и возвращается раньше. ещё весна.
из его планов возводится небоскрёб.
и вот ему снится: приходит его черёд.
и бесполезность денег, беспомощность докторов.
обезболенность сушит/ломает рот.
у лабиринта морфея ни дверей, ни ворот.
никогда не проснуться, не выйти, не избежать.
все, как один, по нему скорбят
бесконечно тоскливым “мне очень жаль”.
а я просыпаюсь.
и узнаю в нём себя.
квиты
ты больше не встанешь. я сяду. теперь мы квиты.
понятые, очные ставки, допросы.
спокойные ночи, обмененные на папиросы
«беломор». и кровью заляпан свитер.
одиночество предприимчивей, чем хотела.
ты мне не снишься сороковой день кряду.
а снятся машины, клубы и автострады.
и опознание твоего тела:
её истерика, нашатырь, наконец, «узнала».
сломанный таксофон, деловитый почерк.
мои разговоры с Богом от ночи к ночи
добавляют страстям особенного накала.
а в целом я честно до колик довольна,
что всё получилось без криков и боли.
что воля внутри порождает неволю,
что мой адвокат – лоботряс-алкоголик.
что кончено. всё.
утро
после вскрытия весь мир возликует,
что яд попал изначально в мою слюну
от предутреннего её поцелуя,
который я невозмутимо сглотнул.
не угадают, как было вязко и сонно
ступать в меняющий запах душ.
зато ей припишут связь с пентагоном
и прошлое в мулен руж.
очень скоро ищейки из интерпола
испортят нюх о её следы.
а я буду спать отвратительно голый
в земле, не меняющей температуры воды.
слепота
утро проспит нашпигованный жестью будильник.
моё слово в каждом находит эхо.
люди мечтают, чтобы их полюбили –
я больше провала всегда опасаюсь успеха.
радужку тренирую не отличать друг от друга
молибденовость ночи/электрические гитары;
зрачок – не следить за стрелкой, склоняющей к югу