Зима отчаяния

Сабуров пошелестел кипой листов с образцами почерка служащих конторы покойного Катасонова. Дела в конторе Федора Евграфовича велись аккуратным образом.

Среди сослуживцев инженера Грюнау грамотных было меньше. В его стопку он поместил и пару строчек, набросанных фрейлейн Якоби, заплаканной блондинкой, успевшей обзавестись траурным муаровым платьем. Максим Михайлович попросил барышню об автографе больше для проформы. Фрейлейн Амалия знала по- русски только несколько слов.

– Спасибо, до свидания, сколько стоит, – пробормотал Сабуров, – она и не подымет пожарный багор.

По мнению полицейского доктора, Катасонова убил сильный правша, ростом почти спокойного Федора Евграфовича:

– Немногим выше меня, – хмыкнул Сабуров, – с моим размером обуви, – он повертел потрепанным ботинком, – его сиятельство Дмитрий Аркадьевичтоже носит такой размер, как и тысячи других мужчин…

Найти волосы в снежной грязи двора Катасонова или на складе труб возможным не представлялось. Поинтересовавшись у доктора, могла ли женщина убить Грюнау, следователь услышал сухой смешок:

– Теоретически да, – врач задумался, – барышня с твердой рукой и знанием анатомии могла снять скальп или провести остальные, – он покашлял, – манипуляции, однако ей надо было спрятать тело в трубе,– Грюнау весил атлетические четыре с половиной пуда.

– Больше меня, – понял следователь, – недаром Путилин называет меня фокстерьером.

Доктор подытожил:

– Такой барышне впору выступать в цирке. Нет, – он покачал головой, – речьидет о мужчине.

Записки, найденные на дворе Катасонова и в трубном цехе, нельзя было предавать огласке. Кроме «Номера первого» и «Номера второго» на них ничего не значилось, однако оба клочка покрывали побуревшие пятна крови.

Записку Грюнау Максим Михайлович отыскал в трубном цехе, внимательно осматривая труп.

– Кое- что другое я тоже отыскал, – часть тела инженера пребывала в банке с формалином в полицейском морге, – но его невесте об этом слышать не след.

Взгляд Сабурова возвращался к фотографической карточке покойной девицы Дорио. Изящная брюнетка в строгом английском платье опиралась на подобие античной колонны.

Рано потеряв мать, Мария воспитывалась в детской молочной сестры, княжны Софии.

– Папа сам занимался моим образованием, – заметила княжна, – Мария стала моей компаньонкой на уроках. Папа хотел устроить ей место гувернантки, однако Мария предпочла сама пробивать себе дорогу. Здесь, – княжна повела рукой, – она жила в служебном флигеле…

Сабуров положил рядом с карточкой покойницы формуляр, заполненный ее рукой. Литовцевы объяснили, что синьорина Мария, мать девицы Дорио, приняла в России православие.

– Как и ее хозяйка, – хмыкнул Сабуров, – княгиня София Петровна Литовцева. Однако отчество у девицы Дорио придуманное, она незаконнорожденная, – Сабуров и сам не знал, что он хочет найти.

– Связь, – карандаш прочертил уверенную линию, – должна бытьсвязь между Катасоновым и Грюнау

Завод Розенкранца покупал у Катасоновых лес, но, как выразился Сабуров в разговоре с начальником, на одних досках дело было не построить.

– И на записках тоже, – он смотрел на автографы Литовцевых, – барышни пишут похоже, однако они вместе учились,– небрежный почерк его сиятельстване напоминал каллиграфические завитки неизвестного убийцы.

– Но писал образованный человек, – Сабуров поднялся, – утро вечера мудренее и утром меня ждет княжна, – он улыбнулся, – может быть, у Дорио имелся ухажер, хотя к делу этоотношения не имеет,– открыв форточку, он зажег пахитоску.

Переулок освещался по старинке, парой масляных фонарей. Керосиновые или модные газовые до Песков пока не добрались. В лицо Сабурову хлестнула снежная крупа, он поморщился. Застучали копыта, по сугробам метнулся отблеск пламени. Разобрав в метели очертания полицейской кареты, Сабуров понял, что в городе обнаружили труп номера третьего.

На Крюковом канале теснились баржи лесоторговцев. Вдоль громады Никольского рынка горели фонари, но на противоположном берегу царила темнота. Под ногами Сабурова хлюпала жидкая грязь неожиданно начавшейся оттепели. По столичному обычаюпогода переменилась, пока он трясся в полицейской карете с Песков к Мариинскому театру.

