Трактат о врачебных ошибках. Издание второе, расширенное и дополненное

Вот эти люди в алфавитном порядке и без указания регалий:

Аскеров Магомедэмин Ахмедалиевич (Санкт-Петербург),

Борисов Игорь Алексеевич (Москва)

Гамзаев Алишир Баггиевич (Нижний Новгород),

Грамматиков Демис Григорьевич (Санкт-Петербург),

Джорджикия Роин Кондратьевич (Казань),

Захаров Петр Иванович (Якутск),

Идов Эдуард Михайлович (Екатеринбург),

Ковалев Сергей Алексеевич (Воронеж),

Ковальчук Дмитрий Николаевич (Сургут),

Купцов Николай Христофорович (Пятигорск),

Леонтьев Сергей Андреевич (Лейпциг),

Марченко Сергей Павлович (Санкт-Петербург),

Михайлов Александр Викторович (Екатеринбург),

Муратов Ренат Муратович (Москва),

Мухарямов Мурат Наилевич (Казань),

Пайвин Артем Александрович (Санкт-Петербург),

Россейкин Евгений Владимирович (Пенза),

Сакович Валерий Анатольевич (Красноярск),

Сорока Владимир Васильевич (Санкт-Петербург),

Сотников Артем Владимирович (Санкт-Петербург),

Хубулава Геннадий Григорьевич (Санкт-Петербург),

Чернов Игорь Ионович (Астрахань).

Различные причины врачебных ошибок

Отсутствие знаний

Существует простая истина – чтобы допускать меньше ошибок, нужно больше знать. Принцип «не знаешь – не диагностируешь» известен издавна. Действительно, если ты даже не слышал о существовании какого-то заболевания, шансы поставить правильный диагноз у тебя минимальные. Высшая школа предусматривает в первую очередь самостоятельную работу с учебниками, материалами лекций и т. д., без ежедневного жесткого контроля со стороны преподавателей. После общеобразовательной средней школы с ее ежедневными проверками на уроках такой подход многим представляется замечательным. До сессии как минимум полгода. Все еще успеется. Реально же все выглядит иначе: знания, полученные впопыхах в период сессии, надолго в памяти не остаются.

Оказывается, что в памяти самого прилежного студента ВУЗа к моменту выпуска остается не более 11% от того количества информации, которую он теоретически должен помнить и знать. При необходимости усвоенная ранее, но забытая информация очень быстро поднимается из тайников памяти и восстанавливается. Но сохраняется, как правило, то, что ты усваивал методично, не спеша, а еще лучше в процессе обсуждения с преподавателями, сокурсниками и даже с посторонними людьми. Если же полученная таким образом информация еще и освежается в период экзаменационной сессии, то она в памяти задерживается надолго, и в нужный момент обязательно всплывет.

Я много лет работаю с курсантами и студентами медицинских вузов и, на мой взгляд, 30–40 лет назад значимость этого фактора была существенно ниже. Большая роль принадлежит преподавателям вуза. Одно время в нашей стране было распространено создание высших учебных заведений в маленьких провинциальных городках. Многим родителям хотелось, чтобы их дети имели возможность получить высшее образование, не уезжая в соседние крупные города. Но сама идея была абсурдной. Если филологии или математике еще можно научиться, имея в штате только хороших преподавателей (особенно сейчас, при наличии интернета), то научиться врачеванию таким образом просто невозможно. Нужна соответствующая база в виде лабораторий, анатомического театра, клиник и т. д. Кто будет преподавать студентам анатомию, физиологию, патологию? Для этого нужны специально подготовленные люди, которые смогут преподавать не чистую теорию, но и практику тоже. То есть студенты должны иметь возможность препарировать трупы, проводить эксперименты, (в том числе и на животных), работать в лечебных учреждениях, оснащенных современной аппаратурой, принимать участие в операциях и др.

