Легенды губернаторского дома

Однако четверо друзей доктора не извлекли для себя уроков из случившегося. Они тотчас же решили совершить паломничество, дабы денно и нощно вкушать от Источника Юности.

Легенды губернаторского дома

Маскарад у генерала Хау

Однажды прошлым летом я как-то днем гулял по Вашингтон-стрит, и мое внимание привлекла вывеска, помещавшаяся над узкой аркой почти напротив Старой Южной церкви. Там был изображен фасад величественного здания, а рядом красовалась надпись: «СТАРЫЙ ГУБЕРНАТОРСКИЙ ДОМ, содержатель Томас Уэйт». Я обрадовался, поскольку вспомнил о давнишнем желании посетить и осмотреть особняк прежних королевских губернаторов Массачусетса. Я прошел под арку, пробитую в кирпичной стене торговых рядов, и, сделав несколько шагов, перенесся из оживленного центра современного Бостона в маленький уединенный двор. По одну сторону стоял квадратный фасад трехэтажной резиденции губернаторов, увенчанный башней, на самом верху которой виднелась фигура индейца с натянутым луком, будто бы целившегося во флюгер на шпиле Старой Южной церкви. Фигура эта целится из лука уже больше семидесяти лет, с тех пор как дьякон Драун, искусный резчик по дереву, установил ее в касчестве охраняющего город стража.

Губернаторский дом построен из кирпича, и его стены, похоже, совсем недавно выкрасили светлой краской. Короткая лестница из красного песчаника с балюстрадой с изящным узором ведет к широкому крыльцу, над которым нависает балкон с чугунными перилами с таким же узором. Здесь к узору добавляются буквы и цифры «16 П.С. 79», очевидно, обозначающие год постройки и инициалы архитектора.

Через широкую двустворчатую дверь я попал в вестибюль, где по правую руку находится вход в буфет. Полагаю, именно здесь давнишние губернаторы устраивали приемы, пышностью не уступавшие вице-королевским, стоя в окружении военных, советников, судей и прочих служителей короны, тогда как верноподданные толпами валили, чтобы оказать им почести. Но теперешний вестибюль по виду не может похвастаться даже отблесками прежнего великолепия. Деревянные стенные панели покрыты потускневшей краской и кажутся еще темнее из-за тени, которую на губернаторский дом отбрасывает кирпичная стена, отделяющая его от Вашингтон-стрит. Туда больше не проникает луч солнца, как и не долетает свет праздничных факелов, погасших во времена революции. Самый примечательный и красивый тамошний предмет – камин, выложенный голландскими изразцами, на которых в два цвета – синим и белым – изображены сцены из Священного Писания. Судя по тому немногому, что я знаю, у этого камина могла сидеть жена губернатора Паунэлла или Бернарда, которая рассказывала детям истории по сюжету каждого из изразцов. Вдоль стены располагается современная буфетная стойка, плотно уставленная графинами, бутылками, ящиками с сигарами и плетеными корзинками с лимонами. Там же помещается пивной кран и фонтанчик с содовой водой.

Войдя, я заметил пожилого мужчину, который причмокивал губами от удовольствия, и я тут же ощутил уверенность, что в погребах губернаторского дома по-прежнему стоят бочки с хорошим вином, хотя, несомненно, далеко не тем, которое смаковали губернаторы минувших времен. После стакана портвейна с мускатным орехом, умело приготовленного проворными руками мистера Томаса Уэйта, я попросил досточтимого преемника и «наследника» многих исторических лиц провести меня по освященному славой былых времен особняку. Он охотно согласился, однако, правду сказать, мне пришлось довольно сильно напрягать воображение, чтобы найти что-то интересное в доме, который, если отбросить его историческое прошлое, является заурядной гостиницей, и где обычно живут благообразные пожилые горожане и старомодные господа из провинции. Внутренние покои, вероятно, в прежние времена очень просторные, теперь разделены перегородками на тесные клетушки, в которых едва помещаются узкая кровать, стул и туалетный столик. Однако главная лестница без особого преувеличения представляет собой образчик пышности и великолепия. Она располагается посереди здания, широкие марши перемежаются просторными квадратными площадками и простираются до самого купола. Вдоль нее до самого верха с обеих сторон тянутся перила с резными балясинами диковинной формы. На нижних этажах они сверкают свежей краской, а ближе к верхним становятся грязноватыми. По этим ступеням многие губернаторы в военных сапогах или, возможно, в мягких туфлях для подагриков поднимались на башню, откуда открывался дивный вид на город и его окрестности. Башня представляет собой восьмиугольник с ведущей на крышу дверью. Отсюда, думал я, Гейдж мог наблюдать свою пиррову победу в битве при Банкер-Хилле (если только ему не мешала одна из вершин прилепленных друг к дружке холмов), а Хау отмечал приближение осаждавших город войск Вашингтона, хотя построенные с тех пор здания заслоняют вид на все, кроме колокольни Старой Южной церкви, до которой, кажется, можно дотянуться рукой. Спускаясь с башни, я задержался у чердака, чтобы посмотреть на мощные стропила из белого дуба, куда более массивные, чем в современных домах, и потому напоминающие скелет древнего животного. Стены из голландского кирпича и деревянные перекрытия все так же прочны, но полы и другие части здания основательно прогнили. По этой причине есть мысли снести все внутри и выстроить новое здание, помещенное в старый каркас из кирпича и дерева. Среди других неудобств мой провожатый отметил то, что при любом сильном ударе или резком движении наверху пыль веков сыплется на головы обитателей нижнего этажа.