Сабуров садился в экипаж под хлещущей ему в лицо метелью. На Невский они въехали под дождем, а в Коломне ему даже стало жарко. С Невы несло сырой гнилью водорослей. Черная вода канала опасно встопорщилась. Вихрь раскачивал мокрые деревья соборного сада. На изящной колокольне светился единый огонек. Пожевав дешевую сигару, Путилин указал на огороженный веревкой участок. На лысой земле Сабуров заметил вмятину.

– Посветите, Иван Дмитриевич, – попросил он, – кажется, рядом кровь, – Путилин держал керосиновый фонарь.

– Называется, сходил с супругой в оперу, – сочно сказал он, – мне не удалось дослушать второй акт «Риголетто», – курьер нашел начальника сыскного отделения в буфете Мариинского театра.

– Кровь, – подтвердил он, – немудрено, потому что отец игумен свалился с колокольни…

Тело обнаружил городовой, дежуривший на Никольской площади. Парень болтался на гранитной набережной.

– Что вы видели, – повернулся к нему Сабуров, – постарайтесь вспомнить как можно больше,– городовой вытер нос рукавом шинели.

– Ничего особо и не видел, – неохотно сказал он, – я обходил собор, как положено, – городовой перекрестился, – но вдруг колокол зазвонил. Час неурочный, – он отвел глаза от вмятины, – я решил проверить. Может, мальчишки балуют, хотя дверь на колокольню ночью закрыта…

Прошлепав по лужам, Путилин показал Сабурову настежь распахнутую дверь.

– Замок не срывали, – сказал начальник, – кажется, отец игумен открыл его сам,– ключи аккуратно повесили на вбитый в штукатурку крюк. Сабуров заглянул в сырую мглу каменной лестницы.

– Надо осмотреть все наверху, – шепнул он Путилину, – мне кажется, что… – начальник порылся в кармане штатского пальто.

– Одну я нашел, – он раскрыл ладонь, – но ты прав, на колокольне мы отыщем больше.

Окурок пахитоски валялся рядом с телом священника. Сабуров поймал себя на том, что думает о жертве как о трупе.

– Однако он еще жив, – священника отвезли в ближайшую Максимилиановскую лечебницу, – он может прийти в себя и описать преступника,– Сабуров взглянул на Путилина: «А?». Иван Дмитриевич понял его с полуслова.

– Этого не было, – они избегали называть вещи своими именами, – думаю, что он не успел оставить, – Путилин поискал слово, – весточку, его спугнули, – Сабуров наклонил голову в другую сторону: «А?». Они оба знали, о чем идет речь. Путилин почесал в бакенбардах:

– Все оставалось на месте, иначе отец игуменистек бы кровью, – он помолчал, – вот что парень отыскал на набережной, – городовой робко подобрался ближе:

– Я сразу его увидел, – Сабуров выпрямился, – хотя сначала не понял, кто там копошится. Я думал, – парень тяжело вздохнул, – бродяга какой- нибудь. За ветром я разобрал стоны и побежал в сад, – он указал себе за спину, – я свистел, а тот словно взвился на месте, – городовой побледнел, – ровно он призрак и припустил через мостк рынку. Я за ним бросился, однако он завернул за угол и был таков…

Путилин повесил фонарь на крюк.

– Призрак разгуливал с ножом, – заметил начальник, – надо сказать, самым обыкновенным, – дешевый мясницкий нож оказался отлично заточенным.

– Такие продаются в любой лавке, – хмыкнул Сабуров, – он завтра купит новый, – Путилин помолчал:

– Его высокопревосходительство обер- полицмейстер намекнул, что мы затянули расследование. Посуди сам, Максим Михайлович, Катасонова убили неделю назад, а у нас третья жертва…

Сабуров обратился к городовому: «Как он выглядел?». Парень обреченно ответил:

– Как призрак, ваше благородие. Ростом с вас, а то и поболе. Вроде на нем была черная пелерина и шляпа. Он по воздуху плыл, – городовой опять перекрестился, – ровно демон…

Демон или призрак пропал в нищенских закоулкахмежду Никольским рынком и Литовским замком.

– Следы он тоже оставил, – сообщил Путилин, – он опять явился в штиблетах. И не жаль ему в хорошей обувишлепать по такой грязи, – Сабуров рассматривал красавицу колокольню.

– Здесь тридцать пять саженей высоты, – сказал следователь, – удивительно, что отец игумен выжил,– Путилин отозвался:

– Он весь изломан, Максим Михайлович. Посмотрим, очнется ли он,– Сабуров появлялся в церкви только на венчаниях, крестинах и похоронах у сослуживцев, однако он слышал имя блестящего проповедника, ставшего церковным академиком в неслыханном возрасте тридцати лет.