покуда рельсы не найдут точку пересечений.
им к тебе приходить, как эсминцу в знакомый порт,
мне приходить – надышаться опасных спор.
и ежели Бог един, то чей он?
им без тебя жениться, славиться, воспарять.
мне – обращаться в груду бездушных дел.
тебе обращать их в воинов, свою рать.
от меня же – ни дать, ни взять.
да и толку-то горевать – всё ж таков удел.
эту кость у тебя никто уже не отнимет.
ты меня стережёшь, как орлёнка – мать.
отрекаясь от своего лица, голоса, мимики,
я хочу наконец-то стать ими.
теми, на которых тебе плевать.
по голдингу
здесь что-то случилось, покуда ты берегла листы,
экономила за мой счёт чернила.
куриный бульон на плите остыл,
у меня были когда-то враги, и семья, и тыл,
но я их теперь распустила.
новый месяц мерещится маяком –
а на деле ни брат ни сват.
может, взглянешь одним глазком,
как неуклюжим жёлтым катком
у меня вдоль по венам кладут асфальт?
да, безносая тыкалась мне в плечо,
силясь нащупать мощь.
да, и меня оприходовал чёрт.
но ты, очевидно, совсем ни при чём.
завтра зима. сегодня – последний дождь.
здесь что-то случилось. и, видно, было чему
случаться в расход с молвой.
твой заводной повелитель мух
смотрел в моё зеркало – кроток и смугл –
и трещины шли. вразнобой.
восьмой смертельный
по договорённости было так:
пересечься на время, убить меня и разбежаться.
она варила коренья, точила ножи, обгрызала локти,
когда мне исполнялось двадцать.
и теперь она так далеко уехала не туда, что за ней уже не угнаться.
от её мягкой щеки пахнет аптечным скарбом и абсолютом,
и касаясь её, я сжимаю всё время до этой одной минуты
в тёмном салоне чёрной машины на улице с битыми фонарями.
так вот копаешь сырую землю, надеясь проснуться в яме,
но её нигде нет, каким бы ни шёл маршрутом.
почему-то одни дома отдают покоем как перегноем,
хотя пахнут на деле свежей дурман-травою.
а в других так и тянет остаться до ядерной катастрофы.
я пишу день за днём, ночь за ночью все эти строфы,