Мнимая беспечность

Дойдя до угла Гайд-Парка, он снова запел. А на углу Уилтон Плейс рядом с ним притормозил автомобиль с водителем. И из окна высунулось руководство в лице мистера Монтагю Марчанта. Он был изысканно одет, в петлице пиджака красовалась гардения. Лицо гладкое, светлые жидкие волосы прилизаны и липнут к черепу, глаза усталые.

– Тимми! – окликнул его мистер Марчант. – Нет, вы только посмотрите на него! Шагает так решительно! И целеустремленно! Давай же, запрыгивай в машину, ради Бога, и будем поддерживать друг друга на всем пути к святилищу.

– Как раз хотел повидаться с тобой, – сказал Тимми. Согнулся едва ли не пополам и влез в машину. Он имел привычку без всяких предисловий переходить к делу, которое на данный момент его интересовало. И свои идеи преподносил с безжалостной стремительностью, столь характерной для его работы в театре. Впрочем, то было несколько обманчивое впечатление, поскольку все импульсы Гэнтри были подчинены одной вполне определенной цели.

Он набрал в легкие побольше воздуха и решительно выпалил:

– Послушай! У меня к тебе предложение!

На всем пути по Слоун-стрит и Кингз Роуд он рассказывал Марчанту о новой пьесе Ричарда. И все еще говорил, в высшей степени красноречиво, когда автомобиль свернул к Пардонс Роу. Марчант слушал очень внимательно, но настороженно, как и подобает руководству, когда речь заходит о чем-то серьезном.

– Ты сделаешь это, – продолжил меж тем Гэнтри, когда машина свернула к Пардонс Плейс, – не ради меня и не ради Дики. Ты сделаешь это, потому что будет огромный порыв для театра и его руководства. Попомни мои слова. Ну, вот и приехали. Господи, до чего же я ненавижу эти светские вечеринки!

– Должен напомнить тебе, Тимми, – заметил Марчант, когда она вылезали из машины, – что я один ничего не решаю.

– Естественно, дорогой. Вполне естественно. Но ты должен постараться, просто обязан, точно тебе говорю. И ты это сделаешь.

– О, Мэри, дорогая! – в унисон воскликнули они, и вечеринка тут же поглотила их.

Пинки и Берти договорились прийти вместе. Они приняли это решение в результате долгих и мучительных переговоров после ленча. Ведь на кону стояли соблюдение обычного человеческого достоинства и профессиональной целесообразности.

– Пойми, милая моя, – говорил Берти, – если мы не придем, она взбесится еще больше и отправится прямиком к руководству. Сама знаешь, какое значение Монти придает личным взаимоотношениям. «Счастливый театр – это всегда успешный театр». И никто… никто не имеет права восстать против существующих там порядков. Он терпеть не может всякую подковерную грызню.

Пинки, которой с утра изрядно досталось, мрачно согласилась с ним.

– Одному Богу ведомо, – заметила она, – могу ли я позволить себе в такой момент подмочить репутацию. Ведь контракт еще не пописан, Берти.

– Ясно, как божий день: нашим девизом должно стать великодушие.

– Да я скорее умру, чем стану ползать перед ней на коленях!

– А нам и не придется, дорогуша. Легкое пожатие руки, такой долгий-долгий взгляд прямо в глаза, а там, глядишь, все и образуется.

– Просто противно, и все тут.

– Перестать. Будь выше этого. Бери пример с меня: я в этих делах собаку съел. Соберись с силами, милая, и не забывай – ты прежде всего актриса. – Он хихикнул. – Если правильно посмотреть на все это, будет даже забавно.

– А что мне одеть?

– Оденься во все черное, и никаких драгоценностей. Пусть она бренчит своими побрякушками.

– Ненавижу вражду, Берти. Что за чудовищная у нас профессия. Во многих отношениях.

– Это джунгли, дорогая. Посмотри правде в глаза, мы с тобой живем в джунглях.

– А ты, – с завистью произнесла Пинки, – похоже, не слишком взволнован.

– Бедная моя девочка! Как же ты плохо разбираешься в людях. Да я весь дрожу.

– Разве? Весь вопрос в том, может ли она навредить тебе.

– А как по-твоему, – заметил Берти, – может боа-констриктор проглотить кролика?

Пинки подумала, что лучше не углубляться в эту тему. На том они и распрощались, разошлись по своим квартирам и принялись готовиться к выходу в свет.

