Сюрприз

Служанка коротко кивнула, собираясь отойти от окна, но шум колес по гравийной подъездной дорожке привлек ее внимание.

– По-моему, у нас гости, госпожа, – она тщетно пыталась разглядеть что-нибудь, но балкон скрыл из вида остановившийся у крыльца экипаж.

– Гости!? – Ингрид от ужаса пришла в себя. – Что ты стоишь, дура, беги сейчас же, узнай, кто это, скажи подождать и возвращайся. Мне нужно одеться, – Ингрид сдернула платок с зеркала и мрачно уставилась на свое отражение. Когда-то она обожала каждую свою черточку, сейчас она ненавидела себя. За эти пять лет, она сделала все, чтобы нагнать свой биологический возраст, и даже перегнать. Кожа потускнела и покрылась преждевременными морщинами вокруг глаз и рта. Волосы, по-прежнему, густые и длинные, безжизненно поблескивали сединой. Ей было всего тридцать восемь лет, но хроническая депрессия, пристрастие к алкоголю и лаудануму, которым она в свое время любила потчевать любовников, не прошли бесследно. Кем бы ни был этот неожиданный, первый за столько времени гость, он не может увидеть ее такой. Хотя, может это Келли одумался? Ингрид подняла руки, пытаясь поправить волосы, и замерла.

В зеркале, в отражении, за ее спиной, как жуткая насмешка над ее отчаянием, появилось видение ее самой, какой она была, кажется, только недавно, молодой и красивой. Видение стояло, смотря на нее и в глазах его было столько шокированного изумления, что женщине захотелось снова накинуть платок на зеркало.

– Здравствуйте, мама! – только когда знакомый голос разорвал это безумие, Ингрид поняла, что в дверях ее спальни стоит вовсе не плод ее одурманенного сознания, а собственная дочь. Ингрид резко развернулась к ней лицом. Собранные Тесс флаконы снова разлетелись по полу.

В мгновение, из мыслей Николь испарились все заготовленные фразы, которые она продумала для встречи с матерью. Женщина, сидевшая напротив, конечно же, была ею, но изменения были настолько разительны, что девушка невольно подсчитала в уме, сколько она провела во Франции. Прошло несколько минут, прежде чем она заговорила.

– Мама, вы больны? – она стала снимать дорожный плащ. Руки дрожали, мешая холодным пальцам быть проворными.

– Чудесно, я уж думала, что ты никогда не заговоришь, – потрясение в голосе баронессы почти не угадывалось за язвительным сарказмом, но, все же, не укрылось от Николь. – Что, я настолько изменилась, что моя предательница дочь не в силах узнать меня?

Девушка смотрела на мать молча, и Ингрид все-таки не выдержала прямого взгляда. Отвернувшись, она неуклюжими руками стала вытаскивать из потерявшей еще несколько дней назад прически, оставшиеся шпильки.

– Я думаю, у нас будет еще время обсудить причину моего отъезда, мама.

Что-то в спокойном ответе дочери насторожило женщину, но поднять глаза даже на ее отражение в зеркале она не смогла. И дело было не в том, что она теперь выглядела точно так же, как могла бы еще выглядеть сама баронесса, не уступи она тяжким порокам. Просто эти, вроде бы не объясняющие ничего слова, впервые за многие годы заставили Ингрид вспомнить, что ее дочь была свидетелем той истории, которая положила начало ее унижению, и о которой сама Ингрид пыталась тщетно забыть все это время.

– Собираешься остаться? – нелепый вопрос был единственным, что пришло сейчас на ум Ингрид.

– Естественно, это же мой дом! – Николь присела на диванчик возле матери, все еще разглядывая ее.

– Ах, ты об этом вспомнила?! – женщина нервно вырвала из волос очередную шпильку. – Где эта мерзавка Тесс? – она потянулась к колокольчику.

– Я попросила ее приготовить нам чай, – остановила она намерения матери вызвать служанку, и машинально собралась помочь матери извлечь запутавшиеся шпильки.