Я видел такой, с позволения сказать, «медицинский институт» в небольшом дагестанском городе Дербент. Он располагался в нескольких приспособленных под учебные классы комнатах и не имел практически никакой базы, но несколько лет готовил будущих медицинских работников, естественно, на платной основе. Подобных «вузов» в маленьком Дербенте оказалось сорок четыре, большинство из них считались филиалами московских вузов. Медицинский, к счастью, был только один. Вскоре, правда, это безобразие ликвидировали, однако какая-то часть бедняг-студентов умудрилась получить врачебные дипломы. Я думаю, что количество врачебных ошибок у такой категории врачей должно сильно отличаться даже от числа ошибок у выпускников государственных вузов среднего уровня, и не в лучшую сторону.

Военно-медицинская академия существует как учебное заведение с 1798 года. Большинство других медицинских учебных заведений и близко не имеют такой истории. Отсюда – сложившиеся традиции. Кроме того, в академии за это время сложилась великолепная материально-техническая база для обучения любым медицинским специальностям. Мы все изучали реально. На физиологии препарировали лягушек – каждому по лягушке. Были занятия, где препарировали и изучали физиологические механизмы у кошек – одна на группу из 12–14 человек. Анатомия изучалась только на реальных препаратах и трупах. Причем кадавер выдавался также один на группу (а не один на весь курс). В рамках полуторагодового курса топографической анатомии и оперативной хирургии не менее 4-х раз проводился совершенно реальный операционный день, где мы сами под руководством преподавателя выполняли, например, резекцию кишки у собаки. Кто-то был оператором, кто-то ассистентом, кто-то выполнял роль операционной сестры, то есть так или иначе участвовали все. При этом все было по-настоящему. Стерильная операционная, живая собака (тоже одна на группу из 12–14 человек), реальный наркоз и реальная резекция кишки. Скажите, пожалуйста, в каком еще вузе такое было возможно? Думаю, ни в каком, или же в единичных московских.

Клинические дисциплины тоже преподавались совершенно конкретно, на примерах пациентов, которые проходили лечение в клиниках академии. В нашей стране медицинские институты, как правило, не имели и не имеют своих клиник, а обучение происходило на базе больниц, с которыми устанавливали договорные отношения. И нередко возникали споры между преподавателями и практикующими врачами. Да и к преподавателям многие «практики» относились скептически. В Военно-медицинской академии же все по-другому. Весь лечебный процесс лежит на преподавателях. На клинических кафедрах нет «чистых» преподавателей. Обычно самые опытные хирурги – те же преподаватели. Начальник кафедры одновременно является и начальником клиники. Отсюда и отсутствие конфликтных ситуаций с больничным начальством.

Сейчас все немного иначе. Я очень большой патриот академии, но именно как патриот могу констатировать, что в настоящее время уровень преподавания упал значительно, но полностью разрушить такую мощную систему за 10, 15 и даже 20 лет невозможно, что не может не радовать. Однако понимаю я и другое: в Военно-медицинской академии, как и в большинстве других медицинских вузов, молодой человек, заинтересованный в получении знаний, имеет такую возможность и, в конце концов, их получит, а не слишком замотивированный вместо знаний получит диплом.

Слабая подготовка в вузах связана и с дефицитом квалифицированных преподавателей (так как преподавательская деятельность никогда не оплачивалась достойно), и со слабой материальной базой (тот же пример с Дербентом), и с отсутствием заинтересованности в качестве обучения (как у руководителей, так и у студентов).

Иногда дефицит знаний человек пытается компенсировать чем-то другим. Вспоминается комичный случай из студенческих лет. На 5 курсе занятия по госпитальной терапии у нас проходили на базе одной из городских больниц. Каждый слушатель (мы назывались не студентами или курсантами, а слушателями) получал для курации одного пациента. Он вел реальную историю болезни, делал все назначения, естественно под контролем врача-преподавателя. Штатные врачи отделения приветствовали наш приход, потому что с них снималось много рутинной работы по написанию дневников, обходов и т. д. Накануне из отделения ушла такая же группа слушателей.

Один из моих товарищей, получив для курации пациента, несколько раз заходил в палату, но самого больного не заставал. Когда он, в очередной раз его не нашел, то спросил у соседей по палате. Оказалось, что разыскиваемый пациент со вчерашнего дня большую часть времени проводит в туалете. При первом же разговоре с ним выяснилась и причина: в назначениях было записано – лазикс – по одной таблетке 3 раза в день. Предыдущий слушатель-куратор, не имея, видимо, понятия, насколько эффективно действует лазикс, решил назначить его по трафарету. А большинство препаратов назначается именно по этой схеме – 1 таблетка 3 раза в день. Преподаватель не отследил ситуацию (это был последний день занятий его группы в этом отделении), штатный лечащий врач в назначения не заглянул, постовая медсестра педантично выполнила врачебные назаначения. Все, естественно, посмеялись, кроме пациента. Но ему об ошибке не стали говорить, а просто отменили препарат.

