слова! А теперь закройте уши, как говорится, потому что всё остальное… секрет! Мы не виделись кое с кем три дня. Целых три дня! Это так много! Даже боюсь думать о том, что скоро уезжать в Ростов»,  – я, конечно, пыталась выбросить  мысли о разлуки из головы, ведь до отъезда оставалось три недели с хвостиком, но напрасный труд.

И какое тебе до этого дело, правда же? Не переживаешь, что мы теряем время, когда каждый миг на счету. Возможно, твоё сердце не колотится так громко, как моё, будто стучат сотни шахтёрских касок об асфальт в дни забастовок. И не бледнеешь каждый раз в страхе, что все, все, вокруг услышат стук и будут усмехаться. Но тогда зачем приезжал семь дней подряд? Зачем улыбался? Где ты вообще взялся на мою голову?

«Начать, пожалуй, нужно с тех злополучных кустов. Понадобилось, блин, мне разглядеть поближе кумира молодёжи. Не, Дневник, ну все девчонки по нему сохнут, и мне ж надо. Конечно, мы с Оксанкой влезли в эту чёртову жимолость, толкались как килька в банке. Она чуть ли не визжала мне в ухо «вон он, вон, смотри» – щекотно, жарко. А самое обидное, что пацаны-то все – к нам спиной, и только один лицом…».

Подруга тыкала пальцем в чью-то рубашку, я ухмыльнулась:

– Действительно, красавец. Особенно – спина. Какие лопатки! И живописная клетка. А заднее колесо – глаз не оторвать.

Оксана прыснула в кулак. А я медленно обводила взглядом компанию – ну, что за невезение, и вдруг словно споткнулась. Душа ёкнула и красная волна накрыла с головой по самые уши, будто меня поймали с поличным за чем-то нехорошим – ты в упор смотрел в нашу сторону. Представила, что увидел со стороны: девчонки, две жирафы, тянули шеи из зарослей – стыд-то какой!

«Я – кубарем, Оксанку выпихнула, шум-гам – чисто воробьи ? кустах. Потом подружки отправили меня к Лене за семечками, а это, значит, перейти дорогу к своему двору на глазах у мальчишек. Попёрлась. И, конечно, посередине дороги подвернула ногу. Упала, такая деловая, в пыль. Сижу. Подвоха в этот раз от судьбы я не ожидала. Хотя, когда было по-другому? Как говорит бабушка, не в говно – так в Красную Армию!».

Ты подъехал и подал руку. Помог подняться. Господи, какой тут ковбой Мальборо, девчачий идеал, где он, ау! – когда на меня смотрит всё небо мира?

«Он такой! Не знаю, как сказать, Дневник? Взглянешь – ничего нет, самый обычный. На голове – солома, нос – картошкой, весь в веснушках. Ни толстый, ни тонкий. А вот, подишь ты, как взглянет, как чёлку поправит, улыбнётся, на одной щеке – ямочка, так и всё. Пропали мы с тобой, Дневник!

А потом был замес. Тётке Верке всей улицей саман лепили. Пацаны лошадей из колхозной конюшни пригнали. Гарцевали перед нами, рисовались. И да, да: я тоже каталась. С ним! Сначала отказывалась. Не коня боялась – себя! Думала умру. И упаду. Или в глину, или в обморок, и вообще. Вот ты же чувствуешь, что если я с силой нажимаю, то ручка может проткнуть лист насквозь? Так и я чувствовала его ладонь на талии!

А подсолнухи? Понесла нас с Оксанкой нелёгкая в поле. По шляпке, решили, сорвём, и домой. Слышим мотоциклы ревут. Мы испугались – сторож, не оберёшься потом неприятностей, влетит от всех! Выглянули, а…»

Это — ты. С другом. Остановились, и давай упражняться в остроумии: мол, нужно знать в лицо расхитителей колхозной собственности и закона на нас нет о трёх колосках, точнее трёх подсолнухах. И по нам точно фельетоны плачут в журнале «Крокодил». Оксанка за словом в карман не лезла, даже я там что-то умничала. Отличная перебранка закончилась обещанием надрать уши «несунам». Попробуйте, ага, не догоните! – И тикать вглубь поля. Петляли, словно зайцы по какому-то фантастическому лесу, где вместо деревьев – подсолнухи тянули свои жёлтые мордочки к солнцу. Оно уже заходило, освещая розовым землю, растения, небо, нас.

Ты  побежал за мной, почему? Почему вообще – то ведёшь себя так, будто я нравлюсь, то пропадаешь неизвестно куда? Тогда, в поле, ты почти меня догнал и схватил за подол. Чё делать-то? Я схватила гигантский цветок за шляпку, пригнула и резко отпустила. Ты получил по носу, а я – икоту от смеха, ты же не ожидал такого вот конца? И того, что припудришься подсолнушной пыльцой?

«И я так близко видела его глаза, а в них отражались подсолнухи – тысячи солнц, и наши руки, стали розовыми в одночасье от заката, и… слушай, Дневник, ну жаль, что я не художник. Как красиво поле на закате: золотое, розовое, зелёное, синее. Переливается, будто мыльный пузырь на свету, один цвет переходит в другой, и обратно – дух захватывает. Эх, не передать мне этого момента! Зато точно понимаешь, глядя на этот простор – я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек. Хотя бы один. Хотя бы маленький. Прекраснее страны нет, точно говорю!