– Ах да! Теперь мне, видимо, стоит привыкнуть, что прежде чем выполнить мои приказы, прислуга обязана будет выполнить твои. Ведь твой бессердечный отец назначил именно тебя наследницей и распорядительницей, тем самым опустив меня, законную жену до ранга содержанки! – Ингрид, наконец, снова повернулась к дочери. От почти безумного раздражения, плескавшегося в глазах матери, у Николь похолодела спина. Но, видимо, непочтительное упоминание об отце нарисовало грань ее терпения. Девушка резко встала, заставив мать испуганно вскинуть голову от неожиданности.

– Я по-разному представляла себе нашу первую встречу, мама, но все варианты никак не походили на этот, – Николь направилась к дверям, но там все-таки задержалась. – Если, вдруг, у вас появится желание увидеть меня, я буду в своей комнате.

Тесс, с которой выходившая Николь чуть не столкнулась в дверях, оставалось только молча принять ее мимолетный извиняющийся взгляд.

Войдя в свою комнату, Николь замерла на пороге. Было видно, что комната все эти годы тщательно приводилась в порядок, но ничего в ней не изменилось. Девушка, тихо ступая, словно боясь стряхнуть дыхание прошлого, вошла, оглядываясь. Ни единого предмета не было сдвинуто со своего места. Уезжая, она не могла взять с собой даже свои самые любимые вещи, чтобы не привлечь внимания. Исключение было сделано для зачитанной до дыр, подаренной ей отцом. Поэтому, семейка вязаных кукол, которых для нее в детстве смастерила кухарка Полли, по-прежнему, восседала посреди ее кровати. Те же занавеси, те же покрывала. На миниатюрном туалетном столике, выстроившись в ряд, красовались фарфоровые статуэтки. Отец привозил ей их из каждой, пусть даже самой короткой поездки. И стояли они точно так же, как она их сама всегда расставляла. Изящные танцовщицы и девушки с цветами, пастушка с пастухом, и дебютантка в белоснежном платье были повернуты так, будто разговаривали друг с другом. Раньше Николь сама придумывала и озвучивала их диалоги, иногда ей подыгрывал отец. Сейчас они стояли, молча заглядывая в фарфоровые личики друг друга. Девушка подошла и взяла в руки свою самую любимую – тоненькую фигурку девушки, застывшей, словно ожидая приглашения на свой первый танец. Статуэтка походила на саму Николь, отец так и сказал, вручая ее дочери. Она осторожно провела кончиком пальца по изгибу фигурки, будто стирая осевшую пыль.

– Когда-то, Ваш батюшка говорил, что Вы будете такой же ослепительно красивой, когда вырастете и посетите свой первый бал, – голос, прозвучавший в дверях, отвлек ее от созерцания. Николь повернулась и радостно заулыбалась.

Полли, немного постаревшая и располневшая, но с неизменной доброй улыбкой на розовощеком лице, стояла, сложив руки под нарядным передником.

– Милая, Полли! – воскликнула Николь, прямо со статуэткой тут же оказавшись в знакомых объятиях. – Я так рада тебя видеть!

– Наша радость, все равно, сильнее! – Полли, освободив, одну руку, толкнула вторую створку двери, и изумленному взгляду Николь предстали радостные лица горничных. – Вы даже не представляете себе, госпожа, как мы молились, чтобы когда-нибудь Вы, все-таки, вернулись в этот, забытый счастьем дом.

– Как хорошо, что Вы меня дождались! Я так боялась, что за время моего отсутствия все обитатели дома разбегутся!

– Что вы, мисс! – приложив ладони к груди, воскликнула Аманда, пухленькая дочь Полли, служившая горничной. – Ваш покойный батюшка, пусть ангелы качают его на своих крыльях, определил нам такое жалование, что только тронувшись умом можно уйти.

– Внизу вас еще ждут Брайтон и О`Мэлли, они, конечно же, не осмелились зайти, – незаметно дернув разговорчивую дочь за юбку, вмешалась кухарка, – Ну и, конечно, Лоркин, да вы его уже видели, когда приехали. Он же никак не может оставить свой пост, – Полли смешно задрала нос, изображая их пожилого дворецкого.