Причины наличия пробелов в знаниях могут быть разными: слабый преподаватель по отдельной специальности, слабая индивидуальная подготовка, пропуски занятий (в том числе по болезни), формальная последипломная переподготовка. Вообще формальное отношение к образованию в целом и постдипломному, в частности, вещь опасная, но распространенная. После получения диплома и перехода к практической деятельности многие считают свою учебу законченной. А меж тем время идет, появляются новые технологии, новые лекарственные средства, и вся эта новая информация проходит мимо занятых повседневной текучкой врачей. Прекращение чтения специальной литературы, в том числе периодических изданий по специальности, игнорирование научно-практических конференций (в том числе в интернете), тоже не способствуют увеличению знаний и могут служить предпосылками для врачебных ошибок. М. И. Лыткин любил повторять, что один день участия в конференции заменяет месяц сидения в библиотеке.

И еще один важный момент. В обучении нежелательно форсировать события. До всего человек должен дозреть. Один дозревает быстрее, другой медленнее. Но это – индивидуальные особенности, которые должен видеть и понимать учитель. И идти надо от простого к сложному. Как любил повторять академик Ю. Л. Шевченко: «И медведя можно научить пришивать клапан в сердце». Я бы добавил к этому – «только очень постепенно». Если молодому, пусть и «рукастому», хирургу предоставить такую возможность без соответствующей подготовки, толку не будет. Для него самого.

Делая первые шаги в освоении того или иного хирургического вмешательства, важно понимать, что ты делаешь, видеть анатомические соотношения, а не просто выполнять механически указания старшего – «вколись здесь», «выкол сделай там». Поэтому методически верно сначала показать обучающемуся, как эта операция выглядит в опытных руках. Потом выполнить самому все подготовительные мероприятия, чтобы обеспечить хорошую визуализацию всех структур, а ученику предоставить, например, вшить митральный клапан, когда все видно и понятно. Тогда он не только получит удовольствие от освоения новой технологии, но и прочувствует ее. И в дальнейшем будет стремиться именно к достижению такой же степени визуализации. А если он вошьет тот же клапан в мучениях, обучающий эффект будет совсем другим. Трудности тоже приносят пользу, но на другом этапе, когда человек уже хорошо освоил стандартные приемы и, вдруг, столкнулся с нестандартной ситуацией. Тогда успешное выполнение вмешательства «с большими техническими трудностями» действительно поможет стать еще более уверенным в себе. Но не на первых этапах. Так можно сломаться психологически. Нельзя искусственно форсировать события.

Идеальную форму подготовки хирурга я, пожалуй, видел один раз в своей жизни. Мой сокурсник и друг Бадуров Бекир Шакирович проходил клиническую ординатуру в той же клинике госпитальной хирургии ВМедА, где я был адъюнктом. Сейчас ординаторов в клиниках пруд пруди, а в начале 80-х годов это был «штучный товар». Помимо начальника, которым в то время был Михаил Васильевич Гринев, позже несколько лет возглавлявший в Санкт-Петербурге институт Скорой помощи имени И. И. Джанелидзе, на общехирургическом отделении в 40 коек было всего три хирурга. Двое уже в солидном возрасте и молодой обучающийся Бекир. М. В. Гринев великолепно владел мануальными хирургическими навыками, но не тянул одеяло на себя. Как правило, в день он планировал по две операции: первую делал сам, а вторую, такую же, давал выполнить Бекиру, при этом сам обязательно ассистировал. Вот это была школа. Сначала ты смотришь холецистэктомию или резекцию желудка в руках хирурга-аса (не побоюсь употребить это слово в отношении М. В. Гринева), а потом сразу же делаешь сам с абсолютной страховкой в лице своего учителя. Больше никогда и нигде я подобного не видел. Но в результате через год Б. Ш. Бадуров стал вполне самостоятельным и уверенным в себе хирургом, и уже много лет успешно оперирует в одном из Центральных военных госпиталей в Москве.

