– Тут утром уже случился один скандал, – заметил Ричард. – Настоящая буря.
Уорендер покосился на Чарльза.
– Не знаю, может, просто показалось, – начал он, – но ощущение такое, что скандалы последнее время случаются все чаще. Я прав?
Чарльз и Ричард промолчали.
– Человек должен жить своей собственной жизнью, – продолжил Уорендер. – Таково мое мнение. И самое худшее случается с человеком, когда он обманывается, принимает на веру фальшивую или неискреннюю преданность. Сам видел, как такое случалось. С одним человеком из нашего полка. Печальная история.
– Нам всем свойственно ошибаться в людях, – проговорил Чарльз.
Снова повисла пауза.
А затем Ричард пылко заметил:
– Но я… всем обязан ей! Эти ужасные опусы, которые начал сочинять еще в школе. Первые совершенно бездарные пьески. А потом вдруг одна получилась. И она заставила руководство театра принять ее. Мы все с ней обговаривали. Все! И вот теперь вдруг… почему-то не захотел этого делать. Не захотел. Но почему? Почему?
– Так и должно быть, – сказал Чарльз, и Ричард взглянул на него с удивлением. Чарльз тихо продолжил: – Сочинение пьес – это твой бизнес. Ты в нем разбираешься. Ты эксперт. И ты должен самостоятельно принимать решения.
– Да. Но Мэри…
– Мэри принадлежит некоторое количество акций в компаниях, которыми управляю я. Но я не советуюсь с ней о политике этих компаний. И потом мои интересы не сосредоточены исключительно на них.
– Но это не одно и то же.
– Почему нет? – добродушно спросил Чарльз. – Лично я считаю, что именно так. И потом сантименты, – добавил он, – самый скверный советчик в таких вопросах. Мэри все равно не поймет изменений в твоей политике, но это вовсе не означает, что она неверна. Мэри руководствуется одними эмоциями.
– Так ты считаешь, – произнес Уорендер, – что она изменилась? Прости, Чарльз, это, конечно, не мое дело.
– Да, она изменилась, – отозвался муж Мэри. – Человек склонен меняться.
– Ты сам видел, – вмешался Ричард, – что произошло с Пинки и Берти. Представляю, что она сотворила бы со мной! Да и что такого ужасного они сделали? А на самом деле причина проста. Они скрыли всё от нее потому, что не знали, как Мэри это воспримет. Ну и вы сами видели, как восприняла.
– Полагаю, – рассеянно начал Уорендер, – по мере того, как женщина стареет… – тут он запнулся и умолк.
– Послушай, Чарльз, – заметил Ричард, – возможно, ты сочтешь это мое предположение просто чудовищным, но не стало ли тебе последнее время казаться, что в этом есть нечто… нечто…
– Патологическое? – спросил Чарльз.
– Она стала такой мстительной, как-то совсем на нее не похоже. Ведь так? – теперь он обращался к ним обоим. – Господи, ну, скажите, так или нет?
К его удивлению, ответили они не сразу. После довольно долгой паузы Чарльз произнес с болью в голосе:
– И мне тоже это в голову приходило. Я… я даже советовался с Фрэнком Харкнессом. Он наш домашний доктор вот уже долгие годы. И он тоже считает, что она стала какой-то нервной. И насколько я понял, это случается с большинство женщин… в ее возрасте. Он считает, что нервное напряжение может усиливать наэлектризованная атмосфера театра. Но у меня создалось впечатление, что он несколько недооценивает ситуацию. Должен признаться вам, – печально добавил Чарльз, – она давно меня беспокоит. Все эти… безобразные сцены.
– И мстительность, – пробормотал Уорендер – и тут же пожалел, что произнес это слово.
– Но ее доброта! – воскликнул Ричард. – Всегда считал: у нее самые добрые глаза, какие я только видел у женщин.
Уорендер, который с самого утра был настроен рассуждать о человеческих характерах, продолжил в том же духе.
– Люди, – заметил он, – рассуждают о глазах и ртах, точно эти черты лица имеют какое-то отношение к мыслям и поступкам других людей. Но ведь это же всего-навсего какие-то малые части тела, разве нет? Как, впрочем, и пупки, колени и ногти. Мелочи, детали.
Чарльз взглянул на него с улыбкой.
– Морис, дорогой, ты меня просто пугаешь. Ты как бы отрицаешь тем самым, что у наших старых друзей может быть добрый рот, честный взгляд, открытый лоб. Сомневаюсь, что ты прав.