В коридоре за их спинами появилась Тесс, все еще держа поднос с остывшим чаем.

– Леди Астлей отказалась от чая, – недовольным тоном, какой только могла позволить себе прислуга, заявила она.

– Ничего, мы сейчас пойдем пить чай все вместе на кухню, – предложила Николь, – уверена, что у Полли, как всегда припасено что-нибудь вкусненькое.

Наступившая тишина стерла улыбку с лица девушки. Вся прислуга смотрела на нее настороженно.

– Вы что, действительно собираетесь спуститься в помещение для прислуги? – наконец недоверчиво промямлила Аманда.

– Конечно, как я делала это раньше, – сначала растерялась Николь, но потом, поняв в чем дело, задорно улыбнулась. – А кто мне может запретить? Я ведь хозяйка!

Подхватив под руки ту, которая попалась ей первой, она вытолкала всю компанию в коридор. Она возвратилась домой, и будет вести себя, как дома. В конце концов, она теперь взрослая и может сама себе это позволить. Позже, все еще сидя в кухне, за большим столом, она почти все время молчала и только с наслаждением смотрела на собравшихся слуг, впитывала в себя каждую из рассказанных ими историй, до слез смеялась над их шутками. Только несколько раз за вечер ее мысли возвращались к матери. В отношении нее слуги были немногословны, все как один, и только опускали глаза, отвечая на вопросы.

Сейчас она сидела в своей комнате одна, как и мать там у себя. После их встречи, днем, мать не разговаривала ни с кем, только один раз вызвала Тесс, велев принести ужин и приготовить ванну. Внутренне порываясь пойти к ней и попробовать начать разговор сначала, Николь, все-таки, осталась на месте. Ей было так хорошо, казалось, так хорошо ей не было с самого дня похорон папы, и сегодня она разрешила себе эту слабость.

Глава 13

На следующий день, она постучалась к матери утром. Леди Ингрид не спустилась к завтраку. Ради того, чтобы провести хотя бы утреннее чаепитие вместе и смягчить вчерашнюю грозу, Николь не пошла завтракать снова на кухню, хотя очень хотелось. Ей очень неуютно было сидеть в большой столовой, одной за огромным столом, а посадить слуг, пусть даже они и были ее лучшими друзьями, было бы верхом презрения к привычкам леди Астлей. Но, все было напрасно, мать не пришла.

– Мама, можно войти? – Николь постучала и, не дождавшись приглашения, собралась с духом и отворила дверь сама.

В комнате никого не было. Николь, зная точно от Тесс, что баронесса не спускалась, огляделась. Дверь на балкон была открыта. Леди сидела в небольшом плетеном кресле.

– Дышите свежим воздухом? – мать чуть заметно вздрогнула, когда Николь обратилась к ней. – Доброе утро.

– Должна тебе сказать, Николь, что если ты будешь позволять себе проводить все время на кухне с прислугой, ты вскоре станешь такой же, как все они, – не ответив на приветствие, сухо констатировала мать.

Николь обошла ее кресло и, встав перед ней у балюстрады, посмотрела на нее сверху вниз. Сегодня мать выглядела совсем по-другому. Конечно, стереть с лица следы прошедших лет было невозможно, но в элегантном платье, с собранными в прическу волосами, она не вызывала той щемящей жалости, которую почувствовала вчера Николь.

– Мама, что с вами? – Николь попробовала пробить стену необъяснимой отчужденности. – Неужели вам нечего спросить у меня после пяти лет разлуки? Нечего рассказать о том, как вы жили все это время?

– Спрашивать мне тебя не о чем! О твоем побеге в более безопасное место мне известно все, что я желаю знать! Рассказать как я жила? Изволь, – Ингрид, иронично прищурив глаза, посмотрела на дочь. – Я гнила в этой дыре, лишенная общества и денег. Ведь если собственная дочь отвернулась от меня, что говорить о других людишках? Каждое мое утро начиналось с того, что я проклинала день, когда вышла замуж за твоего отца, что встретила этого ублюдка Хокстоуна, что оказалась там, в Уотерфорде, в такой неподходящий момент, и что твой отец не пристрелил его тем утром. Он даже на это оказался не способен! И каждый мой вечер заканчивался тем же!