Через огромное окно до пола мы вышли на балкон, откуда, вне всякого сомнения, в былые времена наместники короны показывались верноподданному населению, благосклонно внимая восторженным возгласам и взирая на подбрасываемые вверх шляпы. В те дни фасад губернаторского дома выходил на улицу, и место, ныне занятое кирпичной громадой торговых рядов, а также двор отдали под зеленую лужайку с тенистыми деревьями, обнесенную кованой железной оградой. Теперь старое барственно-изысканное здание прячет поблекшие от времени стены за новоделом. В одном из задних окон я заметил хорошеньких швей, занятых шитьем, болтавших и смеявшихся за работой. Они то и дело поглядывали на балкон. Потом мы спустились и снова вошли в буфет. Вышеупомянутый пожилой господин, чье причмокивание столь лестно говорило о содержимом винного погреба мистера Уэйта, все так же сидел, развалившись на стуле. Похоже, там он считался если не постояльцем, то, по крайней мере, завсегдатаем с открытым у хозяина кредитом; для него держали место у окна летом и у камина – зимой. Будучи человеком общительным, я отважился обратиться к нему с замечанием, рассчитанным на то, чтобы он пустился в исторические воспоминания, если таковые у него имеются. Попытка моя была вознаграждена тем, что этот почтенный господин, как оказалось, знал несколько любопытных историй, связанных с губернаторским домом, пусть они и представляли собой нечто среднее между правдой и вымыслом. Меня особенно заинтересовал фрагмент нашего с ним разговора, который стал основой приводимого ниже рассказа. По словам этого господина, он услышал его от потомка очевидца в первом или втором поколении. Однако его содержание с течением времени наверняка менялось с каждым новым изложением. Поэтому, не теша себя надеждой на изложение истинных обстоятельств, я решился внести в повествование некоторые изменения ради пользы и удовольствия читателя.

На одном из праздников, устроенных в губернаторском доме ближе к окончанию осады Бостона, произошел случай, которому до сих пор не найдено приемлемого объяснения. Британские армейские офицеры и оставшиеся верными короне помещики, большинство которых собралось в осажденном городе, были приглашены на бал-маскарад, поскольку сэр Уильям Хау стремился скрыть бедствия, опасности и становившееся все более безнадежным положение в городе пышностью и показным весельем праздников. Если верить самым старым представителям тогдашнего высшего общества, во дворце губернатора никогда еще не устраивали столь веселого и роскошного приема, как в тот вечер. Множество людей, наполнявших ярко освещенную резиденцию, похоже, сошли с потемневших полотен старинных портретов или со страниц романов, или же, на крайний случай, прилетели из одного из лондонских театров прямо в сценических костюмах. Закованные в железо рыцари времен Вильгельма Завоевателя, бородатые вельможи елизаветинской эпохи и фрейлины королевы-девственницы в высоких плоеных воротниках смешивались в толпе с персонажами комедий, такими как шут в разноцветном наряде и колпаке с бубенчиками, Фальстаф, почти такой же смешной, как его прототип, и Дон Кихот с жердью вместо копья и крышкой от кастрюли вместо щита.