Нарушения методики обследования

Когда-то М. И. Лыткин, возглавлявший кафедру госпитальной хирургии Военно-медицинской академии в Ленинграде (ныне Санкт-Петербург), читал лекцию для курсантов о врачебных ошибках. На моей памяти курсантам и студентам такие лекции не читались никогда, ни до, ни после этого. Будучи уже молодым преподавателем я с удовольствием пошел послушать. Ожидаемого фейерверка интересных фактов не произошло. Но на всю жизнь мне запомнился один приведенный Михаилом Ивановичем тезис. Преподаватели делают меньше ошибок только из-за того, что соблюдают методику обследования больного. Поэтому хотя бы один раз надо осматривать пациента с головы до ног и никогда не отступать от классической методики. Тогда этот тезис сильно помог мне и, видимо, поэтому и запомнился. Приведу случаи из собственной практики.

Поступает к нам в отделение пациент в возрасте около 70 лет с паховой грыжей. Мужчина худощавый, сохранный с точки зрения функционирования основных систем жизнеобеспечения. Оказалось, к тому же, что он самый крупный в городе коллекционер открыток с изображением скульптурных памятников. Памятуя о наставлениях моего шефа, я при первичном осмотре обнаружил у него образование каменистой плотности, размерами 2х3 см в области левой грудной железы, о котором пациент вообще не упомянул. Региональные лимфатические узлы были интактны. При дообследовании оказалось, что это рак, в связи с чем ему помимо паховой герниопластики была выполнена еще и мастэктомия. Таким образом, пациенту была выполнена радикальная операция в ранние сроки, до возникновения региональных и, тем более, отдаленных метастазов.

Второй случай произошел во время амбулаторного приема в поликлинике. Ко мне как к хирургу обратился пациент 45 лет с целью проведения операции по поводу паховой грыжи. В разговоре выяснилось, что о существовании у него грыжи он знает довольно давно и его, собственно говоря, это не очень беспокоит. Но последние два-три месяца мешает ему жить сильный кожный зуд. Пациент неоднократно обращался к врачам по месту жительства, где его обследовали, даже выполняли «сахарную кривую» чтобы исключить диабет. Не нашли никакой неврологической, терапевтической, эндокринологической патологии. Со слов больного, он по рекомендациям врачей уже съел несколько упаковок диазепама, но зуд не проходит. Тогда ему порекомендовали избавиться от паховой грыжи – может быть, это устранит зуд. Я попросил его раздеться и пришел в ужас от количества лобковых вшей. На вопрос, осматривал ли его кто-нибудь из врачей, ответ был отрицательный. Я вызвал эпидемиологическую сестру и отправил пациента на санобработку. На операцию по поводу грыжи он уже не пришел. Меня просто поразил тот факт, что человек два месяца ходил по врачам, «обследовался», делал какие-то анализы, получал ненужное лечение, но ни один из специалистов не удосужился его просто раздеть и осмотреть.

Приведу еще один пример формального отношения со стороны врачей. Клиника дежурила по скорой помощи, и к нам с острыми болями в животе поступил мужчина средних лет, сотрудник академии, работавший в ней сантехником. Он обратился в приемный покой, где «ответственный» дежурный врач, не разбираясь, отправил его в дежурную хирургическую клинику с диагнозом «острый панкреатит». Дежуривший у нас уже опытный хирург собрал всех «молодых», чтобы мы посмотрели на этот «панкреатит». У пациента была ущемленная паховая грыжа величиной с гандбольный мяч, а кожа над ней была синюшно-багрового оттенка.

Я понимаю, что в приемном покое дежурят врачи разных специальностей, обычно помощники начальников клиник, занимающиеся в основном администрированием. Но даже если ты не хирург, а окулист, не увидеть такую грыжу невозможно в принципе. Надо просто открыть глаза и осмотреть больного. Пациент был срочно успешно прооперирован с резекцией некротизированных и уже почерневших петель тонкой кишки. В этом случае все было на грани криминала, и если бы пациент умер (а вероятность такого исхода была достаточно велика), то на комиссии по изучению летальных исходов ответственному врачу приемного покоя пришлось бы несладко.