Николь в ужасе отпрянула – столько злобы выплеснулось на нее вместе с этой тирадой. Конечно, все эти годы она, наряду с обидой на мать, чувствовала вину за то, что выбрала отъезд во Францию, как наиболее удобный для себя выход. Может ей стоило остаться и попробовать наладить отношения с ней сразу. Но тогда она не справилась с этим грузом, ей было всего шестнадцать. Конечно же, Николь, старательно стирая из памяти события той злосчастной ночи, осознавала, что не могла тогда и не может сейчас с уверенностью сказать, что именно мать спровоцировала маркиза на ту отвратительную сцену, свидетелем которой она стала в доме герцога, и которая так подробно была отображена в обвинительном письме, доставленном в Розберри позже. Она просто подсознательно чувствовала вину матери. Тут Николь подозрительно уставилась на притихшую на время мать.

– Подождите, мама… Что значит, вы встретили этого, – Николь сознательно пропустила нелестное выражение матери о происхождении маркиза, – Хокстоуна? Насколько я помню, я оказалась в ту ночь в имении герцога случайно, по собственной глупости. Судя по тому, что я сейчас слышала, сплетни о том, что вы увлекались Хокстоуном, правда? – Николь отлично осознавала, что стала на опасный путь, но почему-то именно в этот момент ей решительно захотелось наконец узнать истину.

– Да что ты себе позволяешь, девчонка?! Думаешь, если твой безумный папаша наделил тебя такими полномочиями, ты можешь хамить мне?! – резко вскочив, Ингрид замахнулась, но Николь, спокойно отступив, дерзко подняла подбородок.

– Больше вы меня никогда не ударите! – буря непокорности, подстегнутая постоянными оскорблениями в адрес отца, осознанием того, что мать почти призналась в увлечении другим человеком, уже раскручивала у нее внутри губительный вихрь. – Не знаю, к счастью, или, к сожалению, но я уже не та девочка, которой вы умело помыкали. И как я, по вашему мнению, должна чувствовать себя, понимая, что по крайней мере часть того письма из-за которого не стало отца было правдой?!

– Твоего отца не стало из-за того, что маркиз Лимерик нанес ему неслыханное оскорбление! О какой правде ты говоришь? Хокстоун пытался изнасиловать меня, там, в Уотерфорде, и когда ему это не удалось, он прислал это гнусное письмо, порочащее меня.

Перед взором Николь стали всплывать картины той ночи. Может, мать действительно ни в чем не виновата? Может, все, увиденное ею, просто плод ее воспаленного воображения? Она была явно не в себе в тот день. Все эти сплетни, подслушанные в саду, позорное выступление на приеме Мэдлоу, и свора шакалов, вполне могли довести ее до нервного срыва. А Хокстоун? Ведь это именно он своими надменными взглядами вынудил ее тогда взбунтоваться прямо посреди выступления. Девушка, устало потупившись, оперлась на парапет. Нет, в ее поведении маркиз не виноват, она уже сотни раз доказывала себе это в размышлениях. Просто его взгляд, по какой-то непонятной ей причине, подстегнул ее сделать то, чего она тогда на самом деле хотела. И, без сомнения, не маркиз писал это письмо.

– Просто отцу не удалось отомстить за это оскорбление, ты же знаешь, оба остались целы и невредимы в той дуэли, – проницательная баронесса, в мгновение, почуяв, что заронила в уверенность дочери семя сомнения, продолжала. – Твой отец умер от отчаяния, ведь он был человеком чести, а единственный, известный ему способ отмщения оказался проигранным. Но этого Хокстоуну показалось мало, он добился того, чтобы меня изгнали из общества, – баронесса стала всхлипывать, – а ведь ты знаешь, что это было моей слабостью. Я не могу без общения.