Но наибольшее веселье вызвала группа в потешной старой военной форме, похоже, купленной на армейской барахолке или найденной на свалке, куда французы и британцы выбрасывали изношенные мундиры. Кое-какие из этих одеяний, вероятно, носили еще во время осады Луисбурга, а наиболее новые шинели, наверное, были иссечены саблями, пулями и штыками в эпоху побед генерала Вульфа. Один из этих храбрецов – высокий и худой, размахивавший ржавой шпагой непомерной длины, – изображал не кого иного, как генерала Джорджа Вашингтона, а другие подобные ему чучела – других военачальников американской армии: Гейтса, Ли, Патнэма, Скайлера, Уорда и Хита. Героико-комические переговоры между мятежными воинами и британским главнокомандующим вызвали бурю аплодисментов, при этом громче всех хлопали местные лоялисты.

Однако среди гостей находился человек, стоявший в стороне и глядевший на это фиглярство одновременно и сурово, и презрительно, нахмурив брови и горько улыбаясь. Это был старик, некогда занимавший в колонии высокое положение и пользовавшийся доброй репутацией, а также бывший очень известным военным чином. Вызывало удивление, что полковник Джолифф, известный своими виговскими взглядами, хоть и слишком пожилой, чтобы участвовать в борьбе между партиями, остался в Бостоне во время осады. Еще более странным казалось то, что он согласился приехать в резиденцию сэра Уильяма Хау. Однако он приехал туда под руку с хорошенькой внучкой и стоял посреди всеобщего веселья и шутовства суровой одинокой фигурой, как нельзя лучше представляя посреди этого маскарада древний дух своей родины. Кое-кто из гостей утверждал, что сердитый пуританский взгляд Джолиффа словно бы отбрасывал вокруг него темную тень, однако, несмотря на его хмурый вид, они продолжали веселиться еще пуще, подобно – жутковатое сравнение! – светильнику, который разгорается еще ярче перед тем, как вскоре догореть.

Через полчаса после того, как часы на Старой Южной церкви пробили одиннадцать, среди веселившегося общества прошел слух, что вскоре последует новое представление или живая картина, которая станет достойным завершением этого феерического вечера.

– Какую еще забаву вы нам приготовили, ваше превосходительство? – спросил преподобный Мэзер Байдз, чьи пресвитерианские принципы не помешали ему принять участие в увеселении. – Верьте слову, сэр, я уже насмеялся больше, чем подобает моему сану, вашим уморительным переговорам с мятежным генералом-оборванцем. Еще одна такая шутка, и мне придется снять сановное облачение.

– Вы не правы, дорогой мой доктор Байлз, – ответил сэр Уильям Хау. – Будь веселье прегрешением, вы никогда бы не стали доктором теологии. Что же до новой забавы, то я знаю о ней не больше, чем вы, возможно, даже меньше. А если честно, доктор, уж не вы ли подвигли некоторых своих воздержанных земляков, чтобы те разыграли на маскараде какую-нибудь сцену?

– Возможно, – лукаво заметила внучка полковника Джолиффа, чье самолюбие было уязвлено многочисленными насмешками над жителями Новой Англии, – возможно, нам предстанет шествие аллегорических фигур: Победы с трофеями из Лексингтона и Банкер-Хилла, Изобилия с переполненным рогом, символа нынешнего богатства нашего дивного города, и Победы с венком на челе вашего превосходительства.

Сэр Уильям Хау улыбнулся, услышав эти слова, на которые бы он ответил, грозно нахмурив брови, если бы их произнесли губы, под которыми красовалась борода. Случившееся следом избавило его от необходимости парировать подобную насмешку. Снаружи послышалась музыка, словно на улице заиграл военный оркестр, но вступил он не с приличествующей случаю праздничной мелодией, а с медленным похоронным маршем. Барабаны ударили приглушенно, трубы жалобно запричитали, отчего веселье гостей сразу улетучилось и собравшиеся ощутили удивление пополам с дурным предчувствием. Многие решили, что у входа в резиденцию остановилась похоронная процессия, провожающая в последний путь какого-то великого человека, или что в парадные двери вот-вот внесут отделанный бархатом и пышно украшенный гроб. На мгновение прислушавшись, сэр Уильям Хау строгим голосом подозвал капельмейстера, который до того развлекал общество веселыми легкими мелодиями. Капельмейстер был тамбурмажором[2 - Тамбурмажор – управляющий военным оркестром на марше.] одного из британских полков.

– Дайтон, – сурово спросил он, – что это за дурачество? Немедленно прекратите похоронный марш, иначе, даю слово, мои гости и вправду впадут в уныние. Прекратить, и сейчас же!