Дневничок, ну понятно же, что я зубы заговариваю, да? Чего, собственно, бешусь и нервничаю, в отпаде и не очень? Потому что пригласили на лодке кататься. И теперь я в сомнениях – это свидание, или нет? К чему готовиться? Отпустит ли Лена? И вообще, а был ли мальчик? В смысле состоится ли оно, свидание или катание, если товарищ посчез с горизонта без объяснений? Самой, что ли в Ростов свалить. Он, такой, придёт меня звать, а – фигушки, уехала. Кусай локоти на здоровье. Нечего пропадать почём зря!

Как там:

«Закат окончил летний тёплый вечер

Остановился на краю земли.

Тебя я в этот вечер не замечу…», – ой, да кого обманываю? – захлопнула в раздражении ни в чём неповинную тетрадь. Никуда же не уеду и буду ждать. У моря погоды, у калитки парня.

Пришёл, увидел, победил. Ты. А я. Я делала вид, что и не ждала вовсе, больно надо. Кто громче всех смеялся шуткам твоих друзей? Кто трижды прикусывал язык, чтобы ни разу, ни разу не спросить, ну, где ж ты был, где пропадал? Конечно, я. А ты смотрел с ласковой насмешкой, считывал. Разгадал мои жалкие попытки казаться равнодушной. Я-то обещала себе, что точно – ни за что и ник??да не соглашусь теперь.

– Завтра? Смогу! Если сестра отпустит. Сейчас спрошу, – не согласилась, ага. Вот и всё. После того, как Лена сказала, что отпустит, но «утонешь, домой не приходи», счастливая и красная разглядывала себя в зеркало. Осуждающе качала головой: «Никаких принципов, никаких. В разведку с тобой не пойдёшь!». Отражение в ответ показало язык и согласилось: «В разведку не пойдёшь, а на лодке кататься – запросто».

Ночь почти не спала. Вертелась, как грешник в аду у сковородке. Жарко, душно. Мысли яблочком по тарелочке – картины рисуют разные. Насилу дождалась петухов. Выскочила в предрассветную прохладу. Рукомойник весело зазвучал в тишине под ладошками, смывая ночные страхи и сомнения.

Душа – вприпрыжку к месту встречи, тело – нарочито медленно, и, едва увидела тебя, такого светлого в лучах солнца, на углу, так и закончилось притворное равнодушие. Никакого больше внутреннего противоречия. И стало легче. Будь, что будет – главное, с тобой!

По дороге на речку ты нарвал яблок в рубашку, я стала собирать цветы, пыталась скрыть смущение. Гармония, может, и наступила, но на свиданиях я ещё ни разу не была. Как себя вести, что говорить? Мамочки мои!

– Зачем? – удивился гербарию.

– Венок буду плести.

– Тогда и мне, – заявил. И быстренько нарвал охапку всего подряд, что под руки попалось.

Пришли к берегу. На воде качалась симпатичная синяя лодочка. Ты запрыгнул в неё первый. Загрузил яблоки, цветы.

– Сначала мы пойдём против течения, туда. До железкиного моста. Там заводь есть – ничтяк, закачаешься. Искупаться можно будет. А обратно нас вернёт течение. Часа два, в общем. Ты никуда не торопишься?

– Нет! До пятницы я совершенно свободна.

– Тогда давай руку, Пятачок!

Разве я не мечтала о том, как грациозно, словно первая красавица на балу, залезу в лодку, изящно присяду на скамеечку? Удалось изящно спотыкнуться о корягу. Одной ногой соскользнуть воду, потерять шлёпку с другой, и грациозно боднуть кавалера головой в живот прежде, чем я приземлилась. Пунцовая, и с ромашками на ушах. Стыдоба, хоть в воду ныряй. А ты молча выловил обувь из воды. Наконец, отправились. Не прошло и полгода.

Ты грёб, я плела венки и болтала. Неловкость и смущение растаяли, я удивлялась самой себе: скажите-пожалуйста, какая сорока. А где моё любимое косноязычие? Стеснительность?  И в помине нет! До моста осталось совсем чуть-чуть, и я закончила рукодельничать.

– Смотри, мне идёт? – напялила своё творчество, кокетливо встряхнула причёской.

– Очень идёт. А где мне?

– Лови!

– Ну, как? – ты нацепил венок, повертелся.

– Похож на Леля.

– А ты на Снегурочку. Только не растай, ладно?

– Не растаю, – обманула я: растаяла уже, поздно. Но не исчезну. Я и дождём буду рядом, и росой. Кем захочешь.

Пока мерили, доплыли. Под мостом стояла сумрачная, тихая прохлада. Только блики на воде, только стрекозы. Ты сбросил какую-то железяку на цепи в воду (ах, это якорь, ага), и лодка встала, мерно покачиваясь. Хлопнул по лавке рядом с собой:

– Иди сюда.

– Зачем?