– Прав он или нет, – вставил Ричард, – это ничуть не помогло мне принять решение.
Чарльз опустил стаканчик с шерри на стол и сдвинул очки на лоб.
– Будь я на твоем месте, Дики, я бы продолжил идти вперед.
– Слушай его, Дики, слушай!
– Спасибо, Морис. Да, я продолжил бы должен идти вперед. Предложил бы свою пьесу, постарался бы как можно выгоднее продать ее на рынке. Если Мэри и расстроится, то ненадолго, сам знаешь. Ты не должен терять чувства перспективы, мальчик мой дорогой.
Полковник Уорендер слушал все это со слегка приоткрытым ртом и затуманенным взглядом. Когда Чарльз закончил, Уорендер взглянул на часы, поднялся и сообщил, что ему нужно позвонить по телефону перед ленчем.
– Позвоню из гостиной, если разрешите, – сказал он и покосился на Ричарда. – Стоять на своем, вот что главное, верно? Лучшая политика в мире, – и он вышел.
Ричард сказал:
– Постоянно задаюсь вопросом: так ли уж он прост, наш Морис?
– Было бы серьезное ошибкой недооценивать его, – ответил Чарльз.
IV
В домах и квартирах в радиусе примерно десяти миль от Пардонерс Плейс, гости, приглашенные на вечеринку к мисс Беллами, готовились предстать перед глазами виновницы торжества. Таймон (он же Тимми) Гэнтри, знаменитый режиссер, тоже готовился к празднику. Он был высокого роста и, сутулясь, всматривался в треснутое зеркало ванной комнаты, чтобы расчесать щеткой волосы – так коротко подстриженные, что особой необходимости в том не было. Затем он переоделся в костюм, который назывался у него «приличным синим», и, чтоб потрафить мисс Беллами, надел под него жилет вместо пуловера сливового цвета. Он больше походил не на режиссера, а на полицейского, вышедшего в отставку, чей энтузиазм никогда не иссякает. Он пропел отрывок из «Риголетто» – оперы, которую недавно поставил, и вспомнил, как ненавидит все эти коктейльные вечеринки.
– Белл-а-ми, от тебя одна лишь тоска, – пел Гэнтри, имитируя мелодию «Bella Filia»[14 - «Вella Filia (Figlia) – квартет Герцога, Маддалины, Джильды и Риголетто, 3-й акт, опера Верди «Риголетто».]. И это было сущей правдой. Последнее время Мэри стала совсем уж невыносима. Возможно, было бы разумно рассориться с ней до того, как начнется работа над новой пьесой. Она начала уклоняться от самых простых требований режиссера, входящих в его методику: Тимми требовал от труппы быстрых и довольно сложных движений, образующих своеобразный вихревой рисунок на сцене, а Мэри уже давно утратила былую резвость. Да и темперамент, пожалуй, тоже, подумал он. И вообще он считал, что эта пьеса будет для нее последней.
– Потому, как она уж давно не мила, и совсем мне она не по вкусу! – пропел Гэнтри.
Затем он стал размышлять о ее влиянии на других людей, в особенности на Ричарда Дейкерса.
– Она демон похоти, – пропел он. – Она просто монстр в женском обличье. Пожирает заживо молодых мужчин. Это жуткая Мэри! – Таймон радовался тому обстоятельству, что Ричард, похоже, настроен на написание более серьезных драматических произведений. Гэнтри прочел «Земледелие на небесах» еще в рукописном виде и тут же решил, что это «его» пьеса и он непременно поставит ее, как только закончит текущую работу.
– Если продолжишь сочинять всю эту пустую трескотню для Мэри, когда у тебя в загашнике такая вещица, – сказал он Ричарду, – утонешь в ней и больше не выплывешь. Да, вещь далека от совершенства, некоторые куски просто ужасны. Их надо выбросить. Другие – переписать. Внеси эта поправки, и я с удовольствием поставлю твою пьесу.
И Ричард поправил.
Гэнтри сунул в карман подарок для мисс Беллами. То были фальшивые драгоценности, приобретенные им за пять шиллингов с уличного лотка. Он всегда приобретал подарки рационально, сообразуясь с финансовым положением того, кому будет их вручать, и знал, что мисс Беллами богата.
Вышагивая по направлению к Найтсбридж, он со все возрастающим энтузиазмом размышлял о «Земледелии на небесах» и о том, как бы сделать так, чтобы убедить руководство взять к постановке эту пьесу.
– Да актеры, – пообещал он себе, – будут у меня там скакать как молодые барашки.