– Покорнейше прошу прощения, ваше превосходительство, – ответил тамбурмажор, чье румяное лицо моментально побледнело, – я не виноват. Мой оркестр здесь в полном составе, и я сомневаюсь, что хотя бы один из музыкантов смог сыграть этот марш без нот. Я слышал его лишь однажды – на похоронах Его Величества покойного короля Георга Второго.

– Так, так! – проговорил сэр Уильям Хау, беря себя в руки. – Это, наверное, прелюдия к какой-то маскарадной сцене. Пусть играют.

В зале появилась еще одна фигура, но никто из множества одетых в самые фантастические костюмы и маски не мог точно сказать, откуда она взялась. Человек в старомодном наряде из черной саржи с лицом и осанкой дворецкого или мажордома приблизился к парадному входу, настежь распахнул двустворчатую дверь, отошел чуть в сторону и оглянулся на широкую лестницу, словно ожидая выхода важной особы. В то же время музыка взлетела ввысь в громком скорбном призыве. Взгляды сэра Уильяма Хау и его гостей были прикованы к лестнице, и вот с верхней площадки, которая хорошо просматривалась снизу, начали спускаться несколько фигур. Впереди шел мрачный человек в остроконечной шляпе, надетой поверх скуфьи, в темном плаще и больших сапогах со складками выше колен. Под мышкой он нес знамя, похожее на британский флаг, но странно продырявленное и оборванное. В правой руке он держал шпагу, в левой – Библию. За ним следовал другой с лицом менее суровым, но не уступавшим первому в величественности, одетый в мантию из тканого бархата, черный бархатный камзол и панталоны в обтяжку. Борода его свисала на широкий плоеный воротник, в руке он держал рукописный свиток. Сразу за ними спускался молодой человек, резко выделявшийся манерами. На челе у него лежала печать глубоких раздумий, глаза то и дело вспыхивали восторженным сиянием. Одежда у него, как и у шедших впереди, была старинная, а на плоеном воротнике алело пятно крови. За ними шло еще трое или четверо, все с величественными властными лицами, ведшие себя так, словно привыкли к взглядам толпы. Глядевшие на них гости губернатора решили, что эти люди собираются присоединиться к загадочной похоронной процессии, остановившейся у дверей. Однако эта догадка противоречила выражению торжества, с которым они помахали руками, прежде чем вышли за порог и скрылись из виду.

– Черт подери, это что еще такое? – пробормотал сэр Уильям Хау, обращаясь к стоявшему рядом господину. – Парад судей-цареубийц, обрекших на смерть короля-мученика Карла Первого?

– Это, – проговорил полковник Джолифф, едва ли не впервые за весь вечер нарушив молчание, – если я правильно понимаю, пуританские губернаторы Массачусетса, правители-родоначальники демократической колонии. Эндикотт со знаменем, с которого он сорвал символ папского владычества, Уинтроп и сэр Генри Вейн, Дадли, Хейнс, Беллингем и Леверетт.

– А почему у молодого человека кровь на воротнике? – спросила мисс Джолифф.

– Потому что впоследствии, – ответил ей дед, – он положил мудрейшую в Англии голову на плаху во имя свободы.

– Не прикажет ли ваше превосходительство вызвать караул? – прошептал лорд Перси, который вместе с другими британскими офицерами подошел к генералу. – За этим лицедейством может скрываться заговор.

– Чушь! Нам нечего бояться, – беспечно ответил сэр Уильям Хау. – В этом балагане измены не больше, чем шутки, и шутки глупейшей. Будь она даже острой и язвительной, нам лучше всего над ней посмеяться. Смотрите! Вон еще какая-то братия идет.

По лестнице спускалась еще одна группа. Впереди шел почтенный седобородый старец, осторожно щупавший дорогу посохом. Следом торопливо шагал, вытянув руку в перчатке, словно пытаясь ухватить старика за плечо, высокий, похожий на воина человек в стальном шлеме с плюмажем, в сверкающем нагруднике и с длинной, грохотавшей по ступенькам шпагой. За ним следовал плотный мужчина в богатой одежде придворного, но не с придворными манерами. Он шел вразвалку, как матрос, и, случайно споткнувшись на лестнице, вдруг посуровел лицом и отчетливо выругался. Затем стал спускаться человек с благородным лицом в завитом парике, какие можно увидеть на портретах времен королевы Анны и чуть раньше, грудь его камзола украшала вышитая звезда. Идя к двери, он изящно и подобострастно кланялся направо и налево, но, ступив за порог, в отличие от губернаторов-пуритан, в отчаянии заломил руки.

– Почтенный доктор Байлз, прошу вас внести лепту, – произнес сэр Уильям Хау. – Кто эти достойные господа?

– С позволения вашего превосходительства, они жили до меня, – ответил доктор. – Однако наш друг полковник, несомненно, был близко с ними знаком.

– При жизни я никого из них не знал, – мрачно проговорил полковник Джолифф, – хотя и лично говорил со многими правителями земли нашей. Думаю, старческой рукой благословить еще одного из них, прежде чем умру. Но речь идет об этих фигурах. Полагаю, что почтенный старец – это Брэдстрит, последний из пуритан, бывший губернатором где-то в девяносто лет. Следом шагает сэр Эдмунд Андрос, тиран, известный в Новой Англии каждому школьнику. За это его и скинули с вершин власти и бросили в темницу. За ним идет сэр Уильям Фиппс, пастух, бондарь, шкипер и губернатор. Дай Бог многим его землякам подняться так же высоко из самых низов! И наконец, вы видели благородного графа Белламонта, правившего нами при короле Вильгельме Оранском.

– Но что это все означает? – спросил лорд Перси.

– Будь я мятежницей, – вполголоса сказала мисс Джолифф, – решила бы, что тени прежних губернаторов вызваны сюда для того, чтобы составить процессию на похоронах королевского владычества над Новой Англией.

Теперь на площадке лестницы появились еще несколько фигур. У шедшей впереди было задумчивое, встревоженное и хитроватое лицо, свидетельствовавшее о том, что его обладатель вполне способен пресмыкаться перед теми, кто выше него. Через несколько ступенек от него шагал офицер в расшитом алом мундире старинного покроя, который, вероятно, носил еще герцог Мальборо. Его розоватый нос в сочетании с блестящими глазами характеризовал хозяина как любителя выпить с веселыми собутыльниками. Однако его явно что-то беспокоило: он то и дело озирался по сторонам, словно боясь тайных интриг. Затем шел дородный господин в сюртуке из ворсистой ткани с подбоем из тонко выделанного бархата. Лицо у него было умное, хитроватое и веселое, под мышкой он держал толстую книгу. Но в то же время казалось, словно он чуть ли не до смерти доведен неустанными и мучительными размышлениями. Он торопливо спустился, и за ним последовал статный мужчина в костюме из пурпурного бархата с чрезвычайно богатой вышивкой. Он выглядел бы еще величественнее, если бы не сильная подагра, из-за которой он еле ковылял по ступеням, то и дело содрогаясь всем телом и морщась от боли. Увидев на лестнице эту фигуру, доктор Байлз затрясся, будто в лихорадке, но продолжал неотступно следить за подагрическим господином, пока тот не дошел до порога, тоскливо и отчаянно взмахнув рукой, и не скрылся в темноте, куда звала его траурная музыка.

– Губернатор Белчер, мой былой благодетель, прямо как живой! – ахнул доктор Байлз. – Какое жуткое глумление.

– Скорее пошлая выходка, – с равнодушным видом заметил сэр Уильям Хау. – Но кто же трое предшественников?

– Губернатор Дадли, коварный политик, однако собственное интриганство довело его до тюрьмы, – ответил полковник Джолифф. – Губернатор Шют, прежде служивший полковником у герцога Мальборо. Народ вынудил его бежать отсюда. И, наконец, ученый губернатор Бернетт, которого непомерные труды на ниве закона довели до лихорадки и свели в могилу.

– Мне думается, что все эти королевские губернаторы Массачусетса были убогими и несчастными людьми, – заметила мисс Джолифф. – Боже праведный! Как быстро гаснет свет!

И действительно, освещавшая лестницу большая люстра горела теперь блекло, отчего несколько фигур, торопливо спустившихся по ступенькам и исчезнувших за порогом, больше походили на призраков, нежели на людей из плоти и крови.

