Я в любовь верю!

Я снова Пастернакская Войт-Войтковская (была или не была эта женщина на самом деле?), без денег, в трехкомнатной холодной квартире в канун революции.

Мои руки давно не окольцованы, а я, и ослепнув, найду дорогу в ломбард.

Я истерически кричу «пожалейте меня!» и твердой рукой подмешиваю яд в стакан Лоры. За что?

За то, что хороша.

За то, что любит не слепо.

За всех тех, которым легко и все само собой.

Сделала бы я то же самое? Нет, никогда, не решилась бы, не смогла. Молодец, Войтковская!

Я подловила его в маленьком узком переходе. Время – девять. За окном темно и вьюжно. У него растрепанные волосы и усталый вид. Громко закрывается кабинет.

– Ну что там, в Африке, Петр Гамарович… Петя…

– В Африке? А что в Африке? В Африке, в Африке… Туман… Наверное.

– Возьмите меня с собой.

– Куда это с собой? Ты что, с ума сошла? Иди спать, завтра у меня концерт с утра и вообще…

– Концерта завтра не будет.

– Как это не будет, почему?

– Потому что завтра похороны.

– Ну и шуточки у вас.

– Почему же шуточки. Мало ли людей умирает каждый день? Почему бы нам не дежурить возле кладбища? Зачем мы все время то врем, то играем? Уже и не отличить, уже запутались сами, Петр. Да не смотрите вы на меня так…

– Да что тут думать, мы в который раз подумали за вас, Суворова. Отправляйтесь в Жизнь! – махнула рукой Ираида Алексеевна.

– Да, да! Это вы хорошо сказали, Ираида Алексеевна! В Жизнь! Ах, как чудесно! «Вот она, жизнь, бери ее», – говорил Горький… – Степанида Ивановна еще свеженькая, присоединилась к общественному собранию только десять минут назад.

– Это не Горький говорил, Степанида Ивановна! – устало спорит Изольда Васильевна.

– Нет, что вы, конечно Горький!

– Это Шолохов сказал на 27 странице своего монументального произведения…

– Говорю вам, это Горький в драматургическом материале «На дне».

– Ах, оставьте, это Горький! Тьфу, Шолохов! Шолохов!

– Горький!

– Шолохов!

– Горький! Горький! Вот пойдемте и откроем томик!

– Что его открывать, он у меня весь как на ладони! Это Шолохов! Пойдемте его открывать!

– Не буду я его открывать, пока мы Горького не откроем!

– Нет, сначала Шолохова откроем!

– И закроем! Горького!

– Нет, это Горького закроем! Шолохова откроем!

– Горького! Горького!

– Шолохова, Шолохова, Шолохова!

– Горького, Горького, Горького!

– Да идите вы со своим Горьким!

– А вы с Шолоховым!

– И все же вы не правы!

– Права!

– Не правы!

– Права!

– Вы еще скажите, что это: «И страшно мне, что сердце разорвется…»?

– Конечно, Ахматова!

– Хорошо, что не Горький!

– И не Шолохов!

– Кстати, а Ахматова ли?..

– Тьфу, вы совершенно невозможная, Изольда Васильевна!

– Когда росой обрызганный душистой,

Румяным вечером иль утра в час златой,

Из-под куста мне ландыш серебристый