Недооценка клинических данных

Довольно часто приходится сталкиваться с ситуациями, когда данные лабораторных или инструментальных исследований не укладываются в клиническую картину заболевания. Более того, иногда они вопиюще противоречат ей. С моей точки зрения, это знак для врача, что здесь кроется какая-то ловушка. Приоритет всегда должен оставаться за клиникой.

Остановлюсь на простых примерах, запомнившихся мне с юных лет. На дежурстве в клинике ко мне обращается постовая медсестра с просьбой посмотреть больную, у которой во время переливания крови возник сильный озноб. Прихожу в палату: лежит поступившая накануне женщина 30 лет с врожденным пороком сердца в форме ДМЖП, которой производится гемотрансфузия. Женщину буквально трясет от озноба. Гемотрансфузия немедленно прекращается, вводятся гормоны, димедрол, хлористый кальций и т. д. Выяснилось, что переливание крови назначил молодой лечащий врач на основании общего анализа крови (сделанного в этот же день при поступлении), где гемоглобин был на уровне 70 г/л. Субъективных жалоб на слабость, одышку и прочее у больной не было. Внешне выглядит нормально, бледности кожных покровов, характерной для столь выраженной анемии нет. Клинические данные при физикальном исследовании не вызывают беспокойств. Имеется только грубый систолический шум, свойственный дефекту межжелудочковой перегородки. Срочно перепроверяю анализ крови. Приходит ответ – гемоглобин – 130 г/л. Становится ясно, что молодой врач, увидев на бланке низкий уровень гемоглобина и не оценив клинические данные (которые свидетельствовали о весьма малой вероятности такого факта), сразу же назначил переливание крови и при этом еще и не проконтролировал саму процедуру. В то время у нас уже было свое отделение переливания крови, которое осуществляло все трансфузии, практически освободив от этого лечащих врачей. По счастью, реакция больной на переливание была сразу же замечена медсестрой и процедура прекращена. Эта ошибка никак не отразилась на исходе лечения, но мне запомнилась на всю жизнь.

К сожалению, со временем таких ошибок не становится меньше. Переоценка лабораторных и инструментальных данных имеет тенденцию к увеличению, особенно с развитием новых технических возможностей. Приведу в качестве примера недавний случай. Идет операция протезирования аортального клапана в условиях искусственного кровообращения из правостороннего доступа. Все сделано: клапан имплантирован, целостность аорты восстановлена, профилактика воздушной эмболии произведена. После множественных разрядов ДФБ восстановлена сердечная деятельность. Уже удалена венозная магистраль и начато введение протамина сульфата для нейтрализации гепарина. Но артериальное давление, измеряемое прямым путем через флексюлю в лучевой артерии, никак не удается поднять выше 70–75 мм рт. ст. Сердце вроде бы визуально сокращается нормально, насколько это видно из правосторонней торакотомии, левый желудочек пальпаторно в тонусе, а необходимого уровня давления нет. Промыли артериальную магистраль, чтобы исключить ее дисфункцию. Начали инфузию адреномиметиков, хотя по ситуации этого требоваться не должно – время пережатия аорты менее 50 минут, а защита миокарда производилась через короткие промежутки времени и антеградно, и ретроградно, то есть адекватно.

Возникает вопрос – либо увеличивать дозы инотропных препаратов и пытаться заканчивать операцию, либо повторно вводить гепарин, заново канюлировать правое предсердие и еще полчаса крутить аппарат, разгрузив сердце и дав ему «отдохнуть». Но не все стыковывается. Тогда, посовещавшись, по предложению анестезиолога переставляем магистраль для измерения АД в бедренную артерию. Оказывается, что давление на уровне 130/80 мм рт. ст. Становится понятно, что даже прямое измерение АД в лучевой артерии из-за ее спазма давало неверную информацию. Отключаем инотропную поддержку, и заканчиваем операцию. В данном случае ошибки избежать удалось, потому что не было слепой веры в показатели мониторинга. А последствия подобных ошибок в кардиохирургии весьма и весьма тяжелые.