Сэр Уильям Хау и его гости стояли у дверей примыкавших к залу апартаментов и наблюдали за этой пышной процессией со смешанными чувствами: злобой, отвращением и смутно ощущаемым страхом, но все без исключения – с тревожным любопытством. Фигуры, похоже, заторопившиеся присоединиться к таинственной процессии, теперь узнавали только по поразительным отличиям в одежде или бросавшимся в глаза особенностям поведения, а не по портретному сходству с их прототипами. Лица всех без исключения скрывались в густой тени, но доктор Байлз и другие господа, знавшие сменявших друг друга правителей Новой Англии, шепотом называли имена Ширли, Паунэлла, сэра Френсиса Бернарда и недоброй памяти Хатчисона, тем самым признавая, что актеры, кто бы они ни были, в этой призрачной череде губернаторов сумели достичь сходства, пусть и отдаленного, с реальными людьми. Когда они исчезали за дверью, их тени продолжали горестно вскидывать руки к небу. Вслед за изображавшей Хатчисона фигурой появился военный, прикрывавший лицо снятой с напудренного парика треуголкой, однако эполеты и другие знаки отличия говорили о том, что это генерал-майор, и что-то в его наружности напоминало о человеке, который недавно был хозяином губернаторского дома и правителем окружающих земель.

– Это же Гейдж, прямо как живой! – бледнея, воскликнул лорд Перси.

– Конечно же нет! – с истерическим смехом вскричала мисс Джолифф. – Это не Гейдж, иначе сэр Уильям обязательно бы поприветствовал давнего товарища по оружию. Возможно, следующего он не обделит вниманием.

– В этом будьте уверены, барышня, – ответил сэр Уильям Хау, впившись многозначительным взглядом в застывшее лицо ее деда. – Я достаточно долго пренебрегал долгом хозяина по отношению к уходящим гостям, и следующий, кто вознамерится откланяться, удостоится этой чести.

В открытую дверь ворвалась мрачная, безотрадная музыка. Казалось, медленно собиравшаяся процессия вот-вот тронется, и это громкое завывание труб и глухая барабанная дробь призывают поторопиться кого-то замешкавшегося наверху. Многие взгляды, следуя неодолимому порыву, обратились на сэра Уильяма Хау, словно именно его печальная музыка звала на похороны ушедшей в мир иной власти.

– Смотрите! Вот последний идет! – прошептала мисс Джолифф, дрожащим пальцем показывая на лестницу.

Появилась будто бы шагавшая вниз по ступеням фигура, однако там, откуда она явилась, царила такая мгла, что некоторым показалось, словно она возникла из темноты. Фигура спускалась вниз четким строевым шагом, и когда она дошла до последней ступени, то все увидели высокого мужчину, закутанного в военный плащ, доходивший до ворсованных полей обшитой галуном шляпы и поэтому полностью скрывавший лицо. Но британские офицеры решили, что раньше уже видели этот плащ, и даже узнали обтрепанную вышивку на воротнике, как и позолоченные ножны шпаги, выбивавшиеся из-под складок и блестевшие в лучах света. Но помимо этих малозначительных признаков были еще походка и манера держаться, которые заставили изумленных гостей перевести взгляды с закутанной фигуры на сэра Уильяма Хау, словно чтобы удостовериться, что хозяин внезапно не исчез со своего места. Они увидели, как генерал с потемневшим от злости лицом вытащил шпагу и шагнул к фигуре в плаще, прежде чем та успела сделать шаг вперед.

– Открой лицо, негодяй! – вскричал он. – И ни шагу дальше!

Фигура даже не шевельнулась при виде устремленной ей в грудь шпаги. Торжественно выдержав паузу, она опустила верх плаща, закрывавшего лицо, но недостаточно для того, чтобы его разглядели зрители. Однако сэр Уильям Хау наверняка увидел, сколько нужно. Суровость на его лице сменилась изумлением, если не страхом, когда он отступил на несколько шагов и уронил шпагу. Человек в военном одеянии снова прикрыл лицо плащом и двинулся дальше, оставаясь спиной к собравшимся, но, дойдя до порога, топнул ногой и потряс в воздухе кулаками. Позднее утверждалось, что сэр Уильям Хау повторил этот полный ярости и отчаяния жест, когда он как последний королевский губернатор покидал резиденцию.

– Слушайте! Процессия двинулась, – сказала мисс Джолифф.

Музыка на улице стала затихать, и ее печальные аккорды сливались с полночным боем часов на башне Старой Южной церкви и с грохотом орудий, возвещавшим о том, что осаждавшая город армия Вашингтона подошла к его стенам так близко, как никогда раньше. Когда гром пальбы достиг ушей полковника Джолиффа, он не без усилия выпрямился и мрачно улыбнулся британскому генералу.

– Вашему превосходительству угодно еще глубже вникнуть в тайну этого маскарадного действа? – спросил он.