Аннелида и Октавиус уже были готовы. Октавиус остановил свой выбор на черном пиджаке, брюках в тонкую полоску и при непосредственном участии племянницы – на мелких дополнительных деталях, которые, как она считала, подходят к этому туалету. Сама она успела принять ванну и уже собралась одеваться, как дядя, наверное, уже в четвертый раз, постучал в дверь и предстал перед ней встревоженный и непривычно аккуратный.

– Мои волосы, – пробормотал он. – Поскольку нет бриолина, я употребил оливковое масло. Теперь от меня пахнет салатом, да?

Аннелида успокоила его на этот счет, почистила пиджак дяди щеточкой и упросила подождать ее в магазине. Дядя имел старомодные представления о пунктуальности и начал волноваться.

– Сейчас уже без двадцати пяти семь, – сказал Октавиус. – А нас приглашали к шести тридцати, Нелли.

– А это значит, дорогой, что первые гости появятся не раньше семи. Да ты выгляни в витрину, сам увидишь, когда начнут собираться гости. И пожалуйста, дядюшка! Ты же понимаешь, что пока я стою тут в халате, выйти на улицу мы все равно не сможем, так или нет?

– Нет, нет, конечно. Где-то в половине седьмого или без четверти семь? Или ровно в семь? Понимаю, понимаю… В таком случае…

С этими словами Октавиус сбежал вниз по лестнице.

Аннелида подумала: «Хорошо, что я успела научиться быстро переодеваться». Затем она привела в порядок лицо и волосы и надела единственное свое нарядное платье, ярко-белое. Нацепила на голову белую шляпку с черной бархатной тульей, натянула новые перчатки. Потом посмотрела на себя в зеркало, заставила принять несколько поз, как перед выходом на сцену. «Ощущение такое… – подумала она, – прямо как перед премьерой. Интересно, Ричарду нравится белый цвет?»

Убедившись в том, что платье вполне приличное, а шляпка ей очень идет, Аннелида принялась представлять, как все будет. Вот они с Октавиусом прибывают в гости. И производят настоящий фурор. Все перешептываются. Сам Монти Марчант, главный управляющий, спрашивает у Таймона Гэнтри, великого режиссера: «Кто они такие?». И Таймон Гэнтри с неподражаемым апломбом, который безуспешно пытались сымитировать многие актеры, отвечает: «Не знаю, но, клянусь богом, я это тотчас выясню!» Гости почтительно расступаются, когда она и Октавиус, сопровождаемые мисс Беллами, идут по зале в сопровождении приглушенного и восторженного шепотка. Все так и сверлят их взглядами. Почему сверлят, ведь глаза – это не какой-то там плотницкий или слесарный инструмент? Но так принято говорить. Короче, взгляды всех присутствующих устремлены на Аннелиду Ли. И среди них – застывший от восхищения Ричард…

Тут Аннелида остановилась, ей стало стыдно, оставалось лишь посмеяться над собой и успокоить разгулявшиеся не на шутку нервы.

Она подошла к окну и выглянула на Пардонерс Плейс. К дому мисс Беллами уже начали подъезжать автомобили. Был среди них один очень длинный и черный с нарядным шофером за рулем. Из него вышли двое мужчин. Сердце у Аннелиды учащенно забилось. Вот тот, с гарденией в петлице и есть Монти Марчант, а тот, высоченный и одетый неряшливо, не кто иной, как величайший театральный режиссер Таймон Гэнтри.

– Все! – воскликнула Аннелида. – Никакой больше ерунды, Золушка. – Она досчитала до шестидесяти и лишь после этого спустилась вниз.

Октавиус сидел за столом и читал, на коленях у него примостился Ходж. Оба были абсолютно довольны собой.

– Ну, что, успокоился наконец? – спросила Аннелида.

– Что? Успокоился? Да, – ответил Октавиус. – Спасибо, я абсолютно спокоен. Вот, читаю «Букварь Чайки»[15 - «Букварь Чайки» – книга английского драматурга и поэта елизаветинской эпохи Томаса Деккера (1572–1632), описание жизни лондонских модников и театралов.].

– Что-то замыслил, да, дядя?

Он закатил глаза:

– Я, замыслил? Ты это о чем?

– Да просто выглядишь, как кот, объевшийся сметаны.

– Правда? Интересно, с чего это вдруг? Ну что, идем?

Он столкнул Ходжа с колен, кот сильно линял. Пришлось Аннелиде снова взяться за щетку.

– Я бы не променяла тебя на все сокровища Великой Тартарии[16 - Великая Тартария – термин, принятый в западноевропейской литературе и картографии для обозначения обширных областей от Каспия до Тихого океана и до границ Китая и Индии.], – сказала она. – Идем же, дорогой